Дело в том, что у Бавильского плащ с прорезями был. То есть засунешь руки в карманы и можно, к примеру, незаметно гениталии почесать. Он часто так и делал. Порой даже вовсе и не потому что чесалось, но просто лишний раз в этой ценной возможности убедиться. Очень удобная, и, как оказалось, полезная вещь. Однажды вечером стоит он на остановке, карету ждёт. А рядом какой-то пьяный шарохается. И нечаянно наступает Бавильскому на лакированную туфлю. Вместо того, чтобы, понимаешь, извиниться, или там, упасть тут же в канаву, эта пьяная русская (?) свинья наступает ещё раз. Бавильский свои глазёшки-щёлочки сузил, невидимые кулачки сжал крепко-накрепко, ну и высказался. Так он, конечно, человек сугубо сдержанный и может быть, даже отчасти благородный, но тут он что-то не сдержался и выплюнул (а, может быть, просто вырвалось): "Чтоб ты сдох!" И не то, чтобы ему как-то и ругаться-то особенно хотелось или сдержаться сил никаких не было, вовсе нет. Но была во всём этом ну такая обыденность, такая, понимаешь, обречённость на обречённость, что важно было хоть как-то отметиться, ситуацию эту отметить. Для себя. Чисто символически. Но не тут-то было. Пьяный, между прочим, как стоял, так вот тут же так же, от слов этих, и упал как подкошенный, помер мгновенно. А после и вовсе расстаял в неизвестности. То есть попросту исчез. Странно стало Дмитрию Владимировичу, так как он уже давно не верил в силу слова, ни печатного, ни, тем более, устного. Так, собственно, и была обнаружена уникальная возможность мгновенного уничтожения неугодных Бавильскому людей. Нужно было только сжать под плащём правое яичко (мужской орган этот, между прочим, "яичком", а не "яйцом" называется, яйца они, вообще-то у куриц и перепёлок водятся), потому что он как раз в это время правое яичко, в предчувствии какой-то обиды, сжимал и сказать вражине: "Что б ты сдох", как тот мгновенно лишался последних признаков своей жалкой и ни на что негодной жизни. Сначала Бавильский было закручинился, так как был вообще-то неплохим, добродушным парнишкой, не лишённым ответственности и любви к человечеству. Его даже угрызения совести стали мучать, мол, кто он такой, чтобы человека, даже самого негодного, жалкого и никчёмного, его главной драгоценности лишать. Решил он более, что ли, трезво и сдержанно относиться к своему словарному запасу, и, по возможности, не чесать на улице яички. Даже незаметно. Но сердцу не прикажешь. Вечно попадётся на глаза какая-нибудь гадкая бабища с кошёлками. Или нищенка привяжется. Или автомобилист-гнида-любитель обрызжет... Как не возмутиться, как не заявить во всеуслышанье о своём праве на первородство. Тем более, что такая могущественная фига в кармане имеется (и ничего ему за это не бывает)! Стал он, скажем прямо и нелицеприятно, своей особенностью пользоваться и даже злоупотреблять. Зайдёт бывало в автобус, глянет на всех волком и прошипит как бы в сторону: "Чтоб вы все здохли!". Глядь - и никого, одна кондукторша пьяная спит, прислонившись к водительской кабинке, да сам водитель очередной концерт Тани Булановой слушает. Но Бавильскому их убирать нет никакого резону, потому как он за порядок и дорожную безопасность на дорогах. Постепенно, входит этот мизантроп во вкус, а безнаказанность, с которой он осуществляет свои злодеяния, только мирволит новым и новым виткам гонки вооружений. И несмотря на некоторую припухлость детородного органа, который ведь не приспособлен для постоянного дёрганья туда-сюда, он продолжал прочищать среду своего обитания, в надежде на то, что несмотря на непреодолимую порочность человеческой натуры и неизбывные недостатки воспитания, эти сволочи хотя бы через страх за свою никчёмную жизнь придут к осознанию необходимости переходить улицу на красный свет (ну, хотя бы в его, в его присутствии). Или не толкаться при выходе из транспортного средства. Потому что если я не прилипаю ко всем окружающим, и соблюдаю дистанцию, не тороплюсь на трамвайных ступеньках свернуть себе голову, это ещё совершенно не означает, что я остаюсь. Я выхожу, суки, слышите, я тоже выхожу здесь, на этой, на этой самой остановке. Мизантропия - это когда ты себя уже никому не объясняешь, не пытаешься быть понятным. Мизантропия - когда всему неприятному говорится о целесообразности самоуничтожения и одновременного исчезновения, можно сказать, стирания из памяти сознания. Но мизантропия, она опасна, своей практически неизлечимостью, и всё стремится углубиться, понимаешь, и в ширь, и вглубь, захватить как можно больше места. Короче, прогрессировать безостановочно и безвозвратно. Так, стоило Бавильскому подумать, что тысячи людей не моют руки после туалета или не смывают за собой в редакционном туалете, как и без того узенькие глазки его становились ещё уже, верхние зубы мудрости сливались с нижними зубами, а кулачки сжимались в таком пароксизме ненависти, что впору побеспокоиться о возможности деторождения.
Тем не менее, случай массового исчезновения людей стал через каких-то пару месяцев широко известен и поставил перед властями Челябинска серьезный вопрос: как и куда ? Мэр и губернатор каждый день выступали по телевизору и на радиостанции "Новая волна-2" и разводили в прямом эфире руками: никаких закономерностей выявить не удалось. Так продолжалось ровно до того момента, пока озлобленный человеконенавистник не заявился собственноручно (!) на пресс-конференцию и решил волевым усилием вопрос власти (как всегда втихую, из под тишка) в городе. В своей безнаказанности Бавильский, между тем, жил припеваючи. И если ему, к примеру, удавалось во время получить стипендию, то жизни очень многих и многих людей просто удалось спасти. Но никто не знает, где найдёт, где потеряет (а если бы знал, то мог бы, совершенно справеливо, соломку подстелить). А Бавильский, как и всякий уважающий себя негодяй, успокаивал своё подсознание тем, что, можно сказать, полезное дело делает (он так и говорил себе: "полезное дело делаю") - со скрытой безработицей борется. С искоренением людских пороков и исправлением бросающихся в глаза недостатков. Он, конечно же, понимал, что всех не исправишь. Да только подобные благородные задачи перед ним и не ставились, один лишь свой, свой частнособственнический инстинкт. Между тем, действительно, в городском-коммунальном хозяйстве, со временем, обнаружилась серьёзная нехватка рабочей силы. Впрочем и прочие классы и прослойки оказались серьёзно побитыми. Особенно не повезло учителям и одному директору дк "Монолит", которого он исчезал медленно и по частям и одному клоуну-графоманишке с безобразно гнилым передним зубом; приезжающим в Челябинск поп-звёздам (из них ни одной не удалось вернуться обратно и вскоре они, ура-ура, просто-таки забыли дорогу на Южный Урал!), но особенно перепало дикторам местых студий телевидения и радио. А местные снобы и интеллектуалы, впрочем как и продавцы коммерческих ларьков, вообще исчезли как биологический вид. Осиротевшие ларьки (Бавильский специально проводил по выходным такие, знаете ли, особенные рейды, не пропуская ни одного) стояли безмолвно, пока их не разворовывали-сжигали-отбуксовывали-на-свалку. Целей личного обогащения Дмитрий Владимирович не преследовал, даже как раз всячески наоборот, сочувствовал своему родному городу и, как мог, в силу своего понимания ситуации и открывшихся перед ним возможностей, помогал экологической чистке окресностей. Надо отметить, что паники никакой не оказалось, все с пониманием относились к бесследному исчезновению в городе разных не очень приятных людей, как-то свято веря, что чаша сия их-то уж точно минет. Так до поры, до времени, и бывало. Но стоило им оступиться, встать на скользкую тропу невежливости и неблагодарности, невнимательности или несдержанности - Бавильский, тут как тут, подсекал промах и хищно запускал руку в свой плащ. Народу становилось всё меньше и меньше, пока заселенность города не достигла критической точки. Вы думаете, Бавильский лихорадочно искал выхода из создавшейся ситуации, эксперементировал с левым яичком и своим роскошным чёрным пальто, пытаясь и там наладить сквозные дырки в карманах ? Ничего подобного, чать пальто - не лишнее, пусть у кого их несколько, себе в своих пальто дырки дырявят. Нет, просто он с чувством собственного достоинства и пониманием того, что никто от ответственности не уйдёт, выходил на пустынные улицы Челябинска и долго-долго ходил по магазинам или ещё куда-то, или просто гулял в поисках безветрия, наслаждаясь, просто-таки упиваясь этим бесконечным одиночеством, этой неземной тишиной, морозным воздухом, обжигающим прокуренные бронхи и берега застышего Миасса. И хрустящим, как зимнее яблоко, гравием. И облачком горячего пара, вырывающемся из его хищного, но чувственного рта наружу. И низким закатом поздне-осеннего неба, на которое высыпали к вечеру и расположились в облаках, воробушками в сене, веснушки крупных как твои слёзы звёзд.
09.10.96.
|
