Светлана Богданова

Записки о сладострастии и о скорби



Будучи еще девицей, бабка моя познакомилась со Львом Тиглатовичем Паласаром. Было это в те смутные времена, когда дамы непременно сопровождали дочерей своих в общественные собрания, а кавалеры, прежде, чем пригласить какую красавицу на менуэт, предпочитали завести знакомство со всею ее фамилиею. Потому и нового поклонника дочери Абигайль Ивановна Йенсен восприняла с недоверием: нельзя же было так сразу устроить ей ангажемент на балу у Венцелей, подойти, подать руку, и после, молча поклонившись самой Абигайль Ивановне, даме почтенной, плотной, восседавшей пышнотелым пуфом на кривоногом диванчике, увести ее дочь на танец, весьма, кстати, фривольных фигур, танцевать который не отваживалися и с братом, не то что с незнакомцем, пусть даже он и княжеского роду.

Впрочем, как потом выяснилося, Лев Тиглатович был не токмо кровей благородных, но и приходился родней какому-то чужеземному королю, а в общении слыл хоть человеком и взбалмошным, обидчивым и резким, однако, в то же самое время, почтительным и уважающим старшинство.

Пройдя с ним полтора круга, Марианна Петеровна (а именно так и звали бабку мою) раскраснелася, запыхалася, ибо недавно была еще после болезни, и Лев Тиглатович принужден был отвести ее на место, возле maman. Тогда-то он и имел честь быть представленным Абигайль Ивановне, тогда-то и принял он ее пухлую белую руку и, наклонившись, едва коснулся ее губами, тогда-то в нос его и ударили обыкновенные женские запахи - не то пудры, не то герани, не то чего-то эфемерного, - тогда-то и заметил Лев Тиглатович и прелести Абигайль Ивановны, к тому времени уже пять лет вдовствовавшей, тогда-то и почуял он несравненную перфектность матери рядом с дочерью, сам отнюдь между тем не являяся еще зрелым молодым человеком, но лишь недавно справившим свое совершеннолетие. Между тем, напротив, Марианна Петеровна весьма ощутила приятствие Льва Тиглатовича и как собеседника, и как кавалера, и готова уже была, отдышавшись, приняться даже и за бурре, но Лев Тиглатович решил во что бы то ни стало не отходить никуда от Абигайль Ивановны. Однако же и сама Абигайль Ивановна, будучи наслышанной ото всех своих знакомых о поэтических опытах г-на Паласара, интересовалася им, и даже открыто пожелала, чтобы он навестил их как-нибудь в их поместьи, С-но*, что находилося на берегу ныне окончательно уже высохшей и забытой речушки Б-ы*.

Так и состоялося это памятное знакомство, окончившееся столь трагическим манером.

Шла зима 17.. года, но холода не было, как не было и снега. Повсюду слышен был скрип да стук колес, сани в ту зиму и вовсе не вынимали из каретников. И вот одним пасмурным вечером, когда концертов в опере заявлено не было, а в балах был сделан краткий антракт, услыхала Марианна Петеровна на аллее возле дома эдакий особенный звук от подъехавшего экипажу, и бросилася к окну взглянуть на прибывших нежданных гостей. Мимо тополей, коими обсажена была аллея, скользнула темная тень, да так и осталася чернеть мрачным пятном возле парадного, когда из тени этой, из зловещего того пятна, двинулася фигура в длинном плаще, в невысоком цилиндре, и лишь по походке да по каким-то странным движениям рук Марианна Петеровна признала в незнакомце Льва Тиглатовича. Надобно сказать, что Лев Тиглатович, хотя и пришелся ей во время мазурки по нраву, все же оставался в памяти ее смутным образом, и думать о нем она уже и не думала вовсе, разве что когда брала в руки матерчатый альбом, в коем многие кавалеры и знакомцы запечатлели поклонения девичьей ее красоте, многие, да не было среди них кого-либо знаменитого. Лев Тиглатович уже тогда сделал себе в свете весьма надежную известность, и Марианна Петеровна не прочь была бы заполучить обращик его письма. Особливо же льстило Марианне Петеровне размышление, что Льву Тиглатовичу тоже было бы отрадно черкнуть рифму-другую в альбом столь именитой девице, да столь завидной невесте, каковой она в ту пору являлася.

И вот, увидевши прибывшего к ним в гости Льва Тиглатовича, Марианна Петеровна, запрыгавши и затрепетавши от нескрываемого удовольствия, забросивши и вышивание, и бирюльки, коими тешила себя декабрьскими вечерами, бросилася на половину Абигайль Ивановны, радостно крича и смеяся, спеша предупредить мать вперед прислуги о приятном визите. Абигайль же Ивановна сидела перед старинным зеркалом и медленно расчесывала свои пышные светлые волосы большим акульим гребнем, и крутилася полным лицом своим то вправо, то влево, и пудрила другою рукою приподнятые округлости своей груди, а третьею рукою, ах нет, впрочем, не буду я сразу выдавать всех семейных тайн наших, поелику рассказ мой они не украсят и не изменят, но лишь отвлекут внимательного читателя спервоначала от главной интриги.

Понявши из восторженного щебета Марианны Петеровны лишь то, что их ожидает некий чрезвычайно важный гость, Абигайль Ивановна, тотчас подобрала волосы серебряными шпильками, прикрыла плечи шалью, поднялася из кресел и направилася в залу, где уже все было приготовлено к вечерней трапезе.

Вошел слуга - в ливрее и при парике, ибо так было велено ему всякий раз встречать гостей, - поклонился, как требовалось по этикету, и возвестил прибытие князя Паласара Льва Тиглатовича. В ту же секунду из-за его атласной спины появился и сам Лев Тиглатович - в черном фраке, словно он и не князем был вовсе, но завзятым каким грумишкой, впрочем, фрак ничуть не портил его фигуры, ибо осанка его оставалася неизменно благородной и изрядной. Войдя, Лев Тиглатович, не замечая Марианны Петеровны, с нежною улыбкою протянувшей ему ручку в митенке, бросился напрямик к Абигайль Ивановне и, облобызав одно из ее белоснежных запястий, да лишь слегка склонивши торс в сторону обиженной его холодностию Марианный Петеровны, немедля приступил к делу. А дело у него было вот какое. Ильины давали бал, да не просто бал, но маскарад, и Лев Тиглатович незаметно был приглашен туда с оговоркою, что ни один кавалер не может явиться без дамы. И вот, Лев Тиглатович почел бы за честь, если бы Абигайль Ивановна отправилася без обиняков вместе с ним. Трудность же и двусмысленность его предложения заключалася в том, что сам он желал посетить сей маскарад под видом дамы, тогда как Абигайль Ивановна, несмотря на столь очевидные свои женские формы, должна была нарядиться кавалером. Лев Тиглатович уговаривал Абигайль Ивановну чудо как учтиво, притом окидывая ее всю взглядом и страстным, и почтительным, к тому же явственно не испытывая никакого интересу к Марианне Петеровне, что Абигайль Ивановна, не помня ни себя, ни приличий от незнакомого ей дотоле волнения, согласилася.

Была уж почти ночь, когда скорым шагом вышли они из парадного - юная высокая девица в синем бархатном платье с кринолином и полноватый мужчина небольшого росточку, семенивший рядом с девицей и держащий ее под руку на женский манер. Они вошли в экипаж и захлопнули черную лаковую дверцу, не оглянувшись и не ведая, что из окна спальни следит за ними Марианна Петеровна, трепеща от обиды и невыплаканных слез.

Надобно сразу же предупредить внимательного читателя: многое из того, о чем я имею честь ему поведать, восстановлено уже лично мною, спустя почти сто лет, по дневникам Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны, хранящимся до сего дня на чердаке нашей усадьбы в С-но*. Записывая происшедшее старательно и безо всякой спешки, я нет-нет да и поднимаю затуманенный вожделением взгляд свой на два овальных портрета - Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны. Их высокие прически, украшенные перьями и жемчугами, прибраны на сих портретах тщательнейшим образом, глаза темные, выпуклые, с поволокой, глядят пристально на своего потомка, изогнутые линии грудей угадываются под нежным кружевом декольте, станы туго стянуты корсетами, а милые их полноватые губы хранят тени таинственных улыбок, кои пленили ни одного кавалера.

Вернемся однако к нашему повествованию. Экипаж князя Паласара едва заметно скользил между деревьями, кучер зажег лампаду, и одинокому путнику, забредшему в поздний час на отдаленные проулки, чудилось, будто то огонь Святого Эльма подпрыгивает карминною точкою в ночи. Воспользовавшись мраком, Лев Тиглатович прикоснулся к затянутой до боли груди Абигайль Ивановны, и, не почуяв никакого препятствия, окромя легкого вскрика - стремяся скрыть собственные натуральные очертания, Абигайль Ивановна явно переусердствовала, - юноша погрузил разгоряченную свою физиогномию в бархатные складки одеяний и принялся лобзать сладостную кожу Абигайль Ивановны, проникая глубже в самую сердцевину предмета, в подлинный, так сказать, центр ее воспламенявшегося тела, и чуть было не добрался до самого стремительного пункта ее наслаждения, когда кучер возвестил о прибытии экипажа к назначенному особняку, и нашей парочке пришлося отпрянуть друг от друга и принять вид представительный и строгий.

Не смея далее отдаться своим сочинительским амбициям, смиренно привожу здесь страницу из дневника моей прабабки, без каких-либо исправлений и приукрашений, ибо архаический стиль ее записок кажется мне самим по себе и прекрасным, и мистериозным.


"И вот мы подъехали. Надо сказать, особняк Ильиных более всего напоминает голландский дом, стены кирпичные, украшенные завитушками окна и даже мансарда, крыша покатая, закругленная, из кирпичных труб валит прозрачный дым. На крыльце - лакей, открывает и прикрывает двустворчатую дверь с витражом. Войдя, мы оказались на широкой лестнице, покрытой ковром. Наверху стояли еще два лакея, оба были в масках и париках с косичкой. Ах как славно было подниматься мне по лестнице без ужасных этих юбок, как же мужчины удобно живут в панталонах! Лакеи приняли наши шубы, и мы направились по длинному тусклому коридору в залу, освещенную тысячью свечей, блеск которых умножался многократно зеркалами, развешанными по стенам, потолку и даже выложенными по полу. Да, да, пол был также зеркален, хотя поверхность его была не стеклянная, а похожая скорее на какую-то грубую рогожу, на корку неведомого прозрачного фрукта, поскольку, ступая по нему, мы не скользили, но чувствовали себя уверенно и могли даже разбегаться и подпрыгивать в танце. В зале нас встретили сами хозяева - чета Ильиных, он высок и черен, она - миниатюрна и рыжеволоса, впрочем, как потом я разглядела, то были не Ильины, но пара, похожая на них и по росту, и по масти. Волосы их были сильно смазаны жиром и сверху припудрены, потому нельзя было точно сказать, настоящая ли то шевелюра или же парик. Лица скрыты были под масками из папье-маше - он изображал Пьеро, она - Коломбину. Пьеро склонился и поцеловал руку Льву Тиглатовичу, мне же пришлось поцеловать руку Коломбине, ведь я была одета мужчиной, и никто не должен был догадаться, кто я есть на самом деле.

Признаться, меня порадовала моя смелость и еще одно - меня восхитил запах, исходивший от запястья Коломбины - горьковатый ореховый аромат, сильный, резкий, и в то же время чувственный. Закрой я глаза и не знай я, что подобными духами надушена женская рука, я бы обязательно приняла этот запах за запах чего-то тайного, интимного, и мужского. Тогда на мгновение у меня явилось подозрение, что люди, изображавшие Ильиных, тоже поменялись полами, и мне только что впервые в жизни довелось поцеловать руку мужчине.

Объявили контраданс, я должна была пригласить Льва Тиглатовича. Однако тут же я поняла, что мы забыли условиться о наших новых именах, и тут же пришло мне в голову чудное сочетание - Анита Парисовна, - и тут же я позвала Льва Тиглатовича, и он откликнулся на это незнакомое имя, и долгим взглядом посмотрел на меня из-под своей дивной алой кружевной полумаски. Надо признаться, вид мужчины, одетого в столь откровенное декольте, украшенное столь вызывающим и столь ярким кружевом, смущал меня, и когда я смотрела на его тонкий юношеский еще стан, затянутый в шелк и скрывающий загадочные, налитые наслаждением плоды под пышными хрустящими юбками, мне становилось трудно дышать, тем более, что грудь моя была затянута холстиной, чтобы фигура моя походила на мужскую."


Особливо страдательно было Абигайль Ивановне зрить темноту атласных складок, вьющихся возле сладостного межножья Льва Тиглатовича, кою она могла разгадывать, будто ребус, в зеркальной плоскости пола.

Оттанцевав контраданс, гости принялися за куранту, а потом и за гальярду.

После же гальярды объявили антракт. Лев Тиглатович и Абигайль Ивановна, запыхавшись, направилися в нишу, сокрытую за драпировкой кармазинного вельвета, и там, в тусклом сумраке, приблизилися наконец друг к другу, дабы ощутить полностью все содрогание плоти. Однако долго наслаждаться им не удалося - хозяин дома, князь Ильин (хотя под маскою и не был он), воззвал к гостям и попросил тишины. Выйдя из своего убежища, Лев Тиглатович и Абигайль Ивановна увидали открывшийся в глубине зала дивный парчовый занавес, за ним некое полукруглое возвышение, вроде мраморного просцениума, с двумя статуями по сторонам, изображавшими фавна и фавнессу, в полумасках на звериных физиогномиях. Меж теми статуями стоял и сам князь Ильин, а возле него, при сходе с просцениума, громоздилася высокая корзина, набитая пестрым тряпьем. Князь Ильин, склонившись почтительно пред гостями, так начал свою речь:

- Дорогие гости, уважаемые господа и госпожи, кавалеры и дамы, фавны и фавнессы нашего маскарада! Полагаю, что необходимо разъяснить столь удивительное обращение к вам. Фавны были языческими божествами древности, всему на свете предпочитавшими хмель и плотские забавы, любившими празднества, подобные нашему, и различные преображения. И посему в знак преклонения пред телесными наслаждениями предков наших я дарую вам новую потеху. Вот корзина, а в корзине той - новые маски и костюмы, подходящие всякому гостю по всякому росту и всякому вкусу. Но у сиих костюмов одна особенность - надев их, вы все, фавны и фавнессы, примите вид безделушек, кои окружают нас в нашей far niente, и вести себя вам придется сообразно с вашим выбором. Прошу покорно, - заключил князь Ильин и, вновь поклонившись, сошел с просцениума, предоставив гостям самим выбирать себе маски.

Маскарад продолжался. На празднестве том были и коробочки с пудрою, и парфюмерные флаконы, и разнообразная кухонная утварь, и веера из страусовых перьев, и музыкальные инструменты - от волынки до рояля-жирафа, только вошедшего тогда в моду. Даже были и такие весельчаки, кои изображали блюда французской кухни - и к пирогу тогда стремилися сливки да мед, наваристый бульон танцевал с клецкою, а консоме жался возле колонны к пышногрудой профитроли.

Лев Тиглатович, уступивши родственному зову, притворился барсовою шкурою, каковую кладут обыкновенно в англицких домах возле камина, а Абигайль Ивановна - в соответствии с комплекциею - как раз камином с полкою, утяжеленною часами с англицкою же мелодиею "Портсмут в пожарах". Льву Тиглатовичу приходилося частенько падать на пол и лежать обездвиженным, а Абигайль Ивановне - напротив - возвышаться над ним, прижав сверху кривыми ореховыми ножками и шипеть, как обыкновенно шипит камин, и обжигать редкими искрами барсовый ворс Льва Тиглатовича. Последний же не смел шелохнуться, ибо призван был терпеть любые увечья, как терпят того предметы.

Ах эти волоса, уложенные дикою природою в белые да рыжие борозды, пахнущие паленою травою и звериною страстью!

Ах эти неживые изгибы древесины, затемненные лаком, меж которыми вьются складки материи, шелковые кисти да языки жалящего пламени!

Так потешалися они весьма длительно. Однако в самый разгар развлечений хозяева предложили всем подойти к окнам, выходившим не на парадное, но на парк с прудом, по которому в прошлый праздник запускали потешные каравеллы со слугами, изображавшими матросов и капитана, а затем как-то скоро и безжально потопили все судна прямо с командами на бортах, по разу стрельнув в них из мортирец.

В студеной синеве ночи сверкали волны пруда. Внезапно все озарилося странным потусторонним блеском, исходившим не из черных небес, не из тени пирамидальных туй, но прямиком из покрытой рябью воды. Гости поначалу перепугалися не на шутку. Дамы вскрикивали и откидывалися назад, повиснувши безжизненно на руках кавалеров, кавалеры же, задрожавши под масками, приблизилися к стеклам, дабы разглядеть как следовало все происходящее в парке. Свечение продолжалося. Оно становилося безо всякой меры то канереечным, то лазоревым, а то алым, и исходило оно - как вскорости выяснилося - прямо от пруда.

Средь изумленной толпы гостей вновь возник хозяин дома, князь Ильин, и возвестил истинную кульминацию празднества. К нему тотчас же ринулися некоторые любопытствующие, таща за собой по-прежнему обморочных своих спутниц, точно каких пушных зверей, добытых на охоте. И тогда князь Ильин принужден был ради успокоения публики объясниться. Свечение, кое имели честь наблюдать его именитые гости, исходило из-подо льда, затянувшего пруд, то был новомоднейший фейерверк, приобретенный князем у самого китайского посла. Прелестным казался фейерверк! Само огнеизвержение происходило не в атмосферическом пространстве, как было принято, но под водою, ибо пламя фейерверково по химическому принципу не гасимо были влагою, но само бледнело с истечением оговоренного срока.

Насладившись фейерверком, Абигайль Ивановна огляделася. Повсюду вкруг нее стояли мрачные маски, и среди них не находила она столь желанной барсовой шкуры. Однако же взгляд ее остановился на беленькой кошечке, так и мурчавшей, так и изгибавшей свою атласную спинку. Абигайль Ивановна тотчас же устремилася к той кошечке, расчистивши дорогу себе грозным объемом своей каминной полки. Поблескивая циферблатом каминных часов придвинулася Абигайль Ивановна к беленькой кошечке, да ну ее привечать, ах, Мурка, ах, котик, подойди, погрейся возле огонька! А Мурка спинку гнет, хвостик тянет, да и приластивается к Абигайль Ивановне. Абигайль Ивановна все дышит, дышит, и запахи от Мурки учуяв пряные, боком продвигается к портьере, чуя хмельное затопление плоти, да и Мурку с собою вместе зовет.

Очутившись в нише, Мурочка когти свои янтарные выпускает, да точит коготки свои о драпировку Абигайль Ивановны, точит, а сама все выгибается, и получает немедля алчущую руку Абигайль Ивановны меж своими пушистыми бедрами. И усами щекочет ноющую грудь Абигайль Ивановны, и хвостиком скользким рисует каждую складочку на оголенном тыле нашего каминчика, и ворсистым язычком слизывает млеко сладострастия, стекающее позади округлостей Абигайль Ивановны жирными каплями, дабы шипение их в каминном огне не привлекало других зверей в душную от страсти нишу за вельветовою портьерою... Уже задышавши тяжко, Абигайль Ивановна все приговаривала: кис-кис, Мурочка, халва моя, расчеши коготками своими мои угольки, кис-кис, Мурочка. Та ж мурчала раскатами, мурчала, да дело свое выполняла затейливо. И когда Абигайль Ивановна вскрикнула ото сладости, портьера дрогнула, и внутри показался Лев Тиглатович в барсовой шкуре и с диким рыком накинулся на благоуханную кошечку. Накинулся, да и содрал с нее маску. И тотчас перед Абигайль Ивановной предстала разрумянившаяся от любовных лобзаний обнаженная Марианна Петеровна, неизвестно как попавшая на маскарад и выбравшая себе костюм Мурочки.

В сей умощипательный миг покорный ваш слуга слабохарактерно ретируется, поелику не ощущает в себе долженствующей мощи для подобных описаний. И остается ему, то бишь мне, отступив с почтением в сторону, дать слово самой Марианне Петеровне, высокородной моей бабке и в известном роде наставнице...


"До чего же стыдно! И стыдно еще не потому что я предстала голой перед взорами Льва Тиглатовича, но потому, что maman отгадала, кто я! Ох и гневно было ее лицо! Ох и громовым голосом велела она раздеться пораженному и растерянному Льву Тиглатовичу. А он, бедняжка, повиновался ее жестокому приказу, и вот уж рядом со мной на месте английской барсовой шкуры стоял дрожащий от стеснения и ужаса юноша и не смел даже ладонями прикрыть свои еще не успокоенные прелести!

Но тут maman, к вящему нашему удивлению, и сама скинула с себя свой маскарадный костюм! Насколько же пугающими теперь казались ее крупные формы, которые еще так недавно, спрятанные в бархат и сатин, представлялись мне соблазнительными и волнующими - даже более любых мужских!

И вот она уже выстроила нас троих - вместе с собой - в шеренгу и скомандовала дико, почти басом, "кру-ом!". И тотчас развернулись мы к портьере похолодевшими своими тылами, колени мои задрожали, а Лев Тиглатович, несколько мне было заметно, тоже весь еще сильнее побледнел и покрылся гусиной кожей.

Maman замерла. Сквозь портьеру доносились глухие обрывки бальных мелодий. Но не успела я вслушаться в их томные аккорды, как раздались три звонких хлопка - да, да, три хлопка, заглушившие своим ледяным аккордом и испуг, и стеснение. Затем еще, и еще, и еще, и вскорости, по обжигающей боли в ягодицах и по тому, как вздрагивали по обеим сторонам от меня Лев Тиглатович и maman, я поняла, что maman, воспользовавшись своей необычной конституцией, а также привилегиями старшинства, наказывает и Льва Тиглатовича, и меня, и самое себя - жестокими шлепками - за неумение сдерживать собственные эмоции и за плотские утехи, которым все мы в той или иной степени предавались этим вечером".


Токмо Господу было известно, к чему привела бы сия нравоучительная порка, уж ни к новым ли фонтанам вожделения, уж ни к новым ли зудящим содроганием чресел. Однако нежданно портьера распахнулася, представивши взорам и Ильиных, и распалившихся в танцевальных турах гостей три нежных обнаженности, в побоях обретшие и большую округлость, и изрядную румяность.

Что ж тут скажешь! Мои славные родительницы тотчас же изгнаны были с балу - за небрежение костюмами, а Льва Тиглатовича князь Ильин незамедлительно вызвал на дуэль, кою, впрочем, пришлося погодя позорно отменить, ибо князь Ильин на поверку оказался девицею Венцель, как раз высокого росту и чернявою, согласившеюся сыграть на маскараде роль хозяина дома. (К слову сказать, супружницею князя Ильина представлялся и вовсе мужик, подошедший токмо белизною рыла да рыжестью волоса, некий дворовый по имени Апеллес Зяблов.)

Лев Тиглатович в ту же ночь, смятенно оставивши и фрак, и панталоны в злосчастной нише, и завернувшись лишь в упомянутую барсовую шкуру, отправился на извозчике прочь, и ехал до тех пор, пока темнота не поглотила последнюю версту. К рассвету же, в мутном мареве чужеземного утра, оказался он в местах столь нездешних, что и кучер не умел объяснить, каковым манером он там очутился, и что сие были за территории. Однако сам Лев Тиглатович в замешательстве определил, что на пути им повстречался туманный указатель, и что сам он, кучер и карета каким-то мистериозным направлением за недолгие часы достигли Бадена.

Марианна Петеровна и Абигайль Ивановна в ту же ночь вернулися в

С-но*, в свое имение, где Абигайль Ивановна в чрезвычайном к себе отвращении попыталася отсечь острым орудием, заимствованным у дворни, свою третью руку, коей она наносила удары по собственному же заду, да не смогла завершить начатое, и с истечением нескольких дней скончалася от антонова огня, поразившего по неясным медицинским причинам не локоть и не предплечье означенной конечности, но чрево несчастной в области пупа.

Марианна же Петеровна, погоревав о maman положенный срок, стала выходить в свет и спустя год помолвлена была с князем Парисом Антоновичем Можайским, впоследствии ставшим ее мужем и отцом матушки моей, Аниты, а в следствие сего и дедом вашего покорного слуги, на сим заканчивающим хотя и путанные, однако, смею надеяться, небезлюбопытственные записки о сладострастии и скорби.

2001







СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

SpyLOG

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1