Светлана Богданова

Миновав проходной двор, Максимилиан оказался на квадратной площадке, со всех сторон окруженной стенами домов, в центре которой стояло несколько машин. Он стал бродить по ней, подбираясь вплотную к расположенным в углах водосточным трубам, некогда покрашенным палевым, а теперь кое-где поистершимся, и потому поблескивающим рождественски-приветливыми алюминиевыми полосами, - изгибаясь, они забирали в арки дощатые двери подъездов, лишенные каких-либо надписей или указателей. Вскарабкавшись по бугристому ледяному скату, вершина которого совпадала с безнадежно развороченным морозом устьем очередной трубы, Максимилиан с трудом открыл тугую дверь и быстро вошел внутрь, едва успев уклониться от пружинистого удара по плечу. В подъезде было темно, поднявшись на один лестничный пролет, он с досадой обнаружил отсутствие лифта и, вздохнув, начал медленно восходить к последнему, пятому этажу, разглядывая угольные надписи на темно-зеленой штукатурке и измятые пачки сигарет, громоздящиеся на серых плитах подоконников. Наверху он подошел к единственной квартире и, встав на цыпочки, попытался разглядеть маленьких жестяной овальчик с выбитым на ним номером.

Удовлетворенный, Максимилиан облокотился о стену, зажег сигарету и выпустил дым вниз, по направлению к мутному стеклу окна. Просто не верится, что сразу попал в нужный подъезд.

Звонок не действовал. Он долго стучал, но казалось, что внутри никого не было, и он уже собрался совсем уйти, когда дверь, то ли от стука, то ли от сквозняка сама медленно открылась, и на него дохнуло конторой - пылью, бумагой и ядовито-химическим запахом - свежих ли чернил, клеенки ли. Он шагнул в тускло освещенный коридор, заставленный стульями, навстречу ему, натыкаясь на них и сбивая в одну беспорядочную кучу, спешил человек с длинным лицом лакея, в темно-синем костюме, с именной карточкой на груди. Поздоровавшись с Максимилианом скрипучим механическим голосом, лакей выслушал его, слегка склонив голову к забрызганному перхотью плечу, изображая преувеличенное внимание, а затем пригласил его войти в одну из комнат и там подождать. Проскочив снова мимо нелепых стульев и снова задев их так, что они с немедленным грохотом развернулись и вытянулись в подобие шеренги, лакей указал на обитую грязным дерматином дверь, затем приоткрыл ее, впуская Максимилиана внутрь, и в коридор ворвалась волна свежего воздуха из ослепительно-светлого кабинета.

Очутившись в комнате, Максимилиан как-то сразу заметил широкое окно, распахнутое настежь, и, быстро пройдя к нему, защелкнул раму на задвижку. И в тот же самый момент он увидел внизу уже знакомый ему неприятный двор, где он блуждал еще несколько минут назад, теперь в него въехал длинный серебристого цвета автомобиль и, резко затормозив, чуть-чуть не врезался в сильно искривленную, а потому далеко отстающую от стены дома, словно хобот поющего слона, водосточную трубу. - Итак, ваше имя, - тихо раздалось за спиной, и он, оборотившись, понял, что прошел мимо письменного стола, за которым сидел очень толстый мужчина, абсолютно лишенный шеи, ворот его рубашки сильно стягивал обвислые серые щеки, над ними, как два пенька, росли мешки, поддерживавшие глаза, затянутые мутной красновато-желтой пленкой. - Как вас зовут, - будто подсказал он Максимилиану, бумаги на его столе зашевелились, зашуршали, из-под них вылезли две маленькие морщинистые руки и принялись скользить по самому верхнему листу, пока, наконец, правая не нащупала ручки, и за ней не поползли по тому же листу крупные неаккуратные буквы, похожие на обыкновенные детские каракули. Сейчас писавший особенно смахивал на огромного сонного филина.

- Максимилиан Ответов.

Филин кивнул, продолжая что-то записывать, в кабинете вдруг стало очень тихо, и Максимилиан понял, что за окном заглох мотор автомобиля, назойливо рокотавший все это время. В углу внезапно что-то заворочалось, заскрипело, и Максимилиан, повернувшись, увидел еще одного человека, которого тоже отчего-то не заметил в первую минуту, это был мужчина, одетый в длинное черное пальто и широкополую черную же шляпу, он поднялся со стула и медленно, словно просто прогуливаясь, направился к столу. Встав за спиной Филина, он заглянул через плечо в его записи, и по мере прочтения каждого слова кивал, будто чудовищные каракули нуждались в отдельном его одобрении. Затем, наклонившись, он вытянул исписанный лист из-под морщинистой лапки, которая трудолюбиво начала заполнять чистый. Снова пробежав взглядом текст, незнакомец положил бумагу на стол, выдвинул ящик и, достав печать, медленно прижал ее к низу листа (Филин все так же спокойно писал, даже никак не двигая головой и не меняя выражения лица) и снова швырнул ее в стол, затем, подув на оттиск, он кивнул Максимилиану и сказал:

- Пойдемте вниз, я вас познакомлю с вашим работодателем. Максимилиан спускался по той же грязной лестнице, измятые сигаретные пачки и загаженные стекла окон сейчас были ему безразличны, он уже знал свое будущее и никогда больше не собирался возвращаться в этот отвратительный подъезд. Ему было теперь легко, он выполнил то, что давно обязан был сделать, а тяжесть новой ответственности перед новой работой еще не успела навалиться на него. Он шагал вниз, за черным пальто и черной шляпой и чувствовал себя неожиданно свободным, и от этого ему было радостно. На улице человек в черном пальто направился прямо к серебристому автомобилю, и Максимилиану вдруг стало приятно от того, что он отныне будет водить эту машину и, даже получая указания, куда ехать и где тормозить, все равно останется свободным, но в эту новообретенную свободу он возьмет с собой еще и великолепную машину, серебристую сигару.

- Это Максимилиан, - услышал он голос человека в черном пальто. - Он будет вашим водителем. До скорого, - хлопнула дверца, и черная фигура начала отдаляться от автомобиля. Поначалу Максимилиану показалось, что он видит сон, он толком не мог понять, то ли это он уже завел мотор и машина начала выезжать из злополучного двора, то ли человек в черном пальто, попрощавшись, направился вновь к подъезду, но как-то не напрямик, а кругами, обходя автомобиль и словно бы пытаясь как следует рассмотреть его со всех сторон. Он взглянул в зеркальце и увидел на заднем сидении женщину, вернее, ее коричнево-рыжеватую шляпку и такого же цвета вуалетку - настолько густую, что она походила на вдвое сложенную марлю, под ней нельзя было различить даже примерно черт лица, но там, где она как-то излишне резко и словно бы вызывающе обрывалась, видны были губы - два ярких, наползающих друг на друга треугольника верхней, словно подчеркнутые нижней, очень пухлой и немного выдающейся вперед, - и подбородок, округлый, правильный, но очень бледный. - Здесь следует повернуть направо, поедем через мост, - проговорила она спокойно, и тогда только Максимилиан понял, что минуты две уже ведет машину, сам того не замечая и чудом не попав в какую-нибудь дорожную неприятность. - Вера, - все так же спокойно, но немного невпопад представилась она, и Максимилиан особенно лихо в тот же самый момент обогнал довольно быстро едущий мерседес.



И это слово потом долго звучало у него в ушах, пронизывая его мысли, и каким-то неясным, нелегальным способом оказываясь в его снах - впрочем, вместе с тусклым коридором и сидящим за столом Филином, мучительно составляющим список возможных ассоциаций, где все начиналось с банальной "Веры, Надежды, Любови" (однако и здесь случалось некое тоскливое преломление существующего, и в результате единственным уцелевшим островком так и оставалась Вера, Надежда же, перетекала в одежду, а Любовь писалась с маленькой буквы и почему-то вульгарно теряла в конце мягкий знак). Завершала же список алое-вера, превращавшая зеленое в красное, позитив в негатив, и тут все медленно гасло, оставляя Максимилиана один на один с багровой изнанкой плотно сомкнутых век.

Вскоре Максимилиан привык к тому, что сзади всегда сидит она, он не мог себе представить езды по городу без ее отрывочных быстрых распоряжений и рыжих промельков в зеркальце заднего вида, ставшем единственным способом как следует рассмотреть - складку ли на ее вуалетке, дрожащие ли капли растаявшей метели на мягком фетре шляпки, неровные ли треугольники верхней губы. Ему часто приходилось останавливать машину в различных частях города, чтобы впустить вечно какого-то подтянутого и официального человека в черном пальто и черной шляпе, оказавшегося адвокатом Веры, однако почему-то взявшего на себя не только представление ее юридических интересов, но еще и опеку своей клиентки; он с чопорным, сухим видом беспокоился о ее здоровьи, если ей случалось во время разговора с ним несколько раз кашлянуть, прикрыв рот замшевым кулачком, вуалетка тогда слегка приподнималась, и Максимилиан мог различить в зеркале мягкий нежный кончик маленького носа.

Максимилиана особенно раздражала подтянутость Адвоката и его способность ожидать их в самых непредвиденных местах, прямо посреди улицы - пожалуй, он никогда не повторялся, и каждый раз оказывался там, где до сих пор его не видели. Но более всего Максимилиана выводили из себя черное пальто и черная шляпа - романтический антураж, добавлявший Адвокату таинственной значительности. Впрочем, кажется, и Вера заметила преувеличенную приверженность Адвоката черному, однажды, находясь в каком-то необычайно возбужденном состоянии, она, впуская его в машину, откинулась на спинку сидения и внезапно тонким голосом пропела.

Черный фрак и черный галстук,

И рубашки белизна.

В ответ Адвокат лишь нахмурился, но промолчал. На этом вечере следует остановиться особо, поскольку он оказался решающим для Максимилиана.

Подхватив, как выражалась Вера, Адвоката, они отправились к Вере домой, Максимилиан с Адвокатом остались ждать в машине, в то время как Вера поднялась к себе, и через полчаса вернулась, запахивая на ходу шубу, из-под которой проглядывала яркая ткань - оранжево-лиловые ромбы и праздничное сверкание пуговиц. На ней не было ее обычной шляпы с вуалеткой, выяснилось, что у нее коротко остриженные каштановые волосы, но на лицо была надета белая маска с печально устремленными вниз прорезями для глаз и с нарисованными на щеках голубыми слезами. Под заостренным и немного закрученным вперед подбородком из папье-маше можно было различить узкую полоску шеи, теперь густо намазанной белилами. Вера протянула Адвокату черную полумаску и неожиданно рассмеялась. Он взял ее и начал распутывать завязки, ничуть при этом не меняясь в лице. Максимилиан завел мотор и вскоре уже они тихо катили по улицам, засыпанным снегом и заставленным машинами, светофоры мигали, а по тротуарам брели редкие прохожие, и тогда Максимилиану пришло в голову, что все окружающее движется в каком-то странном ритме, и весь город знает, куда они направляются, и каждое дерево, застывшее на обочине, как только их автомобиль скроется за поворотом, отомрет, зашевелится и, медленно извивая ветвями, последует за ними, чтобы тоже попасть на столь непонятный и столь чуждый Максимилиану маскарад.

И в этот момент Максимилиан словно бы вернулся за руль, на место, и стал самим собой. Он не понимал, каким образом уже несколько недель возил незнакомую женщину в этой огромной машине, и ни разу не вспомнил ни о своем детстве, ни о том, что он делал совсем недавно, скажем, полгода назад, он лишь автоматически откликался на звук своего громоздкого имени, и за все это время к нему не приходило осознание того, что Максимилиан - именно он, что его так назвал отец, и что он, будучи мальчиком, мучился со столь ненужным никому имилианом, а теперь привык к нему и даже как-то не признавал укороченный вариант собственного имени, слишком распространенный и слишком смахивающий на собачью кличку. И тогда-то он понял, что необъяснимо самоотверженно погрузился в имя Веры, и не знал уже сейчас, то ли так на него подействовал звук ее голоса, то ли в самом слове вера заключалась некая тайная сила, с которой именно ему, Максимилиану, никак было не справиться.

Отныне последние несколько недель ему казались каким-то туманным сумеречным сном, он помнил, что должен был к часу дня подъезжать к желтому особняку с фигурными окнами, стоящему в самом центре бульвара, и ждать, а затем мчаться долго, зачастую до двух или трех часов ночи самыми странными и запутанными маршрутами, поскольку Вера, отдав распоряжение, могла внезапно переменить направление, - например, заставить Максимилиана отыскать самую долгую дорогу, - или даже вовсе выбрать абсолютно иную цель пути.



Просидев почти час в машине, он заметил, что ресторан, куда игриво отправились Вера и Адвокат, названием своим перекликается с его мыслями, оно как бы служило пародией на них и одновременно мистическим образом настаивало на какой-то их изначальной ложности, Максимилиан усмехнулся. Свернувшись клубочком, он положил голову на соседнее сиденье и посмотрел наверх. Из темного неба сочилась светлая влага, она стремительно падала на стекла автомобиля и слабо стекала по ним, и Максимилиану почудилось, что он видит преувеличенную жаром фигуру врача, направляющего жерло пипетки прямо в его воспаленный глаз, но вдруг что-то случается, пальцы невольно сжимаются, и прозрачная капля, бессильно пролетев мимо зрачка, повисает на горячей Максимилиановой щеке.

И как мгновенная расплата за отсутствие боли прозвучал резкий стук в окошко. Максимилиан выпрямился и отпер дверь, и в ту же секунду на него пахнуло холодом, смятыми одеждами и алкоголем, и на заднем сидении очутилась сильно опьяневшая Вера, а Адвокат, особенно сухо приказав "домой!" и грубо треснув дверью, отправился обратно, в сторону освещенной золотым парадной ресторанной лестницы. Покачиваясь, Вера открыла под маской глаза, неуверенно наклонила голову и заплетающимся языком прочитала соскальзывающую назад, в мутную мглу, вывеску: - У... Макса... - и добавила: - Вам это... ничего... не... напоминает? - последнее слово у нее получилось особенно напористым и громким. Максимилиан вежливо посмотрел в зеркальце, но промолчал. Вера наклонилась прямо к его уху и вдруг быстро затараторила: - Максимилиан. Максимилиан. Вы слышите? отвечайте. Вы ведь Максимилиан Ответов. Вы ведь, Максимилиан, везете меня домой.

Он вздрогнул. Ему показалось, что он мгновенно снова погрузился в сон - в тот самый момент, когда Адвокат распахнул дверь и втолкнул внутрь пьяную Веру, - и теперь, непонятным образом догадавшись о его сомнамбулическом состоянии, она пытается разбудить его, чтобы он очнулся и увидел всю необычность и трагическую безвыходность ситуации, чтобы он что-нибудь сделал, чем-то попробовал изменить происходящее.

Он притормозил возле тротуара и оглянулся. Вера откинулась на спинку, маска ее сбилась, и под ней он увидел круглое нежное детское лицо с блестящими бороздами белил на лбу и под глазами: она спала. И внезапно он ощутил, что наконец проснулся и сам волен выбирать, что ему делать и как поступать. Он наклонился и, вытянув руку между сидениями, провел ею по худенькой шее и по наползающим друг на друга треугольникам верхней губы, и тогда рот ее раскрылся, растянулся, и сквозь пьяную непонимающую улыбку раздался шепот, который поначалу Максимилиан принял за вздох, но затем разобрал обрывки слов, и ему послышалось странное, насмешливое стихотворение.

Мака семя, лианы ветка, -

Все лишь раковина моя или клетка.

Сила клюва и ласка перьев:

Не отделишь веру от недоверья.



Но и то, что Максимилиан, благодаря нежданной случайности, увидел Верино лицо, ничуть не лишило ее таинственности. Более того, ему чудилось, что, сохрани она свое инкогнито и не увидь он ее спящую, не дотронься он до нее, он бы привычно спокойно воспринимал ее шляпку и яркую гущь вуалетки, однако теперь он постоянно силился себе представить то ли увиденное в злополучную ночь, то ли скрытое ее лицо, так и оставшееся для него загадкой, так и не завладевшее его мыслями, и тревожно и жадно Максимилиан ловил отныне каждый ее жест, словно пытаясь прочитать зашифрованные, но напоенные столь желанным смыслом, письмена.

Вера и здесь реагировала на полтона выше него, она явно опережала Максимилиана в понимании чувств, которые он к ней испытывал. Она стала более нервной, более судорожной, при каждом неверном сквознячке мнительно одергивала и оттягивала вниз вуалетку, пытаясь спрятать за ней и свой чудный рот, и подбородок.

Заметив эти ее движения, Максимилиан решил не думать больше о ее лице и о той ночи, когда это лицо, точно сонный вечерний цветок, замерло в тихой слабости на его ладони.

Адвокат стал реже ездить с ними, Максимилиан даже начал подозревать, что он сознательно избегает и Веры, и самого Максимилиана, и их бесплодные кружения в серебристом автомобиле по всему городу. Во всяком случае, больше они его не подбирали на улице, напротив, Вера теперь раз в несколько дней просила Максимилиана подвезти ее к массивным дубовым дверям суда, и там они могли ждать час или два, пока Адвокат не появлялся в своем черном облачении и, увидев Веру, не направлялся нехотя к ней. На его всегда бесстрастном лице последнее время часто можно было заметить выражение сожаления, и Максимилиану было неприятно и это лицо, и эта мучительная гримаса, и Верина тяжело разыгранная радость при встрече с ним. Когда Вера говорила, что сейчас пора отправиться за Адвокатом, Максимилиан выбирал самый долгий, кружной путь к суду, он мчался сквозь пустынные, заставленные помойными баками, дворы, из которых зачастую трудно было найти выезд, и приходилось маневрировать, налетая на сугробы и чудом минуя шаткие трубчатые заборы да стволы одиноких деревьев. Вера прекрасно понимала, что Максимилиан хитрит, и когда они слишком откровенно сворачивали на улицу, ведущую прочь от суда, а вовсе не к нему, она, чтобы оправдать свое бессилие перед его выбором, замечала с волнением в голосе: - Да, Максимилиан, вы правы, вероятно, еще слишком рано, и нам придется его долго ждать.

Максимилиан в ответ лишь молча кивал - с силой тряся головой, так, чтобы Вера, сидевшая по обыкновению сзади, увидела этот жест и поняла, что он пытается ей помочь и прощает ей неприятие этой помощи. Вообще же то, что Вера обращалась к Максимилиану, было огромной редкостью, так получилось с начала, что разговоры в машине были вообще не приняты, и даже когда Адвокат был в хорошем настроении, то есть лицо его выражало лишь всегдашнюю вежливость, лишенную оттенка тоски, они с Верой почти не обменивались репликами. Они не ругались, не спорили и не обсуждали при Максимилиане свои дела.

Поэтому, когда однажды Максимилиан подъехал к желтому особняку и затормозил перед самым подъездом, для него оказалось большой неожиданностью, что из стоявшего недалеко синего фургончика с витиеватой флуоресцентной надписью "Гименей. Заказы к торжеству." вышло несколько мужчин в такой же синей, сочного цвета, форме, которые принялись деловито обтягивать серебристый капот розовыми и голубыми атласными лентами, отчего машина Веры стала вскорости походить на приторный, весь в ярком жирном креме, торт. На передний бампер усадили большую, со спутанными рыжими волосами, куклу в кружевном платье. Максимилиан с нетерпением смотрел на двери подъезда, но в овальном стекле, забранном в фигурную решетку, лишь отражался правый бок автомобиля, изукрашенный до неузнаваемости гирляндами из живых, слегка потемневших на ледяном ветре, гвоздик, и когда Максимилиан прищурился, устав от столь долгого выжидательного напряжения, отражение дрогнуло и начало медленно смещаться, и из дверей показался черный рукав адвокатского пальто. Держась за него, ослабело выскользнула на улицу Вера, делая маленькие шажки, едва переставляя ноги, обтянутые узкой длинной белой юбкой. Лицо ее как всегда было почти целиком скрыто под густой, теперь светлой, вуалеткой. Она спустилась по лестнице и неуверенно замерла на месте, полуобернувшись назад, глядя туда, где стоял Адвокат, на его плече, казалось, медленно расплывалось темно-алое пятно, несколько капель стекли по груди, вниз, на обледенелый порог, а он преувеличенно тщательно, словно не замечая крови, пытался поплотнее прикрыть подъезд. Впрочем, вот он уже закончил возню с дверьми и направился вслед за своей невестой, и тогда только Максимилиан увидел, что черное пальто Адвоката украшено пурпурной розой, обронившей пару лепестков, сразу на морозе потерявшей свою свежесть. И тут, поняв, что не может долее оставаться на месте, Максимилиан выскочил из машины, обежал ее кругом и, едва не упав, поскользнувшись прямо перед Верой (от услужливости - решила она, от неловкого чувства болезненной пустоты, кажется, нечто подобное уже было с ним, наверное, в одном из недавних снов, - подумал Максимилиан), распахнул для них дверь.

далее