К этому времени относится сон, приснившийся Максимилиану, и даже тогда, когда он открыл глаза и увидел свою маленькую комнату, наполненную знакомым утренним запахом влажной прохлады и чего-то сильно пережаренного, даже тогда он еще некоторое время лежал, укутавшись одеялом до самого подбородка, скрутившись, наподобие замерзшей гусеницы, и не мог пошевельнуться - вроде бы не от боли, не от ужаса, но только от того, что не в силах был принять просачивавшуюся в него извне реальность - хотя бы в виде этих знакомых ароматов и морозного свечения за окном.

Максимилиану снилось, что он сидит в машине, в знакомом дворике возле желтого особняка, и ждет, когда же из дверей появится Вера и они снова помчатся по снежным улицам, самым запутанным маршрутом - к суду. Но Веры все нет. Максимилиан, устав ждать и начав подозревать что-то новое и неприятное, выходит из машины и направляется к подъезду. Оказавшись внутри, он понимает, что никогда здесь раньше не был и что не знает номер Вериной квартиры. Тогда он поднимается по лестнице на первый этаж и обнаруживает, что там, вместо двух дверей квартир, два услужливо открытых - точно в бесплодной попытке наконец-то зевнуть - решетчатых лифта. Но, нарушая все законы сновидений, будто бы внезапно осознав невозможность добраться в столь призрачном мире куда бы то ни было на лифте, Максимилиан идет на второй этаж, где его встречают все те же засасывающие лифты, однако и на этот раз они ничуть не побеждают Максимилиана, и он упорно движется вверх, пока, наконец, на третьем этаже, напротив одного, самого назойливого лифтового зева, не оказывается дверь, куда он начинает с силой стучать. И тут выясняется, что она не заперта, и Максимилиан входит в тесную угрюмую прихожую с висящим очень близко от двери громадным прямоугольным зеркалом, погасшим, как экран телевизора, и словно бы отказывающимся в таком выключенном состоянии что-либо отражать.

Делая большие шаги, чтобы не сильно наследить, Максимилиан направляется по коридору вглубь квартиры. Он заглядывает во всякую, попадающуюся ему по пути, комнату, сперва это ванная с запотевшим стеклом шкафчика, здесь кто-то только что был, но Максимилиан, как нарочно, опоздал, затем подобие кухни - все в чаду, на плите - массивная кастрюля, над которой звонко подпрыгивает крышка, клацая и подминая под себя мощные зеленые стебли некоего варящегося в ней растения, затем - почему-то - театральная гримерная, стены обвешаны портретами примадонн, на столике - толпа поблескивающих флаконов, под потолком топорщаться густо-черные перья. Последняя комната, в самом тупике коридора, оказывается кабинетом, за столом - таким длинным, что как бы перегораживающим помещение, сидит Филин, глаза его полузакрыты, такое впечатление, что он так и заснул, оставив зрачкам небольшую щель между веками, чтобы они не окончательно бездействовали во время сна. Его маленькая морщинистая лапка лежит на тяжелом серебряном колокольчике. Максимилиан было решает покинуть кабинет и поискать Веру снова в предыдущих комнатах, но в этот момент Филин начинает беспокоиться и шевелиться, широко открыв глаза, он зычно кричит, так, что где-то за спиной Максимилиана прокатывается эхо, будто там, за ним - гигантский зрительный зал: - Слово имеет наш дорогой гость Максимилиан Ответов! - и звон его колокольчика сливается с нервозным утренним будильником.



В церкви было людно, Максимилиан пошел было за Верой и Адвокатом, но его быстро оттеснили, ткнули в бок чем-то острым, затянули к колоннам, прижали к стене - так плотно, что даже через пальто он почувствовал холодный неприветливый камень. С удивлением он заметил, что одновременно проходит венчание нескольких пар, и когда, наконец, ему удалось подобраться к алтарю, увидел высокого худощавого священника с растрепанными светлыми волосами, быстро что-то читающего по пухлой потертой Библии, и пару молодоженов, смиренно застывших перед ним. Максимилиан придвинулся ближе, теперь он стоял немного вправо от алтаря, и ясно различал узкое белое Верино платье и ее густую вуалетку, откинутую назад - наспех, кое-как, напоминающую нелепый пышный бант, словно бы украшающий ее стриженные волосы. Он сделал еще несколько шагов вперед, и ясно остро ощутил, что перед ним не та Вера, которую он видел однажды ночью в машине, сейчас у нее было узкое смуглое лицо и тонкий нос с горбинкой, жалко и вызывающе контрастировавший с торжественной белизной платья. И в то мгновение, когда Максимилиан взглянул на Адвоката - как всегда подтянутого, одетого во все черное, но теперь стоявшего без шляпы, и сквозь легкий темный пух на его макушке просвечивала столь неправдоподобная лысина, впрочем, Максимилиан не мог узнать и его, он тоже словно как-то вытянулся, похудел, стал еще более значительным и строгим, - в это самое мгновение ему на плечо легла знакомая замшевая рука и мягкий голос привычно-отрывисто сказал: - Пойдемте, Максимилиан, мы уже закончили, пора ехать.

И тут Максимилиану показалось, что он только что спал, и видения его были мрачны и отрывочны, они перекликались с теми, недавними, в которых он так тяжело блуждал по незнакомой квартире в поисках Веры и не находил ее. Он направился сквозь толпу к выходу и, оглянувшись в последний раз, увидел, как подложный Адвокат целует мнимую Веру, а священник их торопливо крестит.



С этого дня Максимилиан стал свободнее, он приезжал к Вере лишь тогда, когда ему звонили и вызывали. Это новое правило ввел Адвокат, ведь отныне он тоже стал полновластным хозяином серебристого автомобиля, а вместе с ним и самого Максимилиана. Чаще всего теперь Максимилиан возил самого Адвоката, бывало даже так, что Вера по нескольку дней и вовсе не показывалась, и Максимилиан не знал, что она делает, гуляет ли пешком, или просто сидит дома и скучает в ожидании своего молчаливого мужа. Иногда вечером Максимилиан отвозил Адвоката из суда в какой-нибудь ресторан, затем его отпускали, и он думал, что, ужинай Адвокат в обществе Веры, они, скорее всего, воспользовались бы услугами своего водителя, и снова, прождав пару часов в машине, он повез бы их домой, в желтый особняк на бульваре.

Однажды Максимилиан, отвезя Адвоката, развернул автомобиль и въехал в соседний дворик, скрытый за глубокой аркой от парадного входа ресторана. Он поставил машину так, чтобы хорошо видеть двери ресторана, но, напротив, его, Максимилиана, никто бы не заметил. Спустя несколько часов, уже глубокой ночью, из ресторана вышел Адвокат. С ним была Вера. Они сели в какой-то незнакомый светло-желтый автомобиль и укатили. Максимилиан был озадачен. Кто привез Веру в ресторан? Что это за автомобиль, в котором они явно отправились домой? И тогда-то к Максимилиану закралось подозрение, что у Веры и Адвоката есть еще одна машина, которую водит такой же тихий и вежливый Максимилиан, и для которого тоже остается загадкой не только супружеская жизнь хозяев, но и лицо Веры. Хотя, возможно, он совсем другой, этот тайный двойник Максимилиана, говорливый, полный мужчина, с которым Адвокат обсуждает наиболее громкие дела в суде, а Вера в его присутствии безо всякого стеснения поднимает вуалетку и пудрит свой круглый нос, подмигивая зеркальцу и - шоферу.



Максимилиан начал сильно тосковать. Реальность словно отдельными островками стала проступать на зыбкой поверхности его сомнамбулического существования, постепенно он терял воспоминания о призрачных кружениях по городу и о спящем Верином лице, таинственность, свойственная сновидениям, покидала его жизнь, унося с собой все бессвязное и необъяснимое, что так часто раньше давало ему повод думать, будто он спит. Его вдруг стало тяготить чувство одиночества, он ощутил, что все вокруг, и он сам - лишено смысла и наполненности, ему часто было неуютно и зябко, как человеку, которого настойчиво будили в то время как он желал бы никогда не просыпаться. Но бывали редкие дни, когда ему, как и раньше, звонил Адвокат и сухо приказывал заехать, Максимилиан припарковывал автомобиль в знакомом дворе и бесконечно ждал, но внезапно что-то происходило непредвиденное, он и сам толком не понимал, что изменялось вокруг - но ему чудилось, что скупое зимнее свечение становилось как-то гуще, дверь подъезда медленно приоткрывалась, и сначала Максимилиан замечал рыжеватый блик на фигурном стекле, а затем появлялась Вера, слегка, правда, потерявшая свою былую грациозность после замужества, но все же по-прежнему проворная, и, устроившись на заднем сидении, придерживая разбушевавшуюся от сквозняка вуалетку, отрывисто произносила: - Ну, Максимилиан, пора нам поездить. И тогда на Максимилиана снова накатывало уже было совсем позабытое чувство ненастоящести всего окружающего, и он, как и в первый раз, когда увидел Веру, не вполне понимал, ведет ли он машину по застывшему от мороза городу, либо они стоят на месте, а некто, гигантской силы и ловкости, тянет мимо них умело сделанную декорацию, создавая иллюзию движения. Иногда даже Максимилиан думал, что вот-вот найдет решение, он замечал, что огненно-малиновая шляпа с витрины неуклюже перекочевала на затылок какой-то старухи, ковыляющей по другой стороне улицы, что, стоило только мелькнуть какой-нибудь особенно яркой вывеске "жалюзи", как все окна ближайшего переулка затягивались ощетинившимися белыми полосками, а на лимонном хохолке картонного попугая, рекламировавшего корм для животных, сидела взъерошенная ворона и, слегка наклонив голову, держала в клюве потерявшую одно полукружье размокшую сушку. И ему чудилось, что, сумей он связать все эти разрозненные совпадения в один крепкий логический узел, и к нему тут же придет разгадка того, кто он такой и кто такая Вера, какую роль она призвана сыграть в его жизни, но почему между ними непременно должен быть Адвокат, и скрепляющий их молчаливую связь, и мешающий им соединиться. Словно прочитав его мысли и желая наказать его за откровенность в них, Вера немедля отдавала распоряжение ехать в суд.



Но подобные прогулки с каждой неделей становились все большей редкостью. Все чаще Максимилиан вынужден был сидеть дома и ждать злополучных звонков. Поначалу в нем как бы перестали нуждаться на выходные, и тут Максимилиан ревниво представлял себе Веру и Адвоката, садящихся в бледно-желтый автомобиль и мчащихся на приемы и маскарады, болтая с неведомым ему другим Максимилианом. Он пробовал успокоить себя, придумывал, будто то была не их машина, а чья-то чужая, какого-нибудь друга, или же просто такси, он старался вспомнить, стояла ли она возле ресторана заранее, или она подъехала именно тогда, когда Вера и Адвокат вышли на улицу. Но разгадка так и не приходила. Снова выслеживать своих хозяев он боялся, кроме того, ему было отвратительно представить себе, как, прождав несколько часов, он увидит, наконец, повторение того, что он уже видел, и за эти десять секунд на него навалятся новая боль и новая пустота.

Вскоре у Максимилиана появились выходные и среди недели, которые, точно смачные бензиновые капли, расплывались, захватывая собой всю прозрачную поверхность жизни, и вот уже, спустя какое-то время, Максимилиан мечтал хотя бы о том, чтобы раз в неделю понадобиться Вере.

Между тем, наступила весна, и густой запах пыли сменился в квартире Максимилиана порывистой свежестью, проникавшей внутрь сквозь постоянно раскрытую форточку. Максимилиана все больше тревожил этот аромат улицы, ему хотелось движения. Зачастую, проснувшись утром, но не желая еще открывать глаза, как бы искусственно удерживая себя в глубине расползающегося сна для того только, чтобы досочинить приснившееся, развернуть события и заставить их течь в сладостном русле предвкушений и радости, он представлял себе Веру, сидящую, как всегда, на заднем сидении, опутанную вуалеткой, но не густой, а кисейной, полупрозрачной, сквозь которую проглядывало ее круглое детское лицо, она улыбалась, но не как обычно, не внутрь самой себя, а ему, Максимилиану, расположившемуся впереди, но лицом к ней, облокотившемуся спиной о твердое, обтянутое черной, разомлевшей на солнце, кожей кольцо руля. При этом машина, словно напитавшись силой их взглядов и этой невероятной, нежнейшей Вериной улыбки, несется по дороге, сама, где нужно, поворачивая или притормаживая.



Максимилиан все реже встречался с Верой и Адвокатом, их жизнь теперь, когда-то проходившая прямо у него перед глазами, отдалялась от него. Он все еще пытался ухватить, поймать нечто ускользающее безвозвратно, торопился, думая, что прошлое не потеряно, что можно вернуть то, что на самом деле вернуть уже никогда не получится. Поначалу он раздражался за это на своих хозяев, затем он начал ненавидеть их шофера, другого шофера, чужого, незнакомого ему Максимилиана, но потом вдруг сообразил, что и тот, неведомый Максимилиан, вероятно, как и он сам, сидит часами дома и страдает от невозможности увидеть Веру и поездить с ней по городу. И тогда он проникся неизъяснимым сочувствием к своему двойнику.

Другую работу Максимилиану было и страшно, и противно искать (его не оставляло воспоминание об обледенелом дворе, о заваленном мусором подъезде и о Филине, сонно сидящем в светлом кабинете, - новый поход туда Максимилиан считал самым тяжким для себя испытанием), и не нужно, поскольку жалование ему платили исправно, как и было оговорено в самом начале - через банк.

Хотя его вынужденное безделье было ему неприятно, он слишком явственно теперь ощущал бессмысленность и пустоту существования. Сперва было увлекшись чтением, он быстро потерял к книгам всяческий интерес. Да, они на время наполнили его жизнь яркими сюжетами и тропическим благоуханием перипетий, однако каким мучительным для Максимилиана был этот разлад придуманного писателем с реальностью, сколь болезненным оказалось для него закрыть книгу и, медленно высвобождаясь из тающих пут вымысла, брести на кухню, чтобы приготовить себе ужин, и каждое новое действие - открыть холодильник, разбить ножом яйцо над шипящей сковородкой, поставить на стол тарелку, - все более погружало бедного Максимилиана в серую безысходность. Его уже ничто не радовало - ни теплое дыхание форточки, ни легкая какофония поющих из окон приемников, ни даже те стремительные поездки по городу в те редкие вечера, когда о нем вспоминали.

В последний раз, когда его пригласили, Максимилиану пришлось везти Веру и Адвоката за город, в небольшой дачный домик, стоявший на высоком берегу реки. Подъезжая к нему, Максимилиан все размышлял о том, что дорога слишком близко проложена к обрыву и что наверняка в дождливую осеннюю ночь здесь почти невозможно маневрировать. Но, зная опасность подобных предположений, он тут же отбросил эти мысли, тем более, что его вдруг привлек и страшно заинтриговал шепот хозяев, накатывавшийся на него сзади какими-то неопрятными, сердитыми комками: они ссорились, и ему тем более было любопытно, что до сих пор они этого никогда не делали, их разлад был ему приятен. Он подумал, что и красный глинистый обрыв, и металлически пасмурное поблескивание воды внизу, и грубое перешептывание Веры и Адвоката слились, связались воедино, и этот новый, крепкий узел обстоятельств может быть лишь грозным предзнаменованием, непременно скоро что-то случится, возможно, напрямую никак не связанное ни с рекой, ни с ссорой, ни даже с самим Максимилианом. Он испугался этого своего предчувствия - острого и возбуждающего, скорее, похожего на вдохновение, и, испугавшись, внезапно решил, что, не гони сейчас он эти свои мысли, не бойся он их, он мог бы поклясться, что в последний раз везет своих хозяев, в последний раз видит в зеркальце рыжеватые вспархивания тонкой ткани и повинуется сухим указаниям Адвоката.



Вернувшись в город, Максимилиан снова оказался бессмысленно запертым в своей собственной квартире, потеряв всякую надежду на то, чтобы в ближайшее время или вообще когда-либо увидеть Веру. Обрадовавшись поначалу, что именно его, а не другого Максимилиана, попросили отвезти их на дачу, словно ему больше доверяли, словно не боялись показать ему некий тайный уголок своей жизни, он опять стал тосковать и отдался мрачной ревности и безделью.

Забросив книжки, он каждое утро вяло включал телевизор и весь день лежал, глядя на экран; фильмы, как, впрочем, и последние новости, ненадолго увлекали его, однако потом, уже ночью, в темноте, он понимал, что ничего не может вспомнить из увиденного и что иллюзия наполненности, которую он ощущал весь день, растворилась, лопнула, оставив в нем самом пустоту, воронку - еще большую, нежели во все предыдущие недели. Но, несмотря на это ужасное, высасывавшее из него все силы, чувство, на следующее утро он снова включал телевизор и смотрел все подряд: и политические программы, и концерты провинциальных хоров, исполняющих мрачные религиозные песнопения, и кинокартины, где из-за беспорядочных, ничего не значащих разговоров к самому концу выплывал треугольник отношений, так тщательно скрываемый режиссером и самими персонажами, что он разросся до неимоверных размеров, угрожающих жизни не только трех бедняг, но и всей цивилизации в целом. В самый напряженный момент, как правило, на экране вдруг начинал сыпаться фундук, пока откуда-то сбоку на него не нахлынывала волна голубоватого молока, и тогда Максимилиан, не выносивший рекламу, быстро нажимал какую-нибудь кнопку, чтобы скрыться от этого изобилия в спасительной скуке другого канала.

И вот однажды, виртуозно избежав пугающего дождя из орехов, он попал на последние известия, где мелькнуло нечто странное, с мутной судорожностью любительской съемки - знакомое плечо, по которому знакомо расплывалась кровавая клякса, похожая на темный блестящий цветок, Максимилиан не успел что-либо понять, поскольку сразу же после этого на экране возникли чьи-то кроссовки, белые носки, а затем мускулистые бегуны помчались по зеленому бархату, перелетая через полосатые барьеры. Едва дождавшись следующего часа, Максимилиан переключил на новости, простреленного плеча уже не показывали, но сообщили, что сегодня утром у входа в суд был убит Адвокат.



Погода стояла пасмурная, и Максимилиан молил Бога о том, чтобы не начался дождь, иначе ему трудно будет подъехать к даче, где, как он знал, живет сейчас Вера, которой наверняка уже все известно, и именно теперь ей особенно необходим человек, могущий быстро довезти ее до города, его помощь, его внимание, - вот, наконец, та самая возможность заговорить с ней и под видом благородного утешителя нарушить непонятную традицию их молчания. Раз Адвоката не стало, Вера сильно нуждалась в чьей-либо помощи, и наверняка Максимилиану удастся стать ее другом, ее опекуном, а затем - кто знает? - занять место самого Адвоката.

Подъехав к дому, он издалека увидел огромный висячий замок на входной двери и с волнением понял, что либо Вера уже укатила в город на поезде, либо кто-то опередил его, Максимилиана, неведомый благодетель, скорее всего, другой Максимилиан, Верин второй шофер, он мчит сейчас скорбящую вдову в морг, к друзьям, домой. Но эта, казалось бы, неудача лишь еще больше возбудила Максимилиана, он внезапно почувствовал, что сегодня его день и что нет силы, способной остановить его теперешнее стремление к Вере. Он поехал обратно в город, весь отдаваясь этой скорости, словно сбросив с себя сонливую праздность, оставив далеко позади сумрачные дни, так недавно еще составлявшие всю его жизнь.

Проезжая мимо суда, он притормозил. Труп, конечно, уже убрали, лестницу отмыли от крови, народу теперь здесь было немного, лишь пара припозднившихся репортеров терзала начальника охраны, явно уставшего от расспросов и потому только качавшего в ответ головой, оставляя жадные микрофоны без пищи.

Прибавив газу, Максимилиан помчался на бульвар. Подъехав к особняку, он вдруг с удивлением отметил, что внешне вокруг ничего не изменилось, что смерть, унеся одного человека, предоставила оставшимся заделывать, заштопывать при помощи памяти внезапно образовавшееся зияние, которое, впрочем, само собой как-то затянулось, и вот уже не видно ни следа той, что приходила, и того, что унесла прочь.

Выйдя из машины, Максимилиан впервые направился к подъезду, он шел уверенно, зная, что имеет право войти и подняться в квартиру Веры. Но - как и в том своем давнем сне, который Максимилиан вcпомнил с ошеломляющей отчетливостью, - он вдруг осознал, уже поднимаясь по незнакомой лестнице, что не имеет ни малейшего представления о том, в какой номер он направляется, и что эта последняя мелочь может разрушить все его построения. Сверху на него скатился какой-то неясный лепет, похожий на отдаленный порыв ветра, он быстро пошел дальше на этот звук, который, по мере его приближения рос, превращаясь в гул голосов, густел, усиливался, и вдруг на одной из площадок Максимилиан увидел трех мужчин, явно журналистов, двое сидели на подоконнике, а еще один стоял, прислонившись спиной к стене, на его шее болтался увесистый фотоаппарат, они лениво курили и довольно увлеченно что-то обсуждали. Максимилиан, подойдя к ним, попытался разобрать смысл слов, но никак не мог, - то ли от того, что очень спешил, то ли они и вправду говорили на каком-то иностранном языке, - и тогда, словно в отчаянии отдавшись этой туманной бессмыслице, Максимилиан побежал дальше, голоса журналистов он слышал все менее отчетливо, зато наверху он уловил нечто новое, пение ли, крики ли, поднявшись на следующий этаж, Максимилиан увидел, что дверь в одну из квартир распахнута, он сразу понял, что перед ним квартира Веры, и вошел в нее.

Сперва он оказался в темной тесной прихожей, откуда-то из коридора тянуло прохладой, и Максимилиан устремился туда, где в конце виднелся светлый вход в комнату. Стало тихо. На полу в коридоре валялись пожелтевшие рулоны обоев и банки с краской, - все в страшном беспорядке, - и Максимилиану вдруг почудилось, что это не та квартира, что он вошел в какую-то чужую дверь, будучи уверенным, что сейчас здесь увидит Веру, окруженную толпой рыдающих родственниц. Это подозрение с каждой секундой росло в нем, и к комнате Максимилиан подбирался совсем муравьиными шажками. Остановившись возле дверного проема, он с опаской заглянул внутрь. В комнате было одно небольшое овальное окно, стекла которого тоже были все в побелке, на подоконнике стояла роскошная бронзовая пепельница, в ней слегка дымилась неудачно погашенная сигарета. Вокруг никого не было. Но когда Максимилиан направился было к выходу, навстречу ему что-то шевельнулось, он вздрогнул, но продолжал идти, и тогда из двери, прямо на него, побрел растерянный небритый молодой человек в синем шоферском френче и бодрой фуражке, съехавшей набок, очень похожий на самого Максимилиана, и Максимилиан в ужасе понял, что сейчас по ошибке ударится о собственное отражение в зеркале, неправильно сориентировавшись и приняв его за внезапно вошедшего хозяина квартиры.

январь-февраль 1998

к началу