ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ
Вот что произошло около полудня: один из нас спал, другой писал.
Один писал, ручкой шариковой водил, и при этом что-то переводил,
Другой был в сон погружен. Здесь видится некий круг, даже не круг, а овал,
Напоминающий по форме озеро, которое снилось тому, что спал.
Поверхность воды была мутной, серо-багровой, отдаленно схожей по тону с изнанкой век.
Тело спавшего цепенело, теряло чувства и очертания. Тело
Писавшего - напротив - становилось резче от напряжения, и словно бы тяжелело.
В молчании он рядом сидел, точно и вовсе не переводил, а стерег.
И вот писавший остановился. Замер. И снова зашевелился: медленно взял со стола конфету.
Не думая о ней, он пальцам своим позволил мечтательно разворачивать фантик. Праздничное шуршание
Не разбудило другого, но струилось сквозь сон его, наполняя овальное озеро светом,
Искрящейся рябью, которую тусклые волны мгновенно вобрали в себя, будто зная о ней заранее.
Так звук превратился в зримое, а действие, преодолев плотную перепонку реальности, - в созерцание.
Май 1998
УБИЙСТВО
Днем вынимала репейник из собачьей шерсти:
Сухой, усатый. Складывала обрывки в раковину, так и оставила там, забыла.
А вечером подошла и увидела: коричневое на белом - цвета земли и смерти,
Именно смерти, эмаль и клочки соцветий (мешковина и голова, ладонь и жало).
И уже несколько суток дрожит и крадется: здесь произошло убийство.
Прогулка в золотистых лучах, веселый песий оскал -
Все в прошлом. Лето кончилось, холодно, смерчик вонзает омертвелые листья
В тротуар, ландшафт в мурашках, а внутри - лишь одна фраза, ухо внимало, глаз созерцал -
Убийство. Произошло убийство. И мне теперь безразлично
Окружающее, я отдаюсь нетерпению звуков. Вот утрата и одновременно улов
Убийства, впрочем, и репейник, и раковина тоже исчезли, канули в недрах клича:
Здесь произошло!
Я дописала. Словно дверь распахнулась. Что-то скользнуло прочь, лишившись своих оков.
сентябрь 1998
* * *
Я войду в забытый, но счастливо найденный сад,
Пышный, пенистый, похоронный, искусственно-яркий,
Там старушка-смуглянка меня повстречает,
Проведет мимо праздничных полупрозрачных деревьев
И усадит за стол. Вся веранда - в багровом свеченьи.
Я спрошу: что так нежно сияет, ответь мне,
То смородина спелая в глиняной миске, а может,
Это платье твое все в горошках и галочках пестрых?
Улыбнется старушка и скажет: гляди хорошенько,
Там, по правую руку - ты видишь? - пасутся овечки,
Голубая их шерсть меж травы и кустов серебрится,
Точно дым, точно пепел вечерних пожаров.
А по левую руку - ручей, его темные воды
То клокочут, то вдруг замирают, бесшумно
Облекая случайные камни прохладой и тенью.
Что так нежно сияет, ответь мне, старушка, ответь мне!
Что так нежно сияет? Сияет так нежно, послушай,
Видно, нежно сияет так смерть твоя, добрая смерть.
Вновь улыбка, морщинки иссохшей ладони,
Словно срез обескровленных древних корней. И сиянье
Нестерпимой тоской наполняет мне душу. Дай руку -
Шелестит каждый листик вокруг. Дай мне руку -
Вторит листьям старушка. Не бойся.
Я даю сразу обе. И ближе, и слаще сиянье.
ноябрь 1998
* * *
(перевод с западноевропейского)
Ты так мечтала быть овцой кудрявой,
Коровой златорогой с щедрой плотью,
Пастись среди лугов, рожку послушно
Внимать, не ведая о скорой скорби.
Или младенцами двумя родиться -
Двумя одновременно. Пусть наполнен
Один любовью будет и весельем,
Другой же - стойкостью и храбростью военной.
Когда настанет их последний день,
Один отравится, испив из тяжкой чаши
Напитка ревности, другой среди сраженья
Падет, копьем пронзенный. Станет слава
Надгробием для дивных этих братьев.
Так ты мечтала. Озером любуясь,
Хотела превратиться тотчас в краба
И черным панцирем соперничать своим
С дитятей гор, обсидианом строгим.
А то, завидев, как играет солнце
На берегу песчаном и песчинки
Сверкают, точно искры, ты желала
Стать львом могучим и пустыней править.
Как ты мечтала! Но - увы! - судьба
Насмешлива: ты одинока,
Ты вся в тоске, ты - грустная девица.
И всякий вечер, засыпая, ты молилась:
Увидеть бы себя холодной вещью,
Внутри, снаружи - только ты: отрада,
Любовь и снисхождение хозяев.
А то - почувствовать себя угрюмой тварью,
Членистоногой, с жадным круглым чревом,
Смолистым черным ядом напоенным,
И жалом метким поражать паучьим
Всех без разбора: и врага, и друга.
Или кентавром стать во сне - чудесно!
Четырехногим и двуруким. С луком
И стрелами весь день кружить по чаще,
Охоте предаваться и в убийстве
Усматривать и волю, и забвенье.
А иногда желала стать виденьем,
Ужасным призраком, увенчанном рогами,
Что длинное чешуйчатое тело
Влачит по скалам, сторонясь светил,
Животных и людей, в слоистом мраке.
Тебе мечталось вдруг побыть кувшином
Со звонкой влагой. И в своем стремленьи
Ты ощущала, что теперь бездонна.
Но сон охватывал тебя. К несчастью,
Ты становилась только скользкой рыбой,
Печальной плоской безотрадной рыбой,
Закрученной водоворотом сильным,
Несущейся вперед, к Левиафану.
ноябрь 1998
* * *
Вслушиваюсь в тонкий свист: провал, провал,
Амфитеатр вытягивается прочь, будто ненужный волос.
Мимо бредут люди, которых я встречаю каждое утро: Блюм, собачница, - в овал
Бы рамки включить их - точь-в-точь фотография прошлого века, пляж. Глобус -
Собственное отражение, западный ангел, облако в водоеме.
Я никогда до конца не знаю, где я: проглатываю телескоп, вглядываюсь, скольжу сквозь собственные уши,
Иголкой юлю - пугающей детское тело, - предаюсь полету сквозь опыты о дреме.
Блюм надевает шляпу, проваливается в метро, собачница в траурных раструбах нежно приглаживает рюши.
Увы, ничего не найдя лучше, чем одинокий сентябрь здесь, в ледяном рассоле
Города барахтаюсь и, смеясь, восклицаю: скорее, в деревню, к кентаврам и нимфам! -
Остаюсь на месте, не отличая свое безволье
От чудовищных подвигов предков, живших в предрассветных домах из туфа.
сентябрь 1998
|
