Данила Давыдов

ДВА ОБОСТРЕНИЯ



I. ФЕНОЛОГИЯ. ОСЕННИЕ НАБЛЮДЕНИЯ:
ЮБИЛЕЙ МОСКВЫ И ОСТАЛЬНОЕ


   Алексею Корецкому

Это не то и не так, а про то и про это,
про вечер званный, про это контра,
независимо ни от чего, в глазах
смотрящего и не видящего того-
этого, непримиримый бог,
бледнолицый, глаза горят, МДП, в натуре;
но как не узнать, для чего, почему
не так-и-этак, а иначе, в зависимости
от расположенья светил, от распоряженья мудил,
в данной местности, посреди побоища,
с праздником; стулья, листья,
убранство сказочно, водопад
поминальный, как пить дать, как тать,
крадись, всматривайся, таи! но иначе,
сидя средь объедков, в тоске,
называя того-и-этого так-и-этак,
в трубочку наблюдая рассвет-закат,
прыгая на месте, мысли круша,
выдавая действительное за желаемое,
вот и шафер подвыпивший с гвоздичкой в руке,
с соколом на карте, он простер крыла
над северо-северо-востоком, клокочет
в пенной жидкости льстивая похоть,
скажи-ка, что плохо, что хорошо,
это известный фокус, как у антихриста в чемодане
представление для беспокойных душ;
морозоустойчивый вечер, улица,
прохожие передвигаются по привычке,
поезда идут с удивительной скоростью, ах,
из окна глядит, почти захлебываясь
негодованием, пойди-ка найди объект!
в телефоне живет насекомое, склонное к перемирию,
и поэтому изолированное, взятое в скобки;
выше стреми полет, дирижабль духа!
по проводам бегут несомненности, их работа
началась вечером и не закончится никогда,
ни суда им не найти в мире сем, ни следствия.

07.09.1997

II. ВЕСЕННЕЕ

Когда мне говорят, что я расту,
я падаю. Я чувствую: во мне -
пустой пузырь, вот-вот захочет лопнуть.
И будет гром. Пустой пузырь во мне,
к тебе отныне буду обращаться
на "вы". о вы, пустой пузырь!
Не рыба ль я теперь? Скорей ответьте!
Когда я рыба - плавники расправлю,
нырну и поплыву (спросить у Сида,
как плыть, куда и сколько плавников
для этого потребуется). Вот,
весной ничто не остается прежним,
нам биология рассказывает. Вот
цветет и пахнет, чуть не плодоносит
(гипербола) все-все-все-все-все-все-
все-все, ну все, совсем, совсем:
и камни ниоткуда выползают,
и нищие идут по электричкам,
хотят любви. Мы им даем любовь,
они нам - право на успокоенье,
на веру в трансценденции и пр.
Ах, этика. Вот что мешает скрыться
в потемках перекрестков полуночных,
в подвальных богадельнях, в сундуках
(там дно покрыто картами Литовской,
Латвийской и Эстонской ССР,
а сверху - моль, белье, газеты, письма
неведомых троюродных сестер
к троюродным же братьям и подругам:
мол, разлюбил, мол, сахар исчезает,
сгорели спички, керосин сгорел).
Ах, этика. Весна, весна, весна.
Кибиров за окном считает галок,
а Пригов с Рубинштейном по Тверской,
потом по Малой Бронной - и в кафе.
Там кофе, бутерброды с колбасой,
литинститутовцы (с полудня до пяти),
Крестовиковский, финны-маляры
и рейверы, которым несть числа,
но их не полюбить на расстояньи
нельзя никак. Они громкоголосы
(скорее юноши, а девушки - тех меньше,
но ненамного - изредка смеются
и чипсы поедают). Ах, весна.
Во мне растет пузырь, который лопнет,
как только встану, осмотрюсь, скажу:
а вот и я, давление! Расплющит
пузырь мой плавательный (следует читать:
меня). Как бы заметил Соколовский,
изменка долбит. Солнышко палит,
лишь темные очки глазам подмога,
да мизантропия, да "Русский телеграф",
что высится, как виселица, где-то
невдалеке, да паспорт, что потерян
и ныне служит лучшему, чем я,
да право на зеленый свет переходить
любую улицу, а если светофора
там нет, то на любой доступный свет
переходить ее же. Ах, весна.
Во мне пузырь. Он пуст, но все же полон.
Вот так и мы, и прочие. Вот так,
сколь дирижабль ни глуп, он улетает
(но и взрывается), а мы на Комсомольской
приучены переходить. Во мне пузырь
как цитрус детонирующий зреет,
он хочет есть и ест меня, и ест,
и пьет меня, и слушает мой плеер,
мои наушники присваивает и
отчеты Кузьмину строчит, когда
не занят чем-то более приятным:
энтомологией, стукачеством, болезнью,
книгопечатанием, рекогносцировкой,
шизофренией, сексом, ерундой.
Во мне живет пузырь. Весна, весна.
Не шелковичный червь прославит кокон,
но жук-навозник. Слово выше слов.
Есть низкая болезнь, которой имя
весна. Она так много лжет,
она так хочет славы и любви,
что и Воденникова даже задвигает.
Она так хочет всем отдаться, всех забрать
в себя, всех поиметь и всех присвоить,
как если б начиталась Бахтина
("Народную культуру...) или Ницше.
Ей не венок, но косу подобает
И вручить, но это слишком неприлично,
противоречит архетипам и
жизнестроительному духу населенья.
Когда мне говорят, что я расту,
я знаю: то не я расту, пузырь растет,
без метастаз, негромко, неуклонно.
И если телефон звонит ночной,
я вздрагиваю, словно почтальон
уже принес повестку об отмене
меня. Но это не туда попали,
в милицию, паскудники, звонят.

апрель 1998

СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

SpyLOG

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1