Вот динамическое начало романа: выдвижение королевской пешки на поле Е4.
Поздний вечер 18 августа 1991 года, Москва, аэропорт Шереметьево-II. Знаменитый поэт Магнус Магнус, автор нашумевших поэм "Ку-ку" и "Братская АЭС", в свете прожекторов, сходит с трапа самолета - высокий, загорелый, смуглый, только что с пляжей Калифорнии, широко вдыхая "тревожный воздух родины". В аэропорту его встречает любовница с неким молодым человеком, которого она представляет как своего нового водителя. Поэт, скользнув взглядом по юноше, насмешливо переводит взор на Луи (так он называет свою подругу Луизу), и та, не дожидаясь обвинений в свой адрес, отпускает поэту голливудскую пощечину, переходящую в тропический поцелуй. Во время поцелуя Магнус двусмысленно подмигивает кавказцу, но тот, презрительно встряхнув серьгой в левом (кажется) ухе, отворачивается и идет к машине.
Следующий кадр: черный сверкающий "Вольво" в облаке проливного дождя мчится по ночной Москве на загородную дачу поэта, где они проведут бурную ночь объяснений, еще туже затягивая узел своих безнадежных отношений, но кое-как, начерно, все-таки примирятся к утру. Вот в чем безысходность сюжета: каждый из них любит (и является любовником) сразу двоих, что несколько обременительно для дряхлеющих сил поэта, предполагаемой невинности десятиклассницы и пустого (так бывает) кармана кавказца.
Вою ночь продолжаются напряженные любовные диалоги, какая-то латиноамериканская драма со скандинавским подтекстом (юноша, участвующий в диалоге, мокрый от дождя и слез, все время где-то за раскрытыми окнами, в саду,- поэт, страдающий клаустрофобией, распахнул все двери и окна, включил все теле- и радиоприемники - их на даче несметное множество). Женщина мечется между ними обоими - летит из ослепительного света роскошных комнат - в слепящую тьму мокрого сада, не смея отдать никому (ничему) предпочтения, не успевая подавать то себя, то кофе, то коньяк, то бутерброды, то мороженое (просто удивительная прожорливость для участников такого драматического диалога), мелькание подлинников Шагала и Модильяни, древних папирусов, берестяных грамот, угрюмый пафос тяжелых дизельных двигателей где-то на шоссе, за кадром, разверзающаяся ревность всех ко всем, даже дремлющей у ног хозяина собаки, сгущающаяся атмосфера бисексуальной чувственности (поданной в романе как предощущение социальной катастрофы), наконец, бурное примирение всех троих (не считая собаки), взрыв чувств, разряды атмосферного электричества, поэт, при свете молнии, с охапкой цветущей сирени в саду, Луи, мирно рассматривающая шведский порножурнал на диване, кавказец во дворе, ритмически-элегически накачивающий колесо машины ручным насосом (меланхолически удовлетворяющий его ненасытное либидо), тяжело и мерно, как пловец, выдыхающий воздух, эротически-тоскливое завывание собаки, катающейся в течке по ковру, новый взрыв чувств, насос работает неостановимо, переделкинский Содом, одинцовская Гоморра, гром и сияние молний, приближение и удаление грозы, раскаты удаляющихся угроз, совпавшие с громовыми раскатами голоса диктора, читающего по всем каналам всех включенных на даче телевизоров и приемников официальное заявление КГЧП.
Поэт, будучи человеком грузинского гражданского темперамента, не раздумывая, бросается вместе с любовницей в "Мерседес" (и здесь она окончательно делает свой выбор, навсегда оставляя кавказца с его недоуменно взведенным насосом), правда, наградив его на прощание за спиной поэта летучим поцелуем - женщина ничего не делает окончательно), и они, попетляв по узеньким улочкам Переделкина, несутся к Москве.
Белый галстук поэта сбит на сторону и струится по плечу, как аксельбант; черная сорочка распахнута, мужественная, "подернутая сединой", грудь обнажена, малиновый пиджак небрежно сброшен на заднее сиденье (автор на секунду останавливает внимание читателя на фирменных пуговицах пиджака), прилипшая к губам сигарета потухла, но напряженно трепещет во рту (явный секс-символ), приникшая в амбивалентности чувств к плечу поэта Луи (страх скорости, восхищение водителем) с замиранием сердца следит за стрелкой спидометра - и они в вихре раздольной русской музыки ("Ночкой лунною" на английском в испанской аранжировке) выносятся на Минское шоссе и попадают в колонну брошенных на Москву танков.
Гражданский темперамент поэта кипит; брильянтовый перстень на мизинце левой руки сверкает. Движение то и дело стопорится, "белое хрупкое яйцо "Мерседеса" поэта (так у М.Астурба) сдавлено между жерновами брони", лязг гусениц, чад выхлопных газов, обрывки команд, западной и отечественной попсы вперемешку с первыми (нервными) каплями дождя и отрывистым лаем разносимых мощными военными динамиками заявлений КГЧП.
Вначале "Мерседес" уверенно пробирается между танками и БМП - громкое имя поэта способствует этому. Достав из багажника связку авторских экземпляров своей последней книжки, поэт щедро раздает автографы танкистам, но ход машины все медленнее, имя уже скорее тормозит, чем помогает, авторские экземпляры и горючее на исходе. Наши пассажиры подолгу стоят, вступая в перебранку с военными, но творческий процесс не остановим, поэт то и дело достает из кармана сорочки пачку сигарет "Филипп Моррис" и лихорадочно записывает на ней что-то. Накрапывает дождь. Первые капли на лобовом стекле. Поэт, выйдя из поэтического транса, запускает дворники, добавляет музыки, чиркает зажигалкой (внимание), сажает Луи на колени,- и дальше мы видим мир - мастерство романиста - милосердными глазами женщины: сквозь лязг и грохот, чад насилия, тоски, скуки насквозь милитаризированного мира мужчин, сквозь пелену дождя, сквозь любовную муку,- первый осенний, отрывающийся от ветки лист, предательское трепетание осин, иссохшую ягоду клубники, "притаившуюся под пеньком" (явная оговорка автора - по-видимому, все-таки, "земляники" - А.И.), промельк стрекозы, набирающий влагу гриб.
Дождь проходит, они опять то едут, то стоят, поэт вне себя от этого гибельного противостояния темперамента и движения, Луи ненадолго отлучается в придорожный лес, выходя оттуда с букетом "кашки и ромашки",- и вот она уже на броне танка, танкист принимает ее под грудь, она на стволе танка (следует целая серия эротических символов), они водружают "росистый букет полевых цветов" в жерле орудия, затем непродолжительная экскурсия по интерьеру боевой машины (скрытая от глаз читателя), поэт буравит ревнивым взглядом лобовую броню, забираясь в самые уязвимые места машины - прежде всего, в щель между корпусом и башней, но вот Луи уже показалась из ее (машины) чрева ("мрачного языческого чрева" - уточняет автор - читатель жалеет, что пренебрегал контрацептивами) - в боевом шлеме, перемазанная, но счастливая экскурсией, смущающийся танкист, "простой рязанский паренек", слепо тычась "пистолетом" в бензобак "Мерседеса" и изливая горючее на асфальт, заправляет автомобиль Магнуса прямо из топливного бака боевой машины - и вот белый "Мерседес" Магнуса Магнуса уже мчится к Москве.
У Триумфальной арки поэт, рассеянно блуждая по радиоволнам одной рукой, и полуобнимая (полуотчуждая) спутницу другой, прощается с Луи и, после некоторого колебания, решает ехать к Белому дому, вокруг которого уже собирается сопротивление. Наверняка туда уже прибыли западные журналисты, CNN, ведущие телекомпании мира,- главное, вовремя засветиться и не опоздать, как вечно (хотя и намеренно) опаздывает на именины истории его давний соперник Лонжюмо. Будет также чем оправдаться перед женой Дашей, с нетерпением ждущей его уже полгода из Америки, знающей, конечно, что он прилетел накануне, но как-то всегда доверчиво его прощающей, хорошо они это придумали с этим КГЧП (вечное кружение вокруг одной и той же аббревиатуры), вечное перемигивание Эроса и Клио, теперь у него железное, можно сказать, бронетанковое алиби, пусть теперь попробует придраться. Вот она, его знаменитая поэтическая и граж-данская интуиция, всегда приводящая его на передний край истории, ноздря в ноздрю с бешено скачущей эпохой.
|
