Виталий Кальпиди

* * *
1BВнезапно назвал я тебя Алсу,
дочь моя. Не желая хромать в лесу
хромосом, ты отвергла четыре лона
материнских, стремясь к своему отцу.
5И с мною придуманной высоты
в минус-свет отказалась ты
сойти, оставшись висеть в зените
над жидким зеркалом пустоты.
9Нету ни голоса, ни бровей,
ни коленок в болячках, ни трех кровей,
ни даже родинки мельче вдоха,
который выдохнул муравей.
13В тебя даже верить нельзя, т.к.
за гранью веры твоя рука
(вернее то, что назвать пытаюсь
рукой) мне машет издалека.
17Но ты смогла на меня навлечь
себя и предполагаешь течь
в венах моих, разгибая крови
кривую речку - в прямую речь.

21Ты дочь моя и жена, и мать:
мгновенно взрослея, пускаешь вспять
свой точный, но троекратный возраст,
тайну которого не понять...

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ ВО СНЕ

1(Кто дирижирует, когда поют хоры
прозрачные пружинки мошкары
и шепотом сверчковая семья
никак не передразнит воробья?)
5Я выдумаю жест, и он меня
(задействована будет пятерня
и мимика, похожая на рябь
воды, которой трудно устоять
9пред тожеством обратным - в нервный тик,
на ряби заелозивший) на миг
по хронотопу Тютчева и К
снесет туда, где ты, дружок, легка,
13баючишь недоразвитую грудь
и не умеешь до утра уснуть,
но ты уснешь на полтора часа:
тебя ужалит жидкая оса
17в твои нетреугольные зрачки,
и ты уснешь (да ты уж спишь почти).
Ты входишь в мир, где право умереть
не действует, как только скрипнет твердь
21смыкающихся век, потом - щелчок:
то изнутри накинули крючок
на небеса, скользящие в надир,
где духи собираются на пир,
25а угощенье - ты. Держись, дружок,
пожуй несуществующий снежок,
не суетись, тем паче в этот час
прямая воля покидает нас.
29Не думай, что для отдыха дана
нам эта вертикальная страна -
стерильная длина без ширины,
где мы на 5/7 сокращены,
33включая тела плачущий пустяк
то потом, то слезами, то никак.
Есть у тебя четыре пары крыл,
чей кажущийся полихлорвинил,
37смотря куда тебе назначен путь,
заставит вздрогнуть, а затем взмахнуть
ту пару, для которой твой полет
по формуле безумья подойдет.
41Вначале ты провалишься туда,
где дребезжит железная вода,
и крылья, расслоившись в плавники,
по дебрям кристаллической реки
45помогут плыть, и доберешься ты
до точки замерзанья пустоты
(об этом, слава богу, наяву
не доводилось вспомнить никому).
49Другая пара крыльев понесет
тебя в сверхпредсказуемый полет,
где эроса густая стрекоза
начнет со свистом пить твои глаза;
53и упадет на дно сухих глазниц
осыпанная елочка ресниц,
когда в тебя (я так произнесу)
проникнут заплетенные в косу
57две жилы мрака, где одна - твоя,
вторая - вьется из небытия,
и в страшной точке судорог любви
припомни эти первые мои
61два правила, что выручат всегда:
не наслаждайся - раз, не бойся - два.
Дай тьме поиздеваться над тобой,
но не кричи, а, если можешь, пой
65и плачь, пока две вогнутых слезы
не восстановят зрения азы -
хотя любая оптика обман -
сквозь быстро стекленеющий туман
69увидишь над собою зеркала,
кипящие, как белая смола,
когда из этой брызгающей тьмы
мгновеннее, чем "двое из сумы",
73появится огромная семья:
твои родные, близкие, друзья -
все станут руки медленно тянуть,
как будто бы боясь тебя вспугнуть,
77в их толчее заметишь и мою
наверняка фигуру, но даю
совет: ни мне, ни матери и ни-
кому из нас, дружок, не протяни
81руки; пусть даже в этом кипятке
зеркальном мы торчим по пояс (мне
особенно!) - не протяни руки,
а коль подашь кому, то мертвяки,
85надевшие морщины наших лиц
и радугу прозрачных роговиц,
ворвутся в тело мягкое твое,
на сорок дней найдя себе жилье
89(я не могу сказать, куда они
влекут свои холодные огни;
возможно, чья-то память на земле
их заставляет в собственной золе
93дрожать, не позволяя им уйти
по вешкам в даль двоякого пути).
На предпоследней, третьей паре крыл
ты поплывешь над местностью, открыл
97которую Дающий Имена,
но, непересеченная, она
не захотела быть сама собой
и стала монотонной пустотой,
101где схоронился нуль небытия
как цель для эксгумации нуля.
(Я прошлой ночью здесь родную мать
убил: она скрывала, яко тать,
105в своем граненом - помню! - животе,
в околоплодной вспененной воде,
запущенный игрушечный волчок,
вращающийся, точно дурачок,
109и мною становящийся, но я
не дал ксерокопировать себя...
И если, проплывая на боку,
волчок увидишь с вмятиной в боку,
113не трожь его, не то с шести сторон
с ножом войду в твой атомарный сон.)
Ты станешь падать, потому что лед
кошмара остановит твой полет;
117обледенеют крылья, и сама,
под инеем густым едва видна,
ты завопишь в прямоугольном сне,
но крик в тебя рванется, а не вне.
121По каталогу темной стороны
Луны, не подставляющей спины,
ты вызовешь и явятся на зов
со скоростью музейных сквозняков
125гекатонхейры, карлы, близнецы
сиамские из озера Коцит,
что, может статься, на тебе всерьез
заменит кожу снящийся мороз.
129Запомни: страх - истерика стыда
неведенья; заставь себя туда
шагнуть (не убегай, дружок), и он,
скорей всего, что будет поражен:
133в нем тайное желанье - отступить!-
проходит красной нитью, если нить
когда-нибудь имела цвет во сне,
висящем в доспектральной вышине.
137Я сам, южноуральский ветеран
морфея, в талалихинский таран
кидал себя, как утлый ероплан,
к левиафану в пасть, левиафан
141по чертежам чеширского кис-кис
бросался врассыпную, т.е. вниз,
где напрягаясь, выл водоворот
потоков пробуждения. И от
145себя скажу: кошмаров цель ясна -
заставить нас до времени из сна
сбежать, смотаться, попытаться вплавь
с попутным страхом кувыркнуться в явь,
149куда позволить вывернуть себя
в такой момент - равно как соловья
вовнутрь свистом обернуть, но мы
с тобой, дружок, считай, упреждены.
153Симметрией под номером уже
последним ты взмахнешь; на вираже
оставишь за зеркальною своей
спиною отразившееся в ней.
157Внутри тебя раздастся тонкий хруст,
ты сбросишь груди, как военный груз,
и далеко внизу блеснут огни
как знак того, что взорвались они;
161а лепестки двойные между ног
завянут - так зевающий цветок
свернется в семя, если что-нибудь
его подвигнет на обратный путь.
165Два ангела на бледно-голубом
(войдем в противоречье со стихом
136), два белые пятна,
вращаясь на манер веретена,
169под брызги умозрительных шутих,
с одним квадратным нимбом на двоих,
перед тобою хлопнут, точно зонт
(японский?), заслоняя горизонт.
173И коль в ответ над сердцем, над морским
его узлом, почувствуешь, что дым
встающей радуги в недолгую дугу
свернул твою венозную пургу,
177что (не для рифмы -
в первый раз) любовь
на лейкоциты разложила кровь,
то это значит: воинство Отца
тебе двойного выслало гонца.
181И все-таки поосторожней будь:
на йоту, на пол-йоты, на чуть-чуть
какой-нибудь последний лейкоцит,
сомнение почуяв, запищит -
185то знай, дружок, перед тобой теперь
воочию - переодетый Зверь.
..........................
..........................

189А дальше - тайна, ибо сладкий сон,
по меньшей мере, битва трех сторон,
враждующих секунду или две,
пока слюна стекает по губе.
193Об остальном я не могу сказать,
хотя тебе, пожалуй, стоит знать,
что очень скоро мы сойдем с ума
и растворим тугие ставни сна,
197в значеньи а) мы растворим и не
замедлим растворить в значеньи б),
и, понадеюсь, эта благодать
нам не позволит жить в значеньи спать.

О, САД

1О, хорошо в саду моих
возвышенных обид
на этот мир, что на двоих
таинственно накрыт,

5сесть в одиночку и цедить
смородиновый чай
и за полевками следить
повымершими, чай.

9Сад изумительных обид,
печаловый мой сад,
жуками жуткими набит
и осами усат,

13а паутина на траве
сладка и солона:
она внутри и даже вне -
как девственниц слюна.

17Сухой травы мемориал -
обида на закат,
что он внезапно умирал
сто тысяч раз подряд.

21Обида за любовь и заB отсутствие любви -
росы внезрачная слеза,
что выпукла в пыли.

25О, в честь Бараташвили Н.
синеет соль небес,
и поднимается с колен
на них упавший лес.

29На клумбе мусора трещит
свекольная ботва,
там кормится пернатый жид
и прочая братва.

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ НА ШЕСТНАДЦАТИЛЕТИЕ ДОЧЕРИ

... пока ты не беременна и не
просыпала(просыпалась) ребенка
(ребенком), раскрутивши на стене
больничным криком твердую воронку,
пока тебя испытывает страх
(не ты его, а он тебя), не влажный
пока что поцелуй, пока в губах
он ощущает сам себя бумажным,
пока ты не промокла изнутри
тоскою пожирания сексомы,
пока твои движения легки
и этой легкой тяжестью весомы,
пока я не свалил за рубежи,
как веер, раздвигаемого мира,
где часть моей утроенной души
напялит рот и мимику вампира
и будет пить твои цветные сны,
как косы, расплетая их на струи,
и нюхать пыльной складкой тишины
твое белье, забытое на стуле,
пока от боли слепнут - за тебя -
твои сюда не пущенные братья
и сдерживают в недрах бытия
седую кровь семейного проклятья,
пока твой муж еще не муж, а юн
и косорук, и не читал Ростана,
пока он встречу вашу, хохотун,
почти пророчит пассами Онана,
пока что мать тебе еще не мать,
а полукосмос липкого рожденья,
которое не можно вспоминать,
тем паче память как самосожженье
задумана и действует вполне
по графику не времени, а соли,
шуршащей возле сердца - в тишине
кривотекущей через сердце боли,
пока земля, присвоившая нас,
зовется родиной, что, в общем-то, нелепо,
пока чужую нежность губ и глаз
она крадет через тебя у неба,
пока летит невыносимый стыд,
шифрованный текстурой снегопада,
пока он в хлопья замертво зашит,
чтоб не взорвался от самораспада,
пока, дружок, ты на себя саму
не делишься, как цифра, без остатка,
пока тебе (не знаю, почему)
на свете тихо, ласково и сладко,
покамест место, что на кличку Пермь
откликнулось, валяется без дела,
отбрасывая интенсивно тень
и этой тенью подменяя тело,
которого и не было, пока
ты там живешь играючи, покуда
в побег уходит сильная река,
но все никак не убежит оттуда,
пока национальный гений П.
рискнул поэта заменить в "Пророке"
на медиума, чтобы тот в х/б
б/у ходил и порицал пороки,
пока Лермонт, пацан и офицер,
послал к чертям такие бакенбарды,
пока ты не касаешься химер,
подобных этой байке антикварной,
пока ты не училась умирать
и не зубришь, как воскресать на третий,
к примеру, день, которых только пять
дано на перевоспитанье смерти,
пока в тебе не потянулся эльф,
зато проснулся зверь ума, и, кстати,
он - руки в боки - точно буква Ф,
стоит, как бука, на краю проклятий,
пока репродуцируют себя,
как дрозофилы, мокрые дензнаки,
прилипчивые, точно чешуя
и матерщина в лагерном бараке,
пока тебя раскалывает смех
на грех, ядро и скорлупу ореха
и ты вовне отрыгиваешь мех,
что покрывает внутренности смеха,
пока ты обожаешь этот лай,
пока улыбка Бога через шепот
впадает молча в длинный поцелуй,
а смех и тьма перерастают в хохот,
пока на планетарном вираже
я делаюсь тебе все меньше нужен,
пока "пока" сужается в "уже"
и далее становится все уже...

* * *

Земля навьючена на холм,
последний - спит в ее парах,
вегетативно-всякий хлам
зажав в невидимых губах;

теоретически - песок,
на практике - модель песка,
на деле - прогнутый висок
от выстрела в район виска.

Он погружен не в сон, а в цель,
как в черную сухую соль,
в которой холм, оставшись цел,
пересидит земную боль.

Я где-то рядом. Видишь? Мне
приятно плакать или петь
на опрокинутом холме
(ну, это если посмотреть

из-под земли, где не пуржит,
но - нарисована метель,
где кое-кто ужат, ушит
и уколочен в колыбель...)

Я глажу голову холма,
он делает упрямо вид,
что эта ласка не нужна,
что он в себя, как море, спит.

Он, вероятно, импотент
по шкалам Рихтера, земля
его покрыла - не на тент
тут ясно намекаю я.

Холм мною нюхает траву
и мною видит осень, мной
он птичью слушает молву,
порхающую над травой.

Я - дополнение холма,
и умирать придется мне,
поскольку он (точней - она!) -
вне смерти и спасенья вне.

Навряд я понимаю смысл
общения холма со мной,
не на кошачье же "кыс-кыс"
он выгибается спиной

навьюченной земли. Земля
пузырится в своей слюне...
Я где-то рядом. Вот он - я:
то под холмом, то на холме.