Юлия Кокошко

Его прекрасное лицо, изможденное и
бледное, напоминало бессмертного Бонапарта.
Волнение охватило все мое существо, ибо я
обожаю Наполеона I.
Сара Бернар. "Моя двойная жизнь".

Коринна чем-то походила на Тассо...
Жермена де Сталь. "Коринна".

Император, вполне доверявший мне в этот период, велел мне прочесть ему его корреспонденцию. Мы начали с дешифрованных писем иностранных послов в Париже; они мало интересовали его, потому что все земные новости сосредоточивались вокруг него.
Ш.-М.Талейран. Мемуары.

Свидетельствуют, что в вечной уличной лотерее весна распространяет пропасть зеленых билетов - и пропасть беспроигрышная и по осени окажется золотой... если не желтым билетом... И мои эпитеты тоже стремятся - в золотые и вечные: столь щедро аттестуют - все! Мимикрия? Слова или предмета? Но вкравшийся в текст зеленый как атрибут весны необратим - и золотым посулам девичества неверен и весьма переменчив. Особенно - вечнозеленый, как золотая молодежь. И все равно, чья неверность (зелень) реалистичней и гуще: весны? Войны? Или тоски, что застопорила мне вход в тетрадь - ударной стопой Музы: куда вы? Во все тяжкие метафоры (тяжкие инверсии инвентаря)! Но легкость перевоплощений... хм, уже за холмом? И вещь, посаженная на мое перо - на час, как на кол - отпавший от мира фрукт, засвеченный на базаре мокрой тряпицей - и вся вещая новость... именительный падеж вещи - в братские пирамидки, единственно раскрывшаяся мне механика.
Однако, произнесено: лотерея... но приканчивать фразы - дешевые жертвы! И за всеми метафорами (метанием вещи, пометом слов) видится одно - вокруг процветает заговор! И всплески неверности, то есть зелени в окнах - не знаки ли процветания? И уже найден корень -мета... Найдена мета!

Далее - по черновику, с середины - с ускользающей сути, ведь с чего начинается нагромождение слов - не суть...

...войти в заговор, как в стремительно зреющий южный сад -вечнозеленый? - приголубивший ослепительную перспективу моря... на агору заговора, магически превращенного устами-базарищами - в полный базар, в дым сигарных баклажанов в клацающих золотых морковинах, в меты огуречной рюхой - для затравки пряностью, в цапкие-пунцовые перцы-мизинцы, начинающие с бубновой козы - в солнечное сплетение словес: пожалте в мои базаросли, я не знаю, что есть искус, мне есть -мой надкус!
Так разливается заговорщик-Базар - пуншем в пылких посудинах: в сердцах и в рогатых чашах с заткнутыми орехом глазницами-блазницами, выкатив волоокие сливы и стреляющие ушлые вишни, обнажив чудовищную репу - свободой на баррикадах, и вбивая пороховые кувшины промежутков в раздвижную империю - продажная Краснозобая Бестия, сортирующая на плахах потерянные париками персики и гегемонов от бахчи, позеленевших в собственных прутьях... постригшихся в нули и начиняющих распадом разъедающий их мир. А свински пьяные свиные головы во фригийских колпаках плюхнулись в застолья - сонно сквернохрюкать силософские хрюктаты... а над ними заточенные карандашиком ножки, тоже в красных чулочках и на красном каблучке, пишут историю свободы свободным канканом.
Эй, непрозрачный, пышнотелый, запотелый, как капуста в трехстах серебряных жилетах (как серебряный поэт в трехстах жилетах), не казним ли кого еще, чтоб уже не казниться? Так Базар или Заговор?
Дело вкуса, темнит Краснозобый и мерцает абрикосовой половинкой пенсне со скользкой косточкой навыкате, отражая, между прочим, пламя - что отсутствует между прочим отраженным... экие невидные прогнозы... Как же-с без Императора - в потусторонней композиции, куда завел вас крайний пассеизм? - подмигивает с огоньком Краснозобый. Морт-натюр, Тот Свет - он же базар. Или - заговор, что заговор - базар. Вариант: свободный пересказ базара. Или вам за императора - рядовые формы мертвой натуры, что катились к совершенству роковой дорожкой стебля, но едва нашарили - и... эти шаромыги? - угрызая персь от персии, как от австрии - итальянским походом... от военной славы пруссии - одной иеной с ауэрштедтом... Наш император, - размахнувшись площадным нещадным солнцем: - Ого-о-онь!.. - второе, что опять бросается в глаза, пока подбрасывает искры йен - во вспыхнувшие там и тут золотые клакерские ухмылки четвертованных тыкв.
Но первым застит взор - Свободой и выпячивает навынос ее красные нарезы - потому и краснозобый. Свобода цвета! Свобода слова - и написания и прочтения! То-то резчик слов и свобод, гражданин краснозобый фрюктидор, так неоднозначен. Или однозначен - но не единственный, у него завелась сестра-Свобода и - как ближняя - очень недалека...
Я не страж сестрице, - режет Краснозобый баранью холку винограда.
Но раз вы, Сир, не сир на свете - вдруг дурная бесконечность выжала из вас по капле историческую нужду? И - с высот искусства Слова - в корзину! И базарные ряды продуктивных синонимов: баранья холка -барахолка - свальный грех... Или: ярмарка - пир - щир - убещур... и мой замысел - синоним тыквенной ухмылки, расплывающейся вширь... на ветер! На сквозной гуляющий сюжет... на прецедент, позволяющий бросить сюжет - в любое время и в любое место...

Тут как тут - война, и сквозь ее дымный налет на сад уже не так рассмотреть террасу - и беспредметный сюжет, предметно подхваченный волнами, но - не промахи Марса, а ничто так не исчезает из глаз, как южный город, падкий на прилежание моря, его взволнованные наставления улиц и удвоенные садовые головы, поплывшие по небрежности поплевывающего прилежащего, переписывающего с временного - на вечное, мир ему скрипторий, мир и пригоршня плодов с голову - голубейшим его садам, вечно подсадным, и наставнику улиц - переводчику времени на высокий штиль моря, голубок-городок неотступней и совершенней - на штильном праздничном языке... да упразднится!
Так сад и терраса... и прочерк перил, подчеркнувших отступление от пролитого света террасы, и там - тень, и об руку с тенью - мадам с лицом темнее бури соломенных волос, а китайские голодранцы-драконы, огнедышащие как шелковые с ее соплодий, еще темнее происхождением. И плужками пальчиков распахивает пасьянс: расколитесь, атласные, есть ли загробная жизнь? - и наводит сквозь сад прищур на жизнь соседей (вариант сюжета: пир в соседнем саду)... И кого-то бессменно поджидает с войны, под шумок ристалищ запуская - свой дымок.
А за войной проливается - тот свет, но сквозь террасу - в ветвистых трещинах сада, и сквозь обтекаемые длинноты моря... сквозь такое словоблудие Свет Тот точно не высмотришь.
Просмотреть бы и ту светлейшую улицу-ветреницу, сбить, как башмаки, сносить несносную - выпростала столетние наглядности, растянулась вендеттой: солнце за солнце! - рокадой вдоль фронтального стихосложения этажей с типажами... там, в последней стопе нижней строчки, притаилась ударная старуха-немка, высочайшая Магда Альбертовна, вожатая форточки. И выменивает поутру, по свету, по имени унаследовавшие ее драгоценнности - немые-немецкие имена и глаголы... и нащелкивает соловьем упражнения-упразднения... И мена - на имена -старая, как нагоняй, и костлявая - голенастый стол, нагоняй-ка меня, ку-ку! - хоть сметаемый ветром - да вечно накрытый.
И юная фрейляйн - в рогатках уличных курсантов: отглагольная-именная внучка, в чьей соломенной, расплетающейся на плечи корзине - на донышке, ах... второгодница - проливной плетень, слалом зашибающихся ошибок между красными тетрадными колышками, учительствующими в гусиные клювы, в лопнувшие перцы - сушит скошенные ливнем глазки: тот - на Рейне, этот - на ревене, сводит их к миру выигранными в войну очками, загоняет взашей в подбитый портфель - второгодники-учебники, веснушчатые кляксой, и свою обрусевшую драгоценность: мыльницу-лягушку - ворону, каркнувшую на асфальт золотые ломтики осени и анютин глаз, пересохший от жажды зрелищ, с воспалившимся зрачком... портфельчик, слетевший с ума - сума, и -посошок, кустарный огрызок: сейчас же верните мою волшебную палочку! -магический жезл, кустарный.
Эй, проходящие непроходимую улицу, не задерживать экспедиции! Пропустить кляйне-дурочку - из отечества, выложившего дорожку - пряником, сахарной бабушкиной сибирью, и отечески высматривает - парой глаз адмиралов Абукира и Трафальгара: прощай, там-та-там, мой зачеркнутый флот... пешком - по водам! - и собрав в дорогу мыльницу и зацветший посох - нам на бис: мы спешим за великим героем - в середину жизни! Ослов и ученых - в середину... У отечества уменьшаются башенки - в наши зубчики, м-м, хоть облизнуть лягушку-путешественницу!
А не прослышит повышенная гросс-муттер, нагоняйка Магда Альбертовна, когда вечер зашнурует ее в одышку, в затянутый поиск внучки? Ау, нам пора ужинать, мы сидим за крах... ах... мальной меной на три наших прошлых: плюс-квам... и плюс к ним - будущие, наш стол очень глубок! -барабаня по рокаде битым башмаком, пронося над нами заглохшую голову, реющую - на снежных косматых крыльях, выдувающую бутыли горних далей меж тромбозно трубящими пеанами этажей...
Да читай на ее лотерейном челе: аллегри, будьте веселы! Сто лет ей не догадаться, что мы и не унываем, слизывая с улиц целые экспедиции - за лягушку на палочке! - как вышныривают в дыру меж поводырями-ослами - с запасными глазами-сизоворонками в мыльницах, с патрицами сыпных листьев - тиснуть фамильную осень в козлищах ошибок: в пропущенных ливнях и удвоенных гелиосах и фебах... Или лакомки-котомки уже отужинали, вычерпали стол - до завтрака? И опять накрывают - своим невозвратным залогом и вечным предлогом - служеньем жить в новые пределы... улепетывают от ползущей секвенции-времени, машут машуками салфеток с орлиными крыльями, ловят веслами ложек горелый горох прощальных салютов...
Но пока у Магды Альбертовны нет (es gibt nicht) внучки, эту временность и непрочность заменяем синонимом: Южный Город, где снежные головы тают -в соломенные, как прижимистое на молодость лето - в прижимистую на молодость лета жимолость... как крестный ход - в долгополую огородную стражу. Словом - соломенная мадам, белокурая Магда, несущая крест - в драконском наряде, в саду, он скрипично фальшивит на сотни проросших смычков, и теневые их двойники с разветвленным жалом заползают в террариум, как в террасу, и в прилежащее море за предстоящим садом, добавляющее - соль...
И кто-то ожидаем Магдой... папиросная пауза, пока наставляет Магду рогами - с ловчей шалавой-Войной, раскатившей, как Краснозобый, стреляющие, перезрячие вишенки... как глазастый Ангел - сверкающие-всенастигающие... пока браво выскакивает - в герои (Войны, Магды...), чтоб представиться к медальону.
И Магда - пред военным переворотом пасьянса: воцарившиеся под львиные гривы весны воинственная молодость, зелень, вероломство - рвались разлистать эквилибристку: то Весна, то Война! - в табак... новые Мидасы, что защупали бойкую стреляную Весну - и превратили в Осень... осененные вдовушкой Клио тузы, проигравшиеся от усов и мундиров - до рубашки, до ангелов, порхнувших с добычей - из грудной клети лифта, как из пищали, и остались - в одной бессчетной, желтозубой, неплатежеспособной медали. Ныне - плоские пилигримы из карточного дома-альбома, растворенного настежь, как даль... Уж на то мы и Мидасы - озолотившие этот дольчатый из миров... Впрочем, растворившиеся страницы с венчанными на альбом насупленниками еще подойдут под мой непрозрачный текст: под мои ауспиции - как под Аустерлиц...
Но - Магда, что меняла одышку на папиросы - и торопит тонкошений, бодливый сад к ограде, где - доннер-веттер! - ветер, протянувшийся за весной зеленый шлейф - не красотка Война ли вдруг сейчас и прошлась по адресу Магды...сверкнула сходством - меж Весной и текущей Летой... меж учеными и ослами... И услышав: скатертью дорога! - расстелилась дорожкой-самобранкой - от садов со скуластым румяным плодом - до недописанных листьев, до чернолесья версификаций - всей полнокровной подробностью... Не привиделся ли Магде в ее витой свите - за раздутой шумихой сада над барахолкой Яви, подвирающей натурализмом, набивающей золотыми кольцами черные чулки деревьев... за морем, расхристанным и залатанным облаками... да, из моря или из облаков - кто-то вечно кем-нибудь ожидаем? Разминулись - или разменялись - на маскерады, на подхваченное из чьих-то ручек и надетое набекрень возлюбленное лицо, свежевыбеленное мелкими - от мела? - и пачкающими надеждами, и в накате из поцелуев?..
И в последних числах деревьев, в разбежавшихся отпрысках сада Магда - на агоре, сто почтений на ветер!.. - спешно упечь передравшуюся у ней на плечах драконью нечисть - в мантильи, и к черту с ноги - падучие... туфли, ко мне! - два копытца или набросим оптом? - привязчивые слагаемые, слагающие - призрак... наседающие на вольность тела - длиннорукавой, мышьячной Святой Еленой или иной наседкой... чтоб сальдировали на взморье, как армии, штуки шагов... шпалы волн... и подрост ступеней...
Тут - высокое, как яблоня, садовое видение кошки в шесть крыл пера хаки... в дюжины чернокостных ветвей: воспарившая на монгольфьере-ранете кошка магнетизирует Магду незабудковым глазом. У соседей кошек, как у Магды туфель - пара, правый - кот Шаровая Молния, так вышаривает орбиты, а левая пария столуется у крыльца и влачит прыть снаружи. Я подозреваю, - Магда, рассеянно, - соседская фрау так вербует для рыжего голубоглазку Кис, как заботливые мамаши -распушенную вербочкой, примой, прислугу - не гулять бы недорослям к публичным девкам. Но пользуясь случаем, Кис когтит и шерстит устои густой двусмысленностью, фрейляйн фраппирует историческим переходом сиамских пашей - через местных зевак, нагревших чернь - на хвост и уши, площадь шкуры Кис переменна - то растянется арктикой, то даст рыжего петуха. Паршивка - то в одном выходном, то в другом. Или созерцателя шатает из стороны в сторону света, но везде он - временно. Или Кис и здесь и там - одновременно.
Но, конечно, охотники выместят на мне местность: что за отечество предано мною войне, кто назвал незванную, каким именем? Не ее ли именем - Магде... и размашисто раздраконят из нарядов, разрядят стволы, соломенной голове - мягко падать... именно: немке? - болтаться в безнаказанных, в крылатых садовых деревьях, в их тщетных порывах -улететь от моря? - если и охотники, в верных именах, как в стременах -против тех, чьи души чисты, как случайность... Кто отпустит ввязавшему перелетный, переплетный дух - червоточиной - в нашу обетованную охоту с выжженной вечно правой грудью, да попутавшему наспех - доспех: с этой стороны - золотыми рогами, с той - медными ногами, ну и переплет для инфантерии тела! И - на террасе, охваченной то ли садом, то ли - пасьянсом с небесной жизнью: в охотку поджидать - кого? Не оказаться б войне поджигательней поджидающего!
Но в калидоне ожидания - не Магда, а Кто-то - их превосходительство Субъект Действия... юный, впалый субъект, двадцати четырех - генерал артиллерии... уже? - пока генерал... Кто-то - ожидаем ею. Вот - классический повод спастись от нападения - стрелоногих форвардов, заходящих в окружение на цокающих циферблатах, - и напыщенно ретироваться в колымаге грамматики... по линованной белилами брусчатке моря в цвет победы: Маренго!
Или - встречная история, крутая - как полет орла от конфузной, первой мартовской кляксы-острова - к столичной Весне в золотых посулах и глориях... Некто - N, не хранящий амулет головы и теряющий - в стогах толп, раз об этой всепронзающей острячке - хоть целой: эпохе! - хоть оторве - уже похлопочут гарусным партером с ярусными этажерками: море охотников! - но так толст, ха, такой навой завоеваний - подсаживали даже в колыма... ах, в карету - навырез бесстрашный толстяк, и когда колесо навернулось на какую-то тьфу ты, крепость - он, продиктовав мемуаристу: не успеешь стукнуть в эти ворота табакеркой - и на: настежь! Да моей, мон шер, а не вашей - держите! - отдавив визгливую подножку бессмертия, снизошел пред наточенные на него пушки -раздраженно расстегнуть из сюртука свое распузыренное на пушки величество, ручки в белобоки, эй вы, я необратимая трехцветная птица по прозвищу Цезарь, не чета вашей чечетке. Мировая душа, как попал пруссак-философ, или что вам метать мои имена - высочайшая часть истории, на которой она носит треуголку. И дарую свободно сознать необходимость - служить моими перьями, а если в ваших башках хоть ядром покати - кати во всех затмившего, пли - в собственную гордость! - или как это называется у вашей едреной чечетки...
Все бы ему выставляться - то слабогрудым молочником для генерала, то - напрочь осадочным для бессмертного! И пушки, сглотнув снаряд, снарядились - заиграли-затрубили бесконечными пушными хвостами - за ним, за ним, всем собранием его каталожных дорог... И когда его вносили в карету, заваливая тюрбанами роз и запорошив фиалками и раскатившими глаза анютками, громоздя их друг на друга, чтоб лизнуть его хоть пальчиком - он уже окатил их прижмуренными окалинами, ай, ай, какими бронзовыми и золотыми веками разинулись на меня сороки-шлюхи с высоты ваших пирамид!

...Да, возможно, решающая сторона в Ожидаемом - сторона, с которой он столь храбро ожидаем: если - с той... пусть Магда сядет в потусторонний сад на террасу. Если с нашей, что всегда ветвистей и тучнее - тем паче, найдется куда ей сесть...
А потом Кто-то послал ей... может, за выказанное под стволами ожидание, вместо ордена Почетного легиона - тончайшую золотую внучку в тончайших цветочках - сумасшедший дар! Сумасшедший уличный успех... а Магда не подозревала - и сама спешила в разносчицы смеха. И барахолка, арапка, так тучна, что тучна и войнами - и хитра на разные имена... всем сверкает, золотая роевня - на круг! - предпочти-ка сторону. Потому и замечаю - сверкающее... не пропащий город - его сущую временность... или вездесущую одновременность сада, тоже округляющего свою принадлежность к Южному Городу - до собственной зрелости... и перевожу с поставленного на вид - на имя собственное.
А мой перевертыш-сад - между умброй пятидесятых и кукольниками-сиренями, что меняют перчатки синих и белых голубков, но аве-август сдует и белых, и мавров с глобуса... и скользнут голубыми ослушниками - в надворные травы: голубиные перья? или нераскрытые, как заговор, лихие цветочки, упорствующие на шпагах стеблей, закусившие цветение досиня - обещанием, скомканным в тайну морем, а процветаем, -шепнут мне с высот, - только ночью... но как! - осыпаться мне слизняками лун, так цветет одна Италия! Одна-две, не больше... И каждую ночь от Лукавой Клятвы собираюсь - разбить сон вдребезги, в подноготную ночь - и застукать... августейших шутов, что вывели меня жить - и просадили... процвели за моей спиной - а при мне осыпались... И пошли на повышение в гондолах кустов-голубятен...
И за августами - Осень: запойное, но величественное Лицо, багровое от натуги, объятое необъятным - и лопнувшее... Сентябрь - походя заголивший дрожащие ветки, их подражания - танцевальному повороту некоей улицы... обнаживший в их отсоединившихся фракциях - вдруг! - рефракцию другого города, налетевшего - ветреным югом, сверкнувшего - слитком тайны! И терраса в саду, и Магда в террасе - там... на краю света моря, и сплотиться с ними - лишь нажав на загребущие стрелки, сбросив с плотика откружившие пары цифр (NB! - сравнить часы с танцплощадкой)...
И город и сад так небрежны и необязательны, что весьма многосмысленны и не обязательно - бродячая и продажная деталь, режущая глаз андолузским псом старых оборотней-дворов... И пока разыгрывают пантомимы деревьев, уже разыгрывают меж собой - сбитое с толку время, снятое сливками с часов... и часы, сбивающие время в сливки... И проступают в натяжках прочих картин: слагаемые сюжета, слагающие явь классическим прозрачным стилем призрака...Но черная вязь букв, посаженных на желтеющий лист - чем не сад? А вставшее в буквах море света - море. В общем, в начале - Слово, какой роман - моя жизнь! - вначале сюжет, к коему и подбираются (и Слово стало плотью...) натуральный продукт, живые картины... шарады... базарный выбор!
Но вряд ли это - история предопределения: роковые рококо, якобы предшествующие революциям - Святые Якобы... произнесение знаменитых фраз и разыгрывание - с листа - избитых сцен гнева, например - с ведущим битьем у собеседника сервиза, подвезенного - на заказ, к битью - через всю Европу... Наберут соответствующие обороты яви - профилем натурщицы в мушке - и перепишут историю, как Пьер Менар, автор "Дон Кихота", но скорее - как море, навечно сдувающее с южного города - временность пространства... И вначале - Собственное Слово, а за ним уж - писанный предмет или влиятельный синоним, и чтоб затвердело - верно, запишут. Как - дурная бесконечность? Да не бить сладкозвучный сервиз снова и снова - уж точно не уцелеет в Истории. Разобьется - История.

Но когда повторяется столь знаменитый сюжет, что невежественно - не повторить! - и знаменит повторениями... или - повторяющимися с персонажами однообразными превращениями... и ублюдки-случайности давно узаконены - кем только ни учтены, все - в ведомости... А герой, нашумевший блестящими македонско-ганнибальскими стилизациями - вдруг! - давит Похождения графомана, чтоб со всей артиллерией острот закопаться в метельные дебри, каковая озимь... урожай артиллерийских стручков так его огорошит и так рассадит по островам... что тоже - в ведомости каждого. Но развернув, как Весна, шестьсот тысяч листов, налаживает сюжет, как переправу через Неман, чтобы в последний миг едва успеть - не соскользнуть с пера! И профилирует - наполовину в походе, чеканя увязшей на виду, отставшей половиной - барские прощения... и романтическое отступление в несваренный реализм, эта длиннота: горбун-второгодник с искривлением циферблата, не читающий будущего - герой?!..
Но предшествует - Собственное Слово, и известно: гении дурно разбирают свой почерк, и в тексте - великая революция...
...во время которой - некто N, дурно отвечающий прекрасно написанному, владелец ржаной горбатой пайки, сердечно прихватывает последнюю в пир к тонким аристократам - замещая лучшее зрелище, запуская ржание - и, зеленый, уже, практически, ствол... да, ствол века... хм. И, зеленый, уже, по сути - побег... да, лавра - вечнозеленого... Но в нескольких кварталах от голодранца рассыпает кадрили - или луидоры в очко - та, что станет его женой, скорей - во дворце, чем в хижине, верней -красавица-сестра Свободы и - карты на стол: будущая императрица! Каковое будущее и в ней - сейчас. И заплечный роман - так снесет им головы - поочередно - давно известен, врожденный... Роман в романе -год-другой спустя... на прописную сентенцию для такой-то страницы?! И - не броситься к императрице немедленно? О, прописной сумасшедший... среди строчных.
Но - неизменно надеюсь: когда-нибудь... до срока - помчится! И романные головы, взяв фальстарт, возможно, задержатся при шее... Если будущее - давно тут, ежедневно упражняясь в окислении дня, в посадке солнца, вымеряя смехотворным стихотворным метром заблаговременно нанятое пространство - и проветривая... отчего не приблизиться к тексту? Вернее, с такой цветущей пропастью времени - пусть однажды проиграют свои писания - в пух... И раз начальное Слово - не божественное: трагическое несовершенство, совершенное косноязычие - еще успеют перемарать! Разве вечная жизнь есть повторение колесом - своей неразрывности? Если уполномоченный словом автор разок подмахнет нарастающий в персонах сервиз - скромным чайным прибором (по возможности - не меховым) - и не заметят... как "вся кровь, которая прольется в этой новой борьбе, падет на французского уполномоченного..." - на ком вся кровь и без этой пробы пера... Но не разорвем колесящую цитату: "Французский уполномоченный, сохраняя хладнокровие, но сильно задетый этим выпадом, встал и схватил с круглого столика поднос с маленьким чайным прибором, который граф Кобенцль особенно любил, как подарок императрицы Екатерины. "Хорошо, - сказал Наполеон, - перемирие, следовательно, прекращается и объявляется война! Но помните, что до конца осени я разобью вашу монархию так, как разбиваю этот фарфор!" Произнеся эти слова, он с размаху бросил прибор на пол. Осколки его покрыли паркет. Он поклонился собравшимся и вышел... На другой день, в 5 часов вечера, мир был заключен..." Остаюсь Ваш - нечистый на руку Автор (Наполеон. "Итальянская кампания 1796-97 гг.").

Но пока скучаю - во взявшей меня в окружение вещи: в ее непроходимом числе! - подозрение все же перебегает вещь тенью -предварить ее наступление... а вдруг некто уже выбелил казус своей истории - в casus belli, зелень графоманщины - в зелень войны... и присыпает песочком записных победителей, чтоб вам засохнуть... чтоб навечно остаться - в черновиках... И выправил раннюю зиму страниц - в зрелый золотой триумф осени... и еще выиграл шутя ватерполо... Пре-ус-пел - а пропесоченные...

В общем, суть - самосовершенствование. Обойти собственный образ, так подражающий натуральному, что... кто поверит этой раздутой гиперболе? - и стать натуральным героем, какая стать! Какой роман - моя жизнь! И скучно - в человеках... но - в героях! В окружении, осаде, числе... каждый - роза собственного слова, каков сад - моя жизнь, каков крупный южный... гиперболически возрастающая кустарщина! И пересаживая - по привычке - в мой текст, спешу удружить - моим словом... озолотить мальчика - леонардовым взмахом! И - обмирать от потрясения, подавая ручку, сводя с листа - прямо в наши прогулки с истинными героями. В наши обходы колеблющихся между прошлым и будущим. Ах, бросьте мою обходительность, мою широту героических преобразований султана Кебира, египетски знаменитого - милосердием. Ведь срываем - кавалеров роз, а настоящих - набычившихся, как апис - в их настоящем...
...в танцевальном повороте неузнанного южного города, нарядившегося в сад... И стрелки сомкнулись - колесом! - как сливаются мелкие строчки в великий сюжет, чтоб - остаться... на взморье... (Здесь передать ощущение ложной, как память, тоски и двусмысленности: синоним избирательного, как память, тумана, избравшего - город...)

Или - в южном городе, обнажившемся - до сада, сбросив прочие слагаемые, кто-то - грифелем папиросы в косых линейках террасы -наращивает вихри лошадиных грив, свиль сабель, и синие траектории ядер и пуль - и дымящиеся дальние планы, охваченные яростью скорописи и террасой, что - не столь разворотлива и все не избегнет столетних событий, разросшихся и зацветших, и проламывающих стены дней... бессчетных: неточных - как чье-то ожидание, вышедшее за рамки времени. Впрочем, если события - вечны, как не быть им - здесь, сейчас, умножаясь с каждым словом?
И на заволакивающейся словами террасе - вдруг ощущение, что ускользнул блестящий сюжет! И лишь намеки - в наледи умбры на стволе, в выправке каштана... в зарубцевавшемся ветвями соседнем саду и в отвлеченности фронтона... скрипке качелей, передирающих - птицу... и в цветочной пудре, ссыпанной с парика высокопарой акацией, удаляющейся в монастырь июля. И белокурая мадам, бросив папиросу - эмфатически, в пустоту: кстати, героиня вашего сюжета - в тех и этих пересказах - то уступчатая красавица, то - шелушащаяся долгами беговая старуха, то -удушливо верна и дура... ах, именно она принесла сто присяг, друг друга исключающих?.. - и жест вверх - сквозь соломенную путаницу и тающие, как дым, художества: я хочу сейчас же очутиться на юге, на солнце, у моря! - но обнаружив перед собой интерпретацию юга - и море за домом - твердо: значит, у другого моря. И с другими персонажами! -но вокруг и этих-то... И смените музычку! - и еще тверже: в другом месте и времени. Как болтала мамзель Жорж, ясно - в лучших временах и зеркалах, множащих друг друга - в другом произведении: счастье не может жить здесь, поищем-ка - в следующей сцене... если вообще существует.
И когда солнце закатывает обморок - маркитанткой, подбиваясь за грубошерстные шинельные кипарисы, бросая в краску половину небес... за их войной и славой, задирая в приданое полнеба овец... опять все отсвечивает войной - или из ускользнувшего сюжета? В каковом, возможно - ни намека: ускользая, бросил - здесь... Из голубого тома на перилах, прозаложенного картинными усачами в пике и в крестах - фарс разыгран в таких кричащих красках, что Магда накалывает каблуком рыси - на взвизгнувших досках - да было, было! Но и сбросив себя - плашмя, не спастись, наблюдая этот свет - затылком? Поспешить -на тот? Тоже было... и том с военными картами на перилах... конечно, в день, знаменитый случайным гостем... случайным - по сюжету - как упадничество солнца, но если циферблаты, беременные флюсом и грыжей уродцы, заворачивают такие ретардации - отчего не развлечься: да, гость - в другой сад, к другому морю... участвовал в императорской охоте, но заплутав... приняв аллегорический сад - за сад, а Магду - за символ молодости и лета...
И пока не поджимает сюжет, в чьем позднем свете успешно выправят горбунов - в брегеты, а свои плутни - в солнечный удар! - не пронзят, что минутный собеседник - эскиз - идеальный герой: примерный! - удаляющийся от настоящего... улетучивающийся. И оттенят щепу, щель, мышь - в интересе ренонс.
Остается завалившийся в щель фронтиспис: черновой кофе - пред садом, уже разорванным - на листья, сухоногая цапля-стол - и из пира в соседях, в дар - на обметанном синью острове-блюдце - сладость: разгромленный "наполеон", возведенный в серебряную степень -зеркальной шпаргалкой-кофейником... а также - объятая мегаломанией медная муха, принимающая в брюхо пепел, и какой-то предмет - в углу, подстрекающий хрупкостью - взрывом! - подсекающий жесты и немотивированные метаморфозы - и наказанный неопределенностью: за вечный трепет. И рассыпавшийся в презрении сад: расщепление личности сада - на кусты и так далее... раскол бузины - на подбросивших белые чепчики бузотерок, и осеребренного крестами в петлицах жасмина - на полных, как N, героических кавалеров (героев метят крестами: с этим -настороже!)... Помешанный на ветру и посаженный за решетку сад, под свалявшими овечьи клочья акациями отпускающий сквозь прутья -остроты... и присутствие моря - между строк, уравнявшего разночинное воинство учиненной синью...
И - Тифон, засыпающий муху пеплом - горящий гость, шкипер уплывающего времени: просаженного - бобовый король.
В общем, за церемониями Магды - с провидением событий... но кого не сконфузит их следствие по делу причин... их охотничья травля - по следу... за значительностью мухи или с собственных эфвуизмов - гость мелковат. По крайней мере, горбоносый, как пламя, гость -длинноволосый, как пламя? многоязыкий? - не замечает, что - свыше: заходящий в обморок свет, полусвет, демимонд... чьи передержанные румянцы, вдруг сгустившиеся - в цвет иной минуты... цитата из прошлого или реминисценция будущего? Или кому-то излишне - выходить из себя, как колкой Магде... Хоть видно даже из-за строк - высший свет опустился до провальной метафоры - его закат наверняка знаменует канун войны... тлеющей, но раздутой разлуки... пусть война и растленная - за морем, каковое - прямо за домом, но на чью-то радость -непроницаемо... гость уже примеряет непроницаемость, то есть - явно воспользуется морем. Ибо как не догадаться о его ближайшем исчезновении - навечно! - по вечному отсутствию - до сего мгновения (синонима неверности!)...
В общем, встреча - как полная видимость отсутствующего - превращается в видимость прощания.

И синхронно: размышления Магды - то ли о неверности прекрасного, то ли о прекрасной неверности, и пламенное многоязычие гостя - Магде на полушку... на пол-ушка.
Значит ли, что меня нет - здесь, что меня вообще - нет? Почему бы нет? - как вариант, вероятный не более прочих. Но мадам, дозволив миру существовать пред ее чудо-глазками и лишь за сим находя его - чудом... гость - о ком-то, хлопая мушиными крыльями. Мадам принимает мои бесконечные походы за неумеренную дискретность образа - sic! -бесконечность - за... Хоть рисуюсь - от всей души! И ничто не выдаст так временность моего присутствия, как взятая присутственным местом - ее жизнь... то есть мое присутствие - выпячивание несущественного в предмете, ибо пред вами - бродячий образ, чья суть - таки беглость... стремительность гения! И доступность, очевидность, хорошая видимость -не его черта. Да и его черты - пустое: в разных текстах гость меняется, как Протей... верней - как дорога, как времена, хотя, все тексты, несомненно - об одном лице... каковое одно - скрывает его лучше самой бессрочной дали. И важнее - попытки его уловить, эти прекрасные уловки - двести лет расставлять на героя сети строк, и по их истечении - зрим еще менее, чем - когда-то... - внезапно опуская ресницы, пресекая опущенной решеткой - натиск предмета из угла, что захватывает террасу, карликовый диктатор, в трепете диктующий: застыть! - от гения до мгновения...
Прощание - вот минута, дальше всех отстоящая от прорвы-Разлуки - так же полна! Только Разлукой и не удостоена, - Магда, в рассеянности, - самая, ха, сближающая... такой же шквал! Растворить собеседника без остатка - в этой стоящей повсюду наклонной сини с упавшей в осадок землей... в растворе обитых медью страниц - в анфилады дней лета, в золотую орду лучей, заражающих всех - прищуром, когда назначенец -особенно настойчив (усидчив) в моих глазах? Еще ухитряться... Минута, единственно равная - вечности! О, какую вечность он - здесь... а то не вечность?! - и отвлекшись вдруг воспарением к Марсу... что если гость болтает - о Войне, от которой ускользает с миром - с черной лгуньей арапкой-Явью... Ха, я взглянула на дело в зеркало?.. И сдувая стеблями соломы со лба длинные проблески сабель, оттягивая за уши хрюканье барабанов непочтенного бога - и вернувшись... когда-нибудь... в застывшее прощание - выверить достоверность, пунктуально вообразит -редчайшую птицу на земле (на террасе): черного лебедя! - без которого уже не вообразит и дня... и пометит расчетный - белым камушком. Правда - ввиду неотложности дней...

Меня преследует карнавальный мусор, - реплика Магды, - отбитые носы и брошенные хвосты дорог, должно - ящерицами? Наслеженные птичьей ножкой звезды и покатившийся горох эха или обвисшая тетива мерцавшего кому-то профиля... да-да, я о вполне материальной коллекции: тот оброненный впопыхах вызывающе алый веерок заката - без сомнения, я уже видела... вырванные цитаты и выдранные завитки ветра, вечно все завивающего и надувающего пышностью - ветер-барокко... Навязывают нынешнему - мелочное сходство с... эти носы, играющие расквашенный капустник! Главное - выбито, а неуловимые - таки неуловимы...
И смешок гостя: повторение несущественного - ввиду несущественности... и торжественные пассы над отрезанным "наполеоном" - да претворится!.. А красное вино, надеюсь, отдает погребком - его замшелой низостью?
Или я, как собака, кусочничаю по окраинам, выданным мне в залог, что прошлое - впереди? Я - в прошлом? Скорее: в интерпретации прошлого -бандитской деталью...
И гость - воодушевленно: будем вести чисто буржуазный образ жизни! Сорить - главным... Почему - нет, если жизнь - калейдоскоп подержанных событий? Синонимов?
Словом, ему пора - из виду - в неразличимые, из драгоценного черного лебедя - в неуловимые маленькие капралы. И Разлука на карауле соображает: обернись Войной - сорвешь высочайшую возможность - стать вечной... И гость воображает: облетающая птичья форма исчезновения - ему к лицу, и лицо - все дальше... в роли. А Войне - его серый цивильный сюртучок, этот поношенный анекдот, приближаясь в котором к Войне, или черт разберет ваши маскерады - всем укажет: в приближенные! - а сочтете себя на голову выше - я готов, как известно, облегчить счет! - приближаясь... превращаясь...
Война, а? Чтоб ее уморило... - про себя - Магда, высмотрев на перилах том - преторий, птичье перышко, величественно снижающееся до реляций - кому? Истории, Магде, но готово покаяться - лишь перед стилем. Да, не увиливает в кокетстве и не ломается, как Вандомская колонна. И - чужие: гусиные, мышьи, медвежьи, двести лет за ним спешащие, вот - приличная форма оперения.
"Молодые академики, опасаясь, чтобы память не изменила им, успели уже уйти для того, чтобы записать все слышанное ими. На следующий день, назначенный для нашего отъезда, Мюллер явился ко мне в семь часов утра, чтобы проверить, точно ли записаны нападки императора на Тацита. Я изменил несколько слов, и это дало мне право получить полную копию труда указанных господ, предназначенную для литературных архивов Веймара..."
"...его "Анналы" представляют собой не историю империи, а выписку из Римских канцелярий. У него все полно обвинениями, обвиняемыми и людьми, вскрывающими себе вены в ванне. Говоря о доносительстве, он в сущности самый большой доносчик. А какой стиль! Какая беспросветная ночь!.. Разве я не прав, господин Виланд? Но я мешаю вам, мы присутствуем здесь не для того, чтобы говорить о Таците. Посмотрите, как хорошо танцует император Александр..." "Я не знаю, зачем мы здесь присутствуем, ваше величество, - ответил Виланд, - но я знаю, что в эту минуту ваше величество делает меня самым счастливым человеком на земле... после сказанного вами я забываю, что вы владеете двумя тронами. Я вижу в вас лишь представителя литературы..." (Талейран. Мемуары).
Именно! - представитель мильонов пламенных, или многоязыких страниц -кривых осколков карнавального зеркала, брызнувшего во все страны света - их светлостями: от солнце-королей до солнечных королей-зайцев... запустившего в мир - зайцами - тех и этих героев. Зеркало - как вечный карнавал, в крайнем случае - маскерад для узкого круга. Зеркало - как королевская мантия, сшитая из шкур солнечных зайцев. Право, не знаю, зачем мы присутствуем - здесь... и еще где-нибудь... но вы возвели меня в счастливцы, поместив на перилах - том, писанный отлученным от яви... отъявленным литературным героем! - собственноручное начертание (нагромождение) побед - амплификация (безвкусный плеоназм?)... припуск выразительности жизни. Продолжительности? И отметившие марафон пера -парангоны-изречения... извлечения из удобривших наст ушей? из легенд? Схваченные страницей - финишные ленты строк, давно разорванные...
И схватившие страницу шлагбаумы строк, чья прямолинейность... черно-белая, как апартеид... А за ними - по солнцу, по молодости -цок-цок... в изогнутой слепящей далью седловине, верхом на Италии в яблоках, как в республиках - скороспеющих паданцах, ах!.. И оседлав горбатую миражами, плюющую на всех Пустыню, оттенив око мрачностью и брезгливостью - и сведя тело к тонкости насмешки, высушив - пряностью... Ну-с, мсье шейхи, заступившие за кофий с шербетом, искусите-ка в вашем исчерпывающем, неисчерпаемом фолианте, в ваших избранных переводах с небесного... фи, эти необрезанные головорезы - я и мои солдаты - верхом с горшка обратились к венцу...глоткой к винцу, чтоб им не просохнуть, так насосались - лилейное знамя мерещится аж трехцветным! Не то непременно бы обратились... Не сколотить ли обширный Диван - и столпообразной дискуссией усидим эту проблему? Не пристегнуть ли нам по случаю Мекку?.. - и запахивающий гузку в небо воздушный шар: - Ваши люди настаивают - сей почтой я сношусь с Великим Пророком и имел удовольствие испросить годичный исправительный срок... вечно этот народ закоснел в правоте! - за строчками, там...
Но его ведущая тема - ведущая слепца тень, явная арапка, что манкирует неотступностью и является - на мгновение (синоним призрачности) -призраком! переходом во тьму, сверкнувшим - штыком, преломляющим солнце на все ненасытное пространство... призрак - как синоним мгновения... И пока тени дано быть отступницей, слепому дано -присутствие в вечности... или - вечное присутствие, вечный переход... (Переходность слепоты, отказанной - императорский жест - ведущим оседлое время)... Да, при всем слепящем блеске тень у него - одна! -недоступность, дар, только и доступный тени. Неузнанность ввиду непрозрачности. Варианты: "Генерал... дело не в шорах, но в пыльных шторах..." Вечное присутствие - до рельефности прозрачности...

...вернее - какая вечная тьма ослепленных им глаз, радужных золотоискателей и сверловщиков - какое заглядение! Даже куст у дороги - зеленокрылое воинство, ангел - весь усыпан черной ягодкой горящих зрачков... черной жаждой - наводниться им, быть разбавленным - его величием... жаждой - тиражировать, захлопнуть двумя створками - какая контрафакция!
"Император прибыл в Эрфурт 27 сентября 1808 года в десять часов утра. Уже с предшествующего дня огромное количество людей толпилось на улицах, ведших к его дворцу. Каждому хотелось увидеть его, каждому хотелось приблизиться к тому, от кого исходило все: троны, бедствия, ужасы и надежды" (Талейран).
Варианты: "Толпа хлынула к нему. Люди вглядывались в него, хватали его за руки, обнимали колени, целовали его одежду, старались хотя бы прикоснуться к ней; ничто не могло утолить их восторг..."
"Они застали его окруженным людьми, похожими на помешанных, - до такой степени восторг и любовь заставляли их пренебрегать простой вежливостью... Приближенным Наполеона удалось на короткое время очистить комнату, чтобы помешать вторичному нашествию, они заставили дверь столами и стульями. Но тщетно! Толпа снова хлынула в комнату... Вскоре под окнами постоялого двора появилась толпа людей, несших обломки Бонских ворот. Они кричали: "Наполеон, мы не могли вручить вам ключи вашего верного Гренобля, но вот вам городские ворота!.."
"Они карабкались на его карету, влезали на запряженных в нее лошадей, со всех сторон кидали ему букеты фиалок и примул. Короче говоря, Наполеон все время находился в объятиях своего народа". (Стендаль).
Но великий призрак - великое мгновение - избранным: скученному историческому меньшинству, и - скучнее: волей случая... или обнищать -до величия большинства, на котором свет окургужен и теряет вид... а прочим палящим, стреляющим глазкам - опала, мелкий пострел... а всему процветающему артиллерийскому парку - парки шлют анютины виды. Ах, почему это магистральное зрелище - почти божественное, хоть - по недоказуемости, существует не всегда? Не существует - всегда... всегда - не существует?! Разве - интерполяция... Или: адаптированная натура -анаграмма, и чуть переставишь некоторые буквы ее законов, деталь, сместишь в пейзаже акценты - и..! Чуть-чуть. Но моя наклонность к крайностям, что передирают друг с друга - себе на оборот... И кто слеп на великое - уже не пеняйте на окривевшее время, речь - о неусыпном!
Да и когда протиснуться к персонажу и шелушить оком от корсиканских сапог до французской короны - любому: Анюте, Магде - как не пост-фактум, устроивший избранным - пост, развоплотивший плотность напирающих избранных? И - не церемонясь в доблестях и соизволениях - волочиться с ним на какую-нибудь войну, расхрабрившись шабли или шамбертеном, и составить с его томящимся ликом - бал, взявший с места - в кадриль золотой цепочкой парижской ночи, чтоб очнуться - мазуркой под солнцем Варшавы, эта ореховая россыпь копыт... ах, каблучков, ночной перестук подкаблучных герцогств и княжеств, этот бал на всю Европу!.. И уставиться над его плечом в карты - в те или эти. И даже -как вспархивает от бумаг - на спешные тайные эскалады: успешный штурм пиитических форм - тех или этих - со знаменитой тюильрийской внутренней лесенки, пересчитывая в колчане часов две ядовитых стрелы и на подъеме снижая сюжет - до правдоподобия - затасканным прозаизмом неотстегнутой сабли... и по ходу сюжета щекоча неотступных читателей -неотстегнутой (затасканной) саблей...
Не подтверждает ли абсолютное допущение нас - под розы: к герою - превосходство уроженцев Слова? Вернее, не обращает ли Слово абсолютные допущения - в явь?

Но кое-кто клеится к сабле всерьез - за чистую (золотую) монету! Всерьез норовит - не возвратиться с войны... И в одном из вариантов гость, собственно, явившийся - подчеркнуть свое отсутствие (красным отточием закатных солнц - в знак купюры... кильватерной струей зари?)... явившийся исчезнувшим... в самом деле - случайный: та вечная случайность, что всегда на устах - первый из всех! - то есть расхожий символ мимолетности, или неуловимости, до которой растиражирован, а не действительный гость - и за ним, право, незачем далеко ходить. И высматривать в нем иные смыслы: вас с ним, его с вами и с прочим шатким предметом, ведь мгновение, зацепившее героев на мушку -смехотворная несущественность... повторяемая - до бесконечности. И совсем нонсенс - справляться о конечных пунктах его дорог, о каких-то особенных победах и - особенно пленяться его горбоносым профилем.
Его профиль - отсутствие. По коей причине - и только! - его обставил какой-нибудь столь же плоский фигляр, выскочивший в деды традиции - или гостя, ясно - также отсутствующий... также сверкавший юной бабушке с мушкой, с изюмом - саблей за пятой: запятой меж баталиями, щипнув сдобной омеги, развенчавшей красоткину спинку, но выщипал в бабушке от омеги до альфы - такую брешь! - аж высвистнуло вояку-дочь, каковую та азбучно завела в голове... и так далее, и чем далее - тем он виднее: тем, дальним... Так и эта свистушка - неурожденная Паллада - беспочвенно сверкала какому-нибудь буквоеду-герою - как щитом - блестящим сыночком... уж вовсе случайным гостем - мелькнувшим пред Магдой на террасе, на витке из неразличимых - в невидимые: для Магды, для нищих анютиных глаз, и не ее бы способность - раздуть из мухи...
Но - продолжение болтовни: под мухой, под розой? Я считал, что преследую мир - с легкостью моего пера... а в итоге - с упрямством и невольничеством осла? Но что сравнится с меткостью пламени?! Сегодня во мне сгорела последняя страница. Хотите великодушно признать мой труд? - и надменно: - Помилуйте. Он сияет, как солнце, собственным светом!

В самом деле, не само ли отсутствие - ускользнувший сюжет?
Странная особа кружит и кружит с прискоком по городу, видно - на шамбертене, захламляя улицы своей лоснящейся, как доспехи, инфляционной хламидой и пустив вкруг чела экватором ленточку - в обратную сторону, чтоб не так закружиться, не отстать конопатой ланитой - от мухоморных румян (дактилография), не отлететь от утильных монист окольцевавших ее гремучих улиц - хламидо-Менада, затянувшая город цветущей фантазией, верней, сия барышня, щиплющая, как куру, театральный ридикюльчик-пустышку, подмалевок: для личных художественных дерзаний - и для соседей, не жалеющих на нее красок. И тоже подмазывает всех встречных - золотым сиянием своего божественного сыночка, вчера обронившего с уст - розу, а назавтра - орла... льва... роняющего всю совокупность - все достоинство флоры и фауны.
Бонжур, мадам... то есть мам-мм... Вы это мне? Вы серьезно? О, не менее, чем пардон, мсье, или - честь королю! Действительно, ваш м-мм... легковес апеллирует пронзительными явлениями предметов! Неужели - каждодневно? Ах, нет, шесть дней... и увидев, что это хорошо, в день седьмый почил от дел своих... Он, ясно, будет э-э... Почему - будет?!..
Но из разверстой души барышни уже порядочно бежало тело, вскипевшее молоко с земляникой, и весьма унеслось, эй, ловите мою фигуру умолчания! - и гонит и гонит по ветру пяту, но одежды - и те льнут не к ней, а к ветру.
Ее знает весь представившийся ей круглым город - она из тех сумасшедших тружеников, что до темноты вьют из улиц корзины странствий, вплетая в улицы небылицы, как розы в конские гривы, или клеят кульки, коробки - с важностью, будто - дворцы и, должно, настряпали целый город, каковой вам клянется - у ней не больше сыночка, чем в ридикюле, а согласно иным натуралистам - уже и... сынок, недоступный взорам толпы, как император! И с кем в подручных его осветить? Вприглядку с пролетающим виночерпием Ганимедом? С золотым дождем? С елочными игрушками? И ее зовут... разумеется, несущественно - Коломбина или какая-нибудь Жозефина в локонах из перезревшей подушки... Или - положив руку на пустейшую голубую птицу, как на свой ридикюль, божатся, что их имя - Мария. Или - Магда? Правда, утром ее соловей - язычок-синеуст - клеит стол и ему недосуг -поддерживать жизнь сыночка, но уж вечером она - непременно: скок в барабанные башмаки, шмыг на улицу... но этой птице, бегущей за языком, гоните вместо сынка - золотую внучку! Гоните, гоните - у-лю-лю! - косматая Магда, метущая по сусекам улицы - золото... и прибавьте к находкам анютины глазки, что видят тако-о-е... и волшебную палочку. Добрый вечер, добрые дети! Вы, как всегда, не видели мою путешественницу? Я-то несомненно найду, а вы найдите, что ваши цветущие лица стремительно заглушает школьный урок, скорей выпалывайте - веселитесь, веселитесь!
Этот ускользающий сюжет...

Почему, черт возьми, в любом обществе я вечно пристроюсь к меньшинству? - Магда, вдруг, случайному гостю на террасе. Между волосных, как танцульки, детей - к парочке непочатых рохлей, о, я уж после выпустила пар. От патроната усов над пластронами и иконостасами - над апломбами! - занесет в рост на дамскую половину, похеренную всеми отцами! От мужних пав - в неразобранные, а то, как Ганновер, перехожу из рук в руки. Разумеется, императорские. Я существую на чужом слове. Или чужое скорей вам удостоверит, что я есть и влачу?.. Да ниспошлет Господь всем, кому не дал детей - хоть внуков!.. Что - война, в которую вы ввязались, вам тоже свидетельствует ваше абсолютное участие в деле?..
И рассеянно - гость: - Уместней мир? Который из пойманных - амьенский, тильзитский? Вертящийся меж двух огней: жизнь и смерть - всего двусмысленный, внятный? - как ваш слащавый жасмин, чьи неверные выкресты при напустившемся солнце ходят в красных, а с морем гусарят в голубых. Или мир, что вертится меж огней, горящих - в каждой божьей безделице? И настичь бы - хоть на сейчас - хоть этот сад... в коем я собираюсь за море. Я привык обращаться не к минутному саду, но - в будущее и прошлое, посему - напыщенно... И вам кажется естественным, а не кажущимся - мир? Слепящий, ускользающий, лгущий - сюжетом... в который так метим попасть - хоть шутихой жизни. Или - сберечь жизнь? Что касается меня, господин главнокомандующий, то если предложение, которое я имею честь вам сделать, может спасти жизнь только одного человека, я буду больше гордиться заслуженными таким образом мирными лаврами, чем печальной славой военных успехов, - как писал Наполеон эрцгерцогу Карлу... - и длинный вздох - по саду, тряхнув из зеленого миллиона ушей закатившиеся капли солнца. Я желал блеснуть моим трудом. Моей блестящей запальчивостью - дотла... до последнего слова, чье сожжение тоже превращается в слово... вечное - Предпоследнее.
И Магда опять - в растрепанном томе на перилах, даже буквы им выстроены - в каре! Преувеличенные южные дали - инакомыслящие, другие, где - слепым пятном... неужели он - в самом деле..? Слова! Но гротескная представительность детали - вещной обшивки - сверкнувшего штыком и ускользнувшего главного... ястребиная четкость окраин -достоинство не Магды, но чужого ока, скажите-ка, все - под его присмотром - как под Создателем! Но вытягивающийся оттуда - манией преследования - сквознячок, несущий золотую копоть со светилен-цитрусов... Но - эпитеты, тропы, что от собственной необязательности - царапаются и кусаются: маскерадный мелочный рост гостя, нечто вроде - пять футов два дюйма, или шитая белыми нитками бледность... тщедушие, положенное широким мазком под скулу... И в пику саду - каштановый, спутавшийся с павшим солнцем начес - на стойкий ворот: собачьи уши - в пику испанским собакам... Или неукротимые пальцы, шатающиеся по столу - оттрепать ухо чашке, как рубаке-ветерану... рубаке-ложке... и горб на среднем - неисправимая наклонность к перу... по имени Эспадон... и править, и отличить на полях итальянской бранью, а в строчку влепить аттицизм - или вымарать из истории... - бессмертные изваяния букв - и колченоги-граффити с чужих перил...
Кстати, на этой странице: последней... на сегодня? - гость, - золотая сердцевина жизни, от тридцати, вдруг приснилась мне - сном! Я рассчитывал пустить ее цыганкой-каруселью - по свету, как по базарной площади... Или - блестяще накручиваться Одеоном на свои всем известные представления... а пробудиться - в том мерзлом задворке - деревне Мизерово... но - мимолетная ночь!
И у Магды - подозрение, что царишь не в собственной жизни, но служишь - в чьей-то: нищим смотрителем... и - за голову: ч-чертов аккордный труд! - бьют расстроенный свадебный рояль - в вороньи щепки! И, взвившись пронзительным трауром - над киверами сада, бросаются черной оспой на потекшее в аут солнце. Аут Цезарь, аут...
И - налегке - теперь же даруем всем снисходительность: - И в тридцать пять еще можно, - щедро: почему нет? А что вы затевали? Разнузданный Карфаген, Персию, Индию... Или в Индию снарядим казачков?..
Но клянусь вашими драгоценностями, мне - тридцать, а не... у вас нет, а у меня есть - тридцать!..
Нашли себе возраст - тридцать пять и... не смущайтесь, -наполеоновские планы? - под реплику гостя: вулюар с'э пувуар, - продувая папиросу смехом и не интересуясь, что он успел, а кого, жаль, не вздернул на карусели, как дерьмо в шелковых чулках... но -нападение мелочи... почему всегда - мелочь?! Кружение окраин... Хотя, узнав впоследствии сюжет, конечно, спохватится - распахнуть взоры, черт с вами, скорей швыряйте - до последнего чеканного профиля! - на память, что живем... (Вариант: неужели ваше прекрасное величество не подарит мне свой портрет? - Ну разумеется, ловите! Говорят, я чертовски похож на эту золотую миниатюру: на этот наполеондор...)
И рассеянно - гость: - То-то кому-нибудь хлопот, навяляв стишок - в поэты! Так поминутно втаскивать себя за волосы в Судьбу? И откуда ни возьмись - новая Прекрасная Елена, хоть трижды святая... А если здесь и сейчас я - проездом: на войну, за море - значит...
И в том же стиле - пора, пора! Возможно, настигшая пальцы гостя - на чашке. Или - затянувший хрупкое тремоло шантажа предмет наконец вычеркивает из неопределенности, как из угла, свою ломоту в чужих суставах - и страсть хлопушки к повторению оглушительных эффектов - до эффекта вечности, и к правке (генеральской выправке) Слова...
(Оторвавшись от завтрака: - О, великий мсье Гете, я так рыдал над вашим романом, что утопил его в слезах, это бессмертная утопия! Жаль, что не ознакомлюсь с "Фаустом". Вы медлительны! - он поболтал со мной о том, о сем - о любви, о роке, об Истории, как вы находите, мсье Гётт, мсье Бог? - повторяя мои ответы в выражениях более неустрашимых, чем позволил бы себе я...)
И - о претворяющих тот и этот божественный образ - в отрезанный ломоть своей плоти, запуская по водам - к далеким от нас святошам, воссиявшим с сервиза островов... верней - чем пускать по водам сервиз (по скончании завтрака... по истечении кофе...) - не лучше ли...
В общем, ради лучшего мира - от паломников: об пол - и вдребезги!
Поклон.
И синий, складчатый занавес моря.

С блеском преломиться - в повторении... и пуститься - солнцем - в новый заход: все пути ведут - к бывшему! И склонность солнца - к найденной однажды красной линии... и южный город, повисший в стихийном соответствии веток - лекалу пропащей улицы (отметка, крап досужего прохожего... прошедшего!)... мелькнувший в разрезе двора, татуированного синими голубками, в цейтноте набережной, оторвавшейся осенним этюдом - от неповоротливого камня домов и приблизившийся к ускользанию... и в прочей детали, раскатившейся по миру, как хохотом по базару - четвертные-чеширские пасти тыкв... Южный город существует - в повторениях.
И белокурая мадам на террасе, одна, завивая в дым - ожидание кого-то с войны, скорее занята - сверкой, нащупыванием сулящей правдоподобие мелочи - измельчанием текста...
Но раз будущее - душой давно в нас (отстав от плоти и наращивая - за наш счет), как мы в душе - давно в будущем (тоже - в одной душе!)... Так Ожидаемый, собственно - перед ней... если найдется вовремя и вообще возвратиться - a propos, как герой беспроволочного романа, а не как военный герой того еврейского анекдота, звавшийся... так же несущественно, например - Яков Первый, явившийся - мимо ждущих: в историю гостя и Магды, отступающей - перед прозреньем героя, чтоб наслаивать пирамиды претендующей на героя мелочи, полагая, что сокращаешь... героя? Ах, наслоения пирамид, отступающих в эмпиреи от битвы при пирамидах...
Что удивляться, что мы увлечемся мелкой правдоподобностью Якова? Их мелким Пре...Правдоподобием.

Вперед - за Якобы Первым, Отступающим - от Настоящей Войны - в пустыню Ожидания, распаленную побитой изюмом мамочкой, отекшей мешком на слепом окошечке... за вечно якающим голубчиком с южными, как пропащий город, глазами, все-то им не с руки - вечно тыкающее ими, как тыква, тело, сомневающееся в золотой середине: то обложится авторитетом напусков, прибрав излишки пространства - или мелко утрясется в иллюзию, таки в дым! - но штаны, плещущие отрешенно от игольного ушка лодыжек (продернуть - дорогу), выдадут - по стылую шею! - сожравшего себя до песочного Я: не война ли кормит себя сама? За ним, за скачущим задом наперед с отрешенными от песков глазами (Я только дунул на пустыню - и она перестала существовать!..), верней -передом назад: к мамочке.
А мамуля, выплывающая под копченым парусом на качелях окошечка, скрипящего птичьим криком, вверх - к Мысу Немыслимых Надежд, и вниз - к источнику: к весне - виноградник капелей, бьющий, как в барабан -лотерейным аллегри в поплывшую голову: веселитесь, надейтесь!.. - приподняв бумазейные маркизы век на последнего - Якова, Якова Последнего, выеденного, ай, вы или я слезли с ума, фыркнула вдруг мамуля, судя по вашим отсутствующим глазам? Сейчас я поверю им - это наш герой Яша! Уже сядьте с дороги - за победную капельку, здесь один виноград, вы забыли, что вы не очень мальчик? Где пустая коробка? Он думает - покушать сейчас, так назавтра его не потянет снова! В этом пергаменте я ввернула фаршированной рыбы, а здесь тейглах, что такого, если вы похрустите в пути со скуки? Даже Яша любит! Яша - там, в окне, ай, опять он не видит?! Этот тип Яша возвращается в час по ложке, он же тихоня! - и наддав пару марселю-брамселю на разрюмившемся окошечке - на капитанских подмостках: вверх, навстречу... но вы хоть слышите, как поют?..
Так я вам не видя скажу, кому приспичило петь - как не Петечке? Он такой Яша, как кто-то проклюнулся - или вылупился - из реверса окошечка. Там поет гуляка-Петечка, эх, по Галерной улице гуляли юнкера, гарцевали-топали, опухали хохотом, как тополи, набивали в медные гильзы кудрей толченный толчеей ветер, будущий пепел - перепел краснозобый Петечка... Околпаченный базарный Петрушка, без ног от гулянки.
Куль с отрубями на колесах...
Принц на горошинах.
А буланая неподкованная дамочка, что катит его по улицам, называется Катечка - с заплетенной в гриву блесткой дождя над прядким ухом... в прядке над ухом, родящим остекленевшую ягодку, и с оловянными плошками глаз, не отмытыми от небесных сладостей - взбитых облаков. И гулять бы ему так с Катечкой - как с веселой вдовицей Войной, так оглушительно -чтоб себя не помнить! А вспомнить - едва наполовину, а свои скороходы в напомаженном сапожке так и забыть, то-то встало раз в жизни веселье - факельцуг в небеса! Как с шального везения по улицам и дальше не гулять и не петь?
А наскучит ревнивице-Катечке тягать его, закусив удила, и трепать о погоды до обносков - и обносит толпу, испещряет Петечкой уличные поля - полевой птицей перепелом, выставляет на травку, как на продажу - срезанные под корень пучки петрушки, и - подломив кринолины и оглобли в черной обмотке, в ботах - при Петечке: на бордюре, на листке мать-и-мачехи - падчерицей, на конце папиросы - бабочкой на булавке, и насиживают прогулки, листая, как календарь, прохожие ножки, тц-ц, писанные тушью нотки, высыпавшие на параллели улиц - третьи, пятые... экое конское туше! - и стреноженные, и балетные восьмые, вычерченные бицепсом... и едва коснувшиеся земли шестнадцатые - в кавалерийских бриджах, чудо-партитура! Раз свои отломили - от души, хоть в чужих погулять... вот - под шляпкой-тучкой, небесной странницей, поливающей патлами елочного дождя - Катечка на пыльной рисованной бровке, а свои соболиные - тоже, видать... мотовка! А вот - раскутывая горло от песен, взяв себя под козырек, скатив кепи с огненного затылка - до горизонта отбритых в струнку усов, до непризнания... так и не глядя, истинно говорю вам: Петечка! - я говорю, прикорните уже на якорь. Яков!
Ах, занятые-преважные птицы, все им некогда, и пока справляли неотложные службы - мамочка качалась в окошечке, а Петечка гулял по течению, надставляя нос козырьком, утекая из перепелов - в дятлы, и стучался на мели - в землю: эй, Аид твою... заперся? Ну, где надо -расколют, знать - не здесь... что уставился-то, аид? Подпевай!.. -разливаясь в устье - соловьями, как Нерон с постамента... превратившись - в одни уста, голосистые - той и этой птицей, голосящие - за всю стаю, и крошился гуляниями...
А гуляка-Петечка, превратившись в пол-Петечки, в бесполую удалую головушку, как раскрошенный вакханками...
Пока Катечка накатывала им затертые улицы... а горбуны на охотной террасе развлекались пустельгой ожиданий... а белобока-сорока, любительница блестящего, с треском натянув хвост-дудочку, уводила за собой играючи анютины глазки, полные блестящих видений... пока дятел нянчил красный парик с милостыней - собственной головой...
А чей-нибудь племянник, махнув орлом на котурны, множил свою натуру на хитоны и тоги с атласной каймой, на мундиры, визитки и фраки, и прочие подгузники, пеленая в них сокрушительные монологи - и, хохоча от скуки, превращался в бурю и срывал с себя те и эти свои тела, как пигмеев, обобщая в братских страницах с сабельными ранами по углам...
Nota-bene: альбом!..
А мамочка плыла на плакетке окошечка, чир-р, чурр, втягивая к себе тихоню Якова Первого - до пяти футов двух дюймов, а Последний - Яков, хрустя печеньем...

Альбом, летящий (на воздушных поцелуях... на воздушных портретах?) - за сорокой и блестящими планами у нее на хвосте... зашкаленный - портретами, что посажены на альбом - в мундиры, где посеяны красные, как менялы-синонимы, ордена гвоздик и чешуйчатая медаль настурций и рассеян крестный ход жасмина...

Да, пока перелетаем райскую пропасть цветов, и поющих птиц и хрустящего печенья, не назначить ли время (Час Сороки) - найти блеск в присутствующих вещах - или в их присутствии? Или их блистающую плоскость, нарастающую с каждым днем - и перехватить у великой равнины, как Яков Последний - у орла - перевод действительности в плоскость альбома.
И - как я - выжимает из альбома тетушек и дядюшек, засидевших его страницы - мамочкиных сестер и братьев, и не видит нужды им там сидеть - да только и сидят!
Поначалу облепили теплое польское местечко, прижались спинкой, поднялись, зарумянились, а с фасаду выплеснули манишки, гимназические фартучки и цукаты пуговиц на курточки, запалили гербы на вздыбленных фуражках, сами им - фураж, и запутались в занавесе зыбучих-сыпучих шуб. А один юный дядя - гарда усиков над клинком языка - выставил на плечо, как фонарь - эту клетку с канарейкой - календарь с тринадцатым годом.
А потом, потом... и подмигивают последнему - Якову, и меняются красивыми позами - помнишь, Соня, мамин кот? Соня, ау!.. Так вы угадали: потом - суп с котом. Отчего нам не посидеть хоть на фотографиях в ускользнувшем городе Белостоке? У нас здесь меньше фотографий, чем наших углов за угольную жизнь! А Белостока - меньше фотографий. А пора и честь знать, подмигнул Яков Последний. Высыпались австрийской картечью!
И, устроив вам смотр, сокращаю до дяди Левы - и садится за всех: под буденовский колпак, тпру-у! - остановите ему глаза, не то прожгут йодом! И запишем в назидание каким-нибудь троюродным внукам: военврач, майор дядя Лева, падкий до каждой войны, а съев очередную отставку -муж чернокудрой красавицы тети Сонечки в листопаде солнца по идущему контрагалсом лицу... Вариант: можете его встретить на Ленских приисках, дает барону Гинзбургу массаж на десять рублей, чтоб взмахнуть баронскими червонцами - и обернуться доктором... и посыплются на него червонцами войны - одна червонней другой.
А между войнами стащит горячий сапог и насадит утром на шею кофейник, пересядет в иностранную библиотеку и тоже - переводит, перевозит... неважно кого, за обол или драхму... и, не расположась к противному бережку, разворачивает обратно. Но случись ужин - всегда назначит пассажиру и себе непереводимый портвейн, раз уж гукаем жизнь по порту, а наскучит - оттянет за ухо свой широколобый, под козьей проплешиной, глиняный кратер: да не соблазним христолюбивое воинство!.. - и уволит портвейн в буфет, авось займется новый ужин... дядя Лев с танцующими, трясущимися руками, как сморозила ему в веселье Война, отвалила богатства - виртуозы-пальцы, отписывающие рецепты бустрофедоном, и танцорку-жену, величавшую благодетельницу девкой и танцующую вокруг палки - в капкане протезной туфельки... в привитой к ножке тремя ремешками колоде - чтоб воображали: непреклонны! - а танцует вокруг них мир... любимая красавица-тетка - Софи, расчехлившая мир, как Наполеон, пятнадцатого августа, ну и львица! - или Бонапарт, как тетя Соня? - коей тайне, проступившей под проливным четвергом - в зазеленевшем, как кладбище, картуше - сообщает фундаментальность и вся недоразвернутая глиптотека, развернувшаяся лишь Харибдой и Сциллой -сцапать уплывающее время...
А сама тетя Соня летит в гран-па уж лет тридцать - тридцать лет, как не удержалась в неуступчивом местном троллейбусе и вылетела на палке вон - во-о-он...
Ай-яй-яй, взохнул дядя Лева, отвернув глазурованный глаз от законченной головоломки, утопил свой зольный горшок в пойме плеч, запустил по всплывшему днищу десять плясунов-трясунов - засадил портовым матросским яблочком - яй-и что я ни навязывал себе на шею за кровные восемьдесят с гаком? Ай, вот что яй-яй не навязывал! - дожевал мышиные хвосты дождя и навязал свои восемьдесят на гак - плетеным шейным шнурочком. Ну и софист...

Это старое, как счета, заседание почтенным семейством - в тертых креслах, юлящих от одного к другому... Этот считанный и преувеличенный Белосток, гиперболоид, пущенный вкруг семицветной юлы, имеющей оборот - преувеличение семейства, чья почтенность - семейное преувеличение...
Эти южные насаждения-наваждения - семь синих цветов: Берта, Сонечка, Ева, Лиза, Гриша, Володя, Юлик, августейшие соломоновы дети, процветающие - ночью: в сновидениях, как в фабльо... И осыпаться мне заплатами лун и солнц, как цвели и осыпались мои дяди и тети!..
И в рединготе длинного луча из окна - тот последний за фортепьянами, под самолетным следом пробора - взлетно-посадочное чело, и рвущиеся вверх черные крылья, и готовые к небу глаза... И в длинном солнце окна - цезарь за фортепьянами, и когда, сверкнув профилем, разворачивает по течению черную ладью с музыкой, вдруг сливается на повороте с этрусской канопой... и смеется над смещением в мои деды, проиграв эту шуточку - этот бах - на слух, уступая бакшиш с клавиш - моей юной бабушке, а мне - золотой редингот и цезарево имя, а впрочем - пришлю вам после... света, с бегущей за пороги клавиш ночной реки, как выяснитесь мне - Незнакомкой... как цвели!
Но прорвавшись сквозь сон, настигну - отставших троих, чтоб рассыпали - менуэтом или колодой карт - заносчивые раскланивания, и летящий на свет рой поцелуев, раздробили каблучок-яблочко и каблук-колоду в рассыпчатых бубнах, распушили на шее пеньковый бант... бросьте вашу грибницу пейзанских чепчиков, я отправлюсь в тот высший свет в моей высшей шляпе! Настаиваете? Тогда - Bonnets de la revolte! -Революционный чепец. Ранняя Мария-Антуанетта. И похоже - не улежаться с мизера бубновой подушки с настурциями, гвоздичками и прочими бантиками, стоит их кантовать? Распустите бантустан - да разлетятся сами... И хочу другие музыки, задайте иных аонид! Снимите ваш вечный Альбинони, здесь моих - суточные... семь сорок!
И подмахнули мне веером своих образов - и с треском сомкнулись.

Но, подозреваю, одностороннее шествие под золотым зонтом, и что ни день - под новым, чему-то наследует или предшествует? К чему танцует эта нарядная су-е-та, затянувшаяся, как горизонт, от восхода до заката, от мамочки - до ангелов-горлохватов, салютуя в суете - бобами, исторгая (изгоняя) райские музыки из медных морковных дудок и скрипичных тушек с фаршированным благозвучиями пупком? Из терок-цимбал, кастрюльных литавр, звонких черепов ороговевших чайников - и фронтонных тимпанов ударных лбов? Эта сорока, наступающая -свиньей, волоча сверкнувший линзами окон и серьгой, вдетой в дверь, соломенный Ад, изгоняя (извлекая) из него - Рай?
Шествие сквозь платья... Что-то вы засижены платьями?... Вам показалось! Мой девиз - преодоление все налетающих новых... В преисподнюю - в исподнем! Или марафон Талейрана - на Венский конгресс, почитающий себя в жизни персоны - главным. Путь в Ад - как возвращение с конгресса, о черт, я забыл там - raison d'etre! - это золото! Скорее - назад...
...к венским стульям - в смеркающемся окне, куда взираю из улицы, как в телескоп, рискнув звездами - за астериски, за сноску кадящих синью оконных фиалок и подожженных кармином и падающих в горшок самолетиков, где выступают, отбивая ритм палкой, тетя Соня с девкой в шоколадном глазу, заточённая в крендель танца, и плешивый лев, ее переводчик от войны до войны, от огня до огня забывающий огненную гриву, избывающий балаганную гирю головы, полную - притяжением облаков... красавица-баядера и ее старый напарник с десятью полясунами по веревочке.
Но - главное?
Дорожные кренделя, одни, как жизнь, и колец не хватит, или мировой номер - перелет из троллейбуса в небо? (Дан 7-го января шестьдесят восьмого)...
Виртуозное исполнение единственной мертвой петли (января 19-го, того же)?
Или нарастающие птичьи фокусы деда: дым... и голубиная шелуха-синюха - уже благородный небесный отлив. Оп! - поселяем в груди мамзель Жабу, не расстегивая редингота! Ах, травести-мамзель, вечно играющая вечно зеленых - траву... И - три-четыре! - слетев с жиличкой, как Петечка с Катечкой, на скат московской улицы - на траву (марта 44-го, ДВАДЦАТОГО), располагаемся как за фортепьянами: заглушить мощным форте бегущей рекорды реки - милицейские трели: загорание ваше здесь не положено! - с переплавом на фортепьянной ладье в участок, вот уж где загорим! И в дверях - самый пьяный фокус: рраз! - и вместо деда - сыплющий перья ослепительный огненный журавль. Взяли цезаря?
Ведь существует, я по привычке подозреваю, оставшееся. То есть остается - тоже по привычке? - существенное: Тулоны, Маренго, Аустерлицы... золотые конгрессы... И длинноклювые, как трава, листокрылые парии, воспарившие - белошвейными южными садами, затмившими город... или - ускользнувшую жизнь...
Вернее, их жизнь, просочившаяся сквозь свет - в сны, просквозившая спящих петрушками тайн, как петрушек, смущает меня - как временная... брульон! Сущее (и пересортица, перезвон, благовест синонимов) - не ускользнет! И если их жизнь - такова, чему я - временная порука... она, как всякое настоящее - в будущем!
Вариант: истинное не бывает прошлым, особенно - минутным, как прихоть, настоящим, оно - всегда... не меньше, чем сейчас... сейчас - равно всегда?.. Ergo: мои тетки процветают! Вариант: настоящие - сейчас.
А если и от меня - вдруг? - часть речи вообще... часть речи: невыкупленный залог, и сады и танцульки по семь сорок за штуку, и штуки огненных птиц, и часть речи - слова... в чужом тексте, вразброс - подайте им чужое! - но вами читаются сейчас? И возможно, я еще вымараю бессрочные отступления - заносы между моими словами...
Или - настоящие: семь цветов, вставшие в тонущем слове - Иридой, спасут и слово и меня?
Как настоящий Орфей - Петечка безоглядно везет за собой подругу -зажигательную шутницу-Войну.

Как Яков Милостивый спасает шинель - в пару к докторской, порыжевшей -львиной, настигает - в беженцах из альбома, ловкачах, размноживших лица до безликости кули - побольше утащить на спине до темноты запечатанного в овалы-сердечки Белостока. А в шинели - не фунт изюма, а кто? Мамочка - на ременной шлейке через плечо утянувшая военный гошпиталь. Да зачем вам этот гиньоль?! Чтоб мелкий лист ракит с седых кариатид слетал на сырость плит осенних госпиталей. И отозвана - в страницу, где скучает суконная майорша - шинель с дядей Левой, итого: гардероб... выеден, как распоследний Яков! И, взметнув клейкую кисть (Гро - ко мне!), бросается, как на Аркольский мост, умножать себя на доломаны, колеты, кителя и прочие клумбы. И грести, как на галере, скорбь... то есть - скарб: плечики под мундиры.
Тут - в великих, крушащихся, как цивилизации, монологах - картавая отсебятина красавца на желтом глазу: орла, племянника, выхлопывающего крылья на пути из тоги-претексты - в красные шаровары, и зависшего - над мелкими летунами на выкромсанных из Белостока дельтапланах: Бело-сток? Хо-хо... И как мы имеем просторы России?
Как! Вы припозднились допросить дядю Гришу, кто сорвался в Сибирь и сманил всех?
Дядя-рвач. А почему не сиделось в другую сторону? Мы могли жить во Франции, а?
Так с той же стороны палили, как идиоты!..
Но - грассируя, насморочно - я спррашиваю, почему мы не во Франции? По мудрости небес - и в этом нет сомнений - народу каждому присущ особый гений, но также верно то, что место или век меняют все, что мог замыслить человек!
Он не слышит кроме себя, что стреляли? Кто! Кому так по-немецки приспичило? Четырнадцатый год... шестнадцатый - я знаю, пока меня не было? - застыв посреди альбома с охапкой плечиков - под летучие эполеты - под ветром в раскрытой раме: Яков Первый и рыцари-госпитальеры - в голубых лентах бинтов.
Какая б только кисть изобразить могла... да, кистью, вмазанной вами в клей, я изображаю художества ...кровавый этот мир и гнусные дела!.. М-мм... погубленных, чей дух равенствует богам, кто дерзостным клинком сражен у входа в храм! Кор-рр-нель... кар-рр, карр! Но хотя бы - в Польше?
В Поольше?! Полезай в печь - получишь себе Польшу... - разбивая альбом на новые бивуаки... разбивая священную империю мундирной нации... Эй, баталисты, расписывающие жизнь - настоящей Войной, или войну - Настоящей Жизнью? - сядьте, Мидасы, от золотых художеств - к пакле нашего костерка, чья сфера беспредельна - окружности ноль, а президиум - на каждой странице! Парламентеры Войны - или Сферы? - с выбеленным лицом на древке шеи - в геройском поезде страниц, в странствиях по временам - из первого ряда в третий, и - в первый, скакуны-кентавры, нализавшиеся с лекарств - с Неем, Мюратом, Ланном... Или: насекомоядные, объевшиеся с летающих и жужжащих, и чем фиктивнее круп - тем скрупулезней уточняют новой диакритической гвоздикой, тем шире пудрят седин и закладывают блеск в вершины - тем Невидимкой...

И, разохотясь до цветника и теплых местечек, желают бред на старость лет - южный сад! И террасу... И закладывают в рядах зазоры, окаймляя себя - ускользнувшим садом... и, углубившись в невидимое - в самом деле...
Этот мелькнувший одесский платан, объявивший обмен - в малокоммунальной квартире...

И когда крупнокоммунальные страницы выщипаны, наконец - да, в зазорные... тут в картонном прецеденте лицемера-племянника - по скончании примеренных лиц - рассыпается в похвалы газетная вырезка. А у Якова - сияют непробиваемостью, как строй щитов, рескрипты на целлофане - широколиственный сад, где посажены пышущие весельем зубки, и перелетают стайкой в октябре и в мае с листка на листок, подхватив чернильного червячка - именную сладость: Якову - яково! Яков алексин - на цветущие выселки, какие ни пожелай! А мамулины-тетины сладкие имена - фьюить из окошечка! - и распались... и расхватаны прохожими - и носят как имена собственные.
Но Кое-Кого - вокруг пальца, Яково - Поднебесной: Я! Вокруг этого кадуцея! - нанизывая на облизанный заячьи-мозаичьи крошки печенья. Зазевался - и я не вижу, если вообще Его не вижу? Так я вижу - Он обо мне думает! Это Их Невидаль зрят меня дуплистым раззявой-деревом - бортью для жужжащих... или - растопкой для Польши? А ваши продувные деревья с их размахом - многорукой лестью небу - не винтовые лестницы в Иерусалим? Не догадались - так они туго закручены или я произнес слишком гарно, но не всем - в дегтемазы?
Я завел на нас значительное дело - целый альбом! Эй, красотки, цирлих-манирлих... спешите на ярмарку великих мужей! Кому их отбритые арбузы и дыни? Ишь, раскатились... их сливы и ушлые вишни? Вот корзины с грудами гвоздик и настурций - грудные корзины! Яблочки-сердечки с пулями косточек - пирамиды, напирай! Вылетай из обломавших зубки пергол-фотографий - засидевшиеся в белостоках фотограции, посиневшие от цветения... и чернявые-картавые гимназистики - пожелтевшие пане-марципане, лучшие в мире отопленцы! Знайте, я сам пускал пчелки, я сам топил Польшу! Чем... в чем... раздвоенный язык, так трещал и треснул... ах, тритон - то плавает в человечьем молчаньи, то гонит волну рыбьих речей... речную волну... Ну-ка, взопревшие в ваших шубах меховщики, обозная фронда, выпьем за нас с Войной по маленькой - из ваших аптечных склянок!
И ликуют - маленькие человеки, белый сток, всплеснувший фуражки с крабами - с фаршированными рыбами, промокают батистами свои капельницы: ваши сто миль пардонов - наши будьте веселы: тот последний, которого из нас скроили - беспардонный герой!

И - в южный охотный сад на краю света... в жасминно-трефовый, трефной, возвеличенный туманом - до острова, где на портрете, как на террасе -или наоборот... белокурая мадам - за пяльцами ожидания: пялясь в пустоту и день за днем удлиняя - ее видимость... ибо пустота шале равна ошалевшей от нее Магде - и не более постоянна... И события -счастливые заимствования и цитаты, чья счастливая жизнь - несущая в небо конструкция.
А объявись в непересказуемый дом Война, так мы и ждали очередную цитату - шутница Талия рюмочкой! - и примут на славу... пропущенную Магдой - верно, у Войны и без нас - полные ободья глаз, и высматривает из тех и этих имен, цветов, черт... словом, непрерывность видимости ей обеспечена. Посему - безмерно скучна... о, убийственна! Хотя, как всякое клише - безударна... И особенно защищена и крылата - за плечом горбоносого кавалера с неподвижным, как вечность, лицом...

"Когда верховный главнокомандующий французской армией прибыл в свой дом в ал-Азбакийе, там собрались актеры, акробаты, фокусники, дрессировщики обезьян, танцовщицы и шуты. Были сооружены качели подобно тому, как это делают в праздничные дни на ярмарках. Все это продолжалось три дня. Ежедневно происходили народные гуляния, иллюминации, фейерверки и производилась стрельба из пушек. В пятницу, после того, как верховный главнокомандующий роздал жителям деньги и подарки, праздник окончился". (Ал-Джабарти. Египет в период экспедиции Бонапарта.)
Вариант: "Восьмерка коней медленно везла Александра, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от лучей солнца пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные венками и весело пирующие... на всем пути воины чашами, кружками и кубками черпали вино из пифосов и кратеров и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти вперед, а другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт, звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин... царило такое необузданное веселье, как будто сам Вакх присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии..." (Плутарх. Александр).

Отступитесь от вечных отступлений, вот - настоящий сюжет... настоящая Война! И блеснувший слогом - как солнце на глазах... как нищий лейтенантик, вышутивший в жену австрийскую принцессу... И герой, импровизирующий Историю - на наших блестящих глазах, или - историю литературы... золотую цитату - за опус собственной жизни, гомерический экспромт, или свою разночинку-жизнь - за вакхическую цитату, не все равно? Ведь если - вы всерьез... обезоруживающе! Считайте - сразили. И счастливая жизнь равна - сражению. Так проморгать сюжет... иллюминации, фейерверки... И пока Великий Импровизатор - с нами... пока базарная площадь - с ним и, превратясь в карусель, плещет цыганским прибоем юбок - многослойными веснами... пускает жизнь на ослепительную скорость, скорей торгуй ее в три дня, подумаешь - так вечно... Но разумеется! - смотри навязчивый образ круга, колеса... - в этой ли золотой околесице?..

А за оградой пустоты - чужой сад, туманный - но для Магды прозрачен, как зеркало... зеркало - как воплощенное мародерство... Туманное, молочное, сбежавшее изображение, где прошлое - будущее, а святое ожидание обращает тот сад - в приход гостей, и вымышленную пустоту - в настоящий пир! Сад, заглушенный вьюнами голосов, колоколами, опыленный смехом... дом-альбом весь - раскрытые рамы: портреты, раскрытые в натюрмортах - под хрустальный перезвон посуды - перебой ее хрустальных синонимов - в честь метеорного ливня плодов и великого перелета баранчиков... мертвой натуры, вымышленной в тьме безвидной и пустой -в празднество яви, в живые персоны. И прочие музыки и благоухания молоком и медом... пуншиком, фригийским колпаком с петрушкой, сдобной птичкой с изюмом... и багровые от правды жизни перцы, пряности, травы... деревья... И на деревьях с заплетенными в гривы синими лентами, с травяной бахромой в хвостах - все, как в зеркале: даром! - катаются с хохотом вокруг дома - чертовым колесом - в погреб, в эреб, и - в небо...
...пока мадам в битых молью драконах сандалит маршрут из комнаты на террасу, прихватывая шотландку потолка... шатаясь из угла в угол -астролябией, с наскоком на стену, как на кокотку - царап с нее паутинку, выдирает локон пыли - и тоже в хохот... И из книг навытяжку - голубой том, первый... ах, разве может он - последним?! И раскрыв на террасе - на перила, в забвения... а взамен - подножный папирус, но тоже не развит в новые похождения. К коим лучше - папироса, драконовы веяния... а ну, огнедышащие, несите меня, как огонь - к другим людям... на юг, к морю! И с досадой вычеркнув гул и плеск из-за дома - опять у перил, вылавливая пир из чужого сада, восхищаясь его неотступностью... подражательством... чему?
Будь мне пусто - пиру!
И немеркнущей мелкосидящей за пиром птице - вот-вот вспорхнет! Поднимают за надкусительницу пунши - в гром! И разбросив ломти улыбок, выторговывают тот и этот мед - и медовый месяц, и миндальный орех - в аргусовы глазницы небесной посудины.
А медовая-бедовая белокурая кума заливает, как девка, заливаясь над повадившейся к ней речью - вкрадчивым черепашьим черпачком к чистокровной реке, ах, ваша земноводная, приземистая... над миндальничающими небесами, будто так ей, хозяйке - тьфу! - подпустив дымком, покрыть с пригарью то и это - и явить время-пир, время-мед... золотистого меда струя... так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела... что и мечет с искрой - щедроты: из ниоткуда, из садов души!
А на пинту воображения - едкую, как луковица часов, террасу: куковать... и стрельчатый, как часы, душный сад, уносящийся стрелой -от случайного гостя к мелкой землемерше-кукушке. И, вслушавшись в зуммер, в оракул - сколько осталось земли? - помечают: серый шестистопный амфибрахий. И суммируя образ часов: лук, стрелы, ветренность и летучесть... навиваются из кольца в кольцо, бьют навылет... - попутно доказывают: часы - несомненно, Амур.

Там, за туманными амфибрахиями - и пропащий город или сюжет... не оттого ли пропащий, что - иллюминации, фейерверки? И воспламеняем города, как сердца - один от другого - в факелы!
Ку де метр! - да, французское наблюдение, в этой их ослепительной карусели... каковую навечно запишет тот французский маркиз благородной души, надушенный счастливчик, летящий с Гостем из одного конца мира, то есть войны - в другое ее начало, стремглав - сквозь метели страниц, лавируя санным полозом меж качающихся государств - на дальнее пламя кульминации, Франции... Тот счастливчик-маркиз - в дезабилье... в мерзлых клочьях с тиснением Смоленской дороги, обмороженный мим... постригшись в мимолетность - увернувшись от пущенной часами стрелы, пролетая с Гостем по пламени - то есть по свету: из одного дня - в другой, на вспыхнувшее светило... оттаивая, растаяв... от застольной грации - или Талии? - глазурованной под ведущие блюда...
"Я заметил одну даму из Эйзенаха, сидевшую близ примаса. При обращении к ней ее называли не иначе, как именем какой-нибудь музы. "Клио, передать ли вам то-то", - спрашивал ее примас, на что она просто отвечала да или нет, - Талейран. - На земле она звалась..."
Так о застолье, ваша светлость маркиз, ваше коленкуровое почтовое ухо для наших крылатых реплик - лучше я до конца кампании буду есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой! - некто N... ах, маркиз, от крыла до крыла унизанный пишущим инструментом, но не пронзающий высочайшего убранства огня, его возрастных метаний...
В этой чертовой карусели... О,черт! - в этой чертовой неразберихе мы никак не могли узреть поджигателей - кто эксцентрики? - начисляя ведомство пиротехникой - неразберихе. С вами Бог, неужели... верить -ибо абсурдно? Эй, скорей потушите свои горящие головы, господа, нынче в моде не петухи, а шляпы! Вы нас так поразили, золотые лисы, что наше поражение...
Императорский комментарий: На балагане военных действий. Браво! К чему ж вы сжигаете ваши дороги?! Что сиим разухабистым предрешениям -Великая Армия, из дьявола выколотят всю коллизию! Выбросьте пламя из головы, мсье... или - головы из пламени. Да хоть в корзину!
"Из поджигателей, которых предали суду, одни были казнены, а другие оставлены в тюрьме, по выражению императора - как несчастные жертвы своего повиновения начальникам и приказам взбесившегося безумца..." "Этот пожар, - прибавил он, - безумие, которым безумец мог хвастать в тот день, когда он зажег огонь, но в котором он назавтра раскаялся..."
Вариант: "Так как господа варвары считают полезным сжигать свои города, то надо им помочь... - единственный раз я слышал, чтобы император отдавал подобные приказы." (Коленкур. Мемуары).

И - пирующий сад: вы переборщили борщ петухами! Перепетушили осень и надставили ее золотыми охотными лисами - до ноября... Вот Немезида-зима, которой меня пугали! Чьи изуверства в меня вбивали наглухо... - и глядя в солнечное око под ломкой вздернутой ветвью на лисьем меху: будут заклинать огнем, что это Москва! Есть землю! Оставьте горелую краюху - где жить... ваши бородатые анекдоты -брадобреям с национальной бритвой... Москва. Это Фонтенбло! Осень хороша - доминантой неба, а материальность душеполезно убывает. Вдруг - все прозрачно! Вышелушиваются знаки - иного, стигмы: его господство! Осень - прозрачный намек на другую реальность... На Фонтенбло?
Вариант: осень как все преходящее есть только символ... Ваша материя -наше шитье заматерелого умозрения... Не поджечь ли пуншик -несравненной меткостью пламени? Меткое, как нонсенс... как время... его меткое воплощение. И города, один от другого, занимаются бушующим временем. Эй, зачем вы раздуваете в городах время? - и вспыхивают пылкими его языками, арками, мостами, пролетами - вечными переходами в будущее... или вечной отсылкой в прошлое... Зачем вы раздуваете в городах нонсенс?
И с вашей кремлевской колоколенки, околачивающейся на нашем бивуаке, достукалась... длинные голоса в пиру: срываю трефовый стоп-кран -крестовый трофей! А вы - крестовый поход?! Вечно вы... уксусник. Мм, туз... гениальный ходок, но дорожки - таки избиты... гениальный эпигон! Пуншу - бочку, трирему, меня першит с ваших слов! Если я увлекся Шутницей и разорвал мир темнотами маскерадов... возвращаю ему прелестную ясность - Моим Словом!.. Но ваше пламенное - опять побьют на цитаты! Речь великого космополита - как речь посполита - обречена на расчленение...

И каким чертовым колесом ни катит туманный сад, и какие ни проигрывает пиры... с соседней террасы видно - только следствие, результат: Вечная Победа... о, конечно - вечная! - неважно, чья...
Но пред падающей башней вечернего света мадам осеняет: моя потребность в видимом... но в прочих пейзажах не меньше видимости и без моих взысканий. Вариант: спешу одарить их видимостью (как тот щедрый маркиз, перистый архиплут... плутарх, увитый вашей великолепной витой)... Особенно - остров в чертовом полушарии... самый святой.
Вы правы, генерал... пардон, Сир, лишь пером завоюешь мир! Но как ввернул один толерантный хромой - блестящий расстрига: на перьях не усидишь, желчно переострили... ваш остров! Отвергаю, как ордалию. И чтобы достойно осветить его, Ваша Тень, нужен свет... и, ваша верная тень, отлетаю на свет... что так насыщает тени - грешен, гелиофит!
И ничто их так не чернит, мой перелетный! Кстати, наша высокопоставленная ля ви еще не закрыта...
Увы, мой бедный маленький кумир сошел с пьедестала, - как заметил тот блестящий хромой - романтическая душа: князь... лорд? Все кончено! Вчера венчанный владыка, страх царей земных, ты нынче - облик безымянный! Так низко пасть - и быть в живых!.. Виноват, Сир, не тот пассаж - пассаты... но больше с вами не случится Истории - увожу... а, вот: это выжмет слезы расплавленного металла из глаз Сатаны! Славный вождь! Прощай, прощай... Разве ваша э-э... что, заметил наш хромающий шутник, уже не событие - так, новость... vixerunt! Но клянусь, вы бессмертны - как одический жанр... как арлекинское солнце, выкроенное поэтом из вашей пурпурной мантии...
Спаси вас Бог, если вы - о терновом венце, до сих пор недостающем моему урожаю... он стоит Парижа! Ветер вывернул наизнанку и полушария - и одические страницы сбившихся с ноги острословов... сбившихся с ног слепцов, повязанных не убывающей материальностью, а... сын мой, да не обуревает вас море!..
Но, маэстро, какие бури кроме славы - если я везу жизнь Цезаря и его фортуну?!

Наконец-то мадам выносит соломенную обузу из сада, непродуманного - до города, редуцированного - в остров... чья пустота отныне представляется - мне, а некто, обнаруживший пропавший город... и все, что пропало, конечно, обнаруживает, что - все пропало!
Во всяком случае - сад, и немедленно наполняет несуществующий -рассыпным строем деревьев, взметнувших фанфары и зазеленевшие сабли - гренадерами, егерями, ах, вольтижерами... Возвращение из реальности блудных деревьев, высоких, как видимые в южном саду события -гиперболические и стремительные... как колоннада на взморье, осыпающаяся сквозь зеро мгновения - в прошлое, осыпанная взмахами шелковых маков... да, за домом - конечно, постфактум - море, и в подержанной солнцем перспективе - заморыши мачт...
И мадам следует пристрастию: к морю! - сквозь открывшийся город на водице, как акварель, перкутируя каблуками улицы, скрытные и сквозные, как намек, мотив - тоже наигранные и фальшивые, пожелтевшие, как старые фотографии или пустыня - тоже полные миражей... или - мелочно детальные, как упущения главного, тесные и случайные, как газетный набор, и набитые, как скупка - бывшим вчера... все то же!
И угловая клетка с пощипанной канарейкой-старухой, заклеванной пулями или изюмом - чья-то прекрасная незнакомка, но виданная-перевиданная - то-то вид наш так стар... или зрите в ежедневных уличных незнакомцах - новых, а вчерашние не могут войти в тот же город - относит?
Из бывших - и те, и эти... и уже выставлялись в окнах - вдаль... так что старуха, сбросившая с себя, как со счет, простейшие действия, -совокупность, символ... застывший памятник, и ее глаза отражают не вас, но даль... или дело в ожидании - в вечности, а сиюминутное зеркало - вы, и теперь вы - желтая птица.
Где я видела старуху с изюмом? Я уже шла этим городом к морю? Совершенно от меня ускользнуло... и потому он - ускользнувший? В отличие от террасы, коей стойкое ожидание сообщает устойчивость. Как и старухиной клетке. Уж я не такая соломенная, как ваш охваченный временем город! Вариант: возможно, именно я - та соломинка, за которую стоит ему ухватиться! Просто ей недосуг отразить меня - парочка ее бесцветных хрустальщиков шлифует себе перспективы. А я вышагиваю - из прошлого...
И подхватываем - удостоверением, что город существовал, - брошенное старухой в форточку: - Оставьте. Он будет! Он обещал... - с чайной мелочью для правдоподобия: - Первого. Он сказал - первого марта, а сегодня еще... - остальное мимо.
И мадам, спеша к морю: а сегодня еще июнь, июль... во всяком случае - суббота! Поставьте старухе трема глаз над толстым стволом ее носа, ее пестротканным платаном, чтоб сместилась во времени - точки над i!.. - пока ножницы детских качелей прорезают в уличном гуле картавую птицу... полет орла. И с площади - стрелы часов, прожужжавшие у самого уха мадам...
И приморский бульвар вдруг срывается из местных божков - в бездну падения, отменно вздутый - над водой, над бездной - ядовитыми струями, грянувшими из медных замысловатых жужелиц - раструбивший о себе оркестр, полный замыслов, сорный полувальс-полуфальшь - на нижайшей палубе юта, пристани... каковую дробят танцующие - в неделимое: суббота, флотский оркестр, танцы... (Вариант: Франция, армия, Жозефина...) Море слизывает - гениальный эпигон! - а город наносит новейшие субботы, итого: палимпсест... сущий Ад infinitum в наносном стиле...
Там юные амурчики на часах - на циферблате танцплощадки, фарфоровые юнги в синих лепестках по плечам, прозрачные - до адмиральских жезлов в ранцах... до инкубов... выдувая ускользающие от прочтения шестерки и двойки труб, валторн, саксофонов - между черных комендантских часов-гобоев... кларнетов... и прочие раздутые пузыри свободных ассоциаций... превращения духового ордена - в извлеченные из фотографий солнечные, трубящие белостокские улицы, заплетенные в клубки - нашими блужданиями... вены листьев, лес венских сказок - в листах с провинциальным южным пейзажем - бесплодное кружение: вальс...
Ах, эта старая Австрия... эта старая служанка, привыкшая, что все ее насилуют, и хочет, чтоб я дал ей пощечину? Я вхож в Историю не жен-премьером, а салдафоном - и обречен побить Австрию палкой!
Впрочем, видимая временность циферблата... и все ускользающее... такая же фальшь - как венский вальс, переигранный в пользу южной провинции... как и то, что фальшь ускользает... Скорей - настоящий город, нарвавшись на черные списки ночи...
Но - его фантастические адреса на летящем от тьмы на крылатых фонариках танц-циферблате... но танцующие - плод фонарных желтков и черной шерсти... В общем, правда жизни коротка, а фальшь - вечна...

И отметим - бегло: закрывающего приморский бульвар, открывающего танцы кавалера красотки-войны, что захвачен ее жаром и вознесся, отточив сапожок... и захвачен кавалерией среднего копытца, гарцующей на скамейках, заминированных щекастыми минами южных роз.
Но когда в город вступает оркестр, под высоким сапожком расплывается маслянистая пауза... и посматривают через поток машин, груженных разбитым солнцем, на пристань - на младых неслыханных трубачей... И, сговорившись, ускользают парами - к трубачам...
И затянется тьма, и субботние перебежчики - уже все на стороне трубачей, подхваченные желтыми, золотыми фальшивками-птицами... на стороне наполненной гулом и глубиной колоннады, кротко пасущей мраморных львов, нацепивших на лысины клочья пены... Там, в колоннаде, сплошной непрочитываемый текст на другом языке, и вдали, в небе - колонтитулы: начертанные огнями иероглифы кораблей...
И мадам бродит в танцующей, неустойчивой толчее и ловит, как петуха, нечто необязательное - мимолетную аферу, но - неопровержимую, пробуждающую... попадание в петушье мгновение... в настоящее время, кто его ни завел. И заглядывает во вьющиеся лица, и уверена: по чужим лицам можно прочесть - возвратится ли тот, кого она ждет.

Или - вариант: Магда, поджигая папиросу лисьим хвостом кружащего сада... Но издалека - с приморского бульвара? - вдруг: другие голоса и репетиры, промозглый вентилятор крыльев, раскаты пушек или тыкв... А, этот мистраль уже для меня!.. - выскальзывая из парфорса сада, и -сквозь хлынувшие улицы, тянущиеся к горлу - на приморский, где замешивается столпотворение, пасхальный кулич, пересыпанный маком глаз... где закручивается праздничная толпа - к пристани, растворившейся в блеске глаз...
Скорей, скорей... за ним! - бросают Магде.
Ну, еще бы, я с вами, простоволосые птицы-путеводницы!
И та зоркая птица, не простая - с изюмом, в распахнувшем угловатые створки пыльнике, старая прачка, что полощет и синит перспективы - с нами, к морю, откуда палят - точно, пушки-вострушки.
И перманентная барышня в хламиде, с рассеченным ленточкой лбом, с вечным подскоком - и ридикюль, фаршированный шестипалыми золотыми купюрами Осени...
И медноголовый кавалер Дятел, стук-постук, срезанный, как его бульварный кумир - постаментом, он же - принц Соловей с адамовым яблочком вставших в горле песен, и Перепел - и тот, и этот... ни тот, ни этот - с подругой: карусельная пристяжная - в песнях, в яблоках, в картофельных лепешках щек на елочном серебре, в вечном уличном загуле - с нами, рвущая его вперед вакханка и швыряющая - в волну времени!
И шествующие под балдахином альбома крендельные танцовщицы, ведущие на веревочке львов с навьюченной пламенем головой - с головой, брошенной в пламя...
И длинный фокусник со взмывшим в небо лицом, отлученный в солнечный редингот, с трепетуньей-жабой в грудном кармане, облаченной в зеленый рахит-букле - с нами!
И полусъеденный як, доверявший фотографам горбушку спины - прячущийся в фас в песке веснушек, в золотых пчелках, в эту борть - подбирающий рассыпчатое печенье лаковых открыточек, вариант: опыляющий... подстилающий соломкой вздохи - не последний.
А за ним - высоко взлетевшая над битым башмаком старуха в одышке, в сосульках немецких глаголов - с нами! В порочное сердце веселящей толпы, срывающей розы с бульвара - с бульваром!
Вы, конечно, не видали здесь ученицы в очках? - и приставив к Магде каолиновое ухо: я заплетаю ее корзиночкой - для прилета цветов и плодов!..
И рассеченная барышня: - Я, конечно, тоже плету из улиц корзины. Для прилета сыночка. И тоже - вечно ищу... Тс-с! Все нити заговора сходятся в одной точке! Канители, бусы, мониста...
А не я ли, барышня, розмаринчик, тот завидный сын, кого ты ищешь? -вдруг горчичное око на черной дыре оси, накатившее из-под гнилой надстройки шляпы, плавающий шлюп под тинным бортом, или не слыхали? Великий усыновил нас, его современников - веселитесь!..
Но я вовсе ее не ищу, - сквозь немецкую сосульку под языком: мы условились встречаться во сне - к чему тратиться на паузы в путешествиях дважды... в часы для добавочных маршрутов. Заверяю штампом Плутарха: И сейчас показывают источник, возле которого Александр в сновидении гонялся за сатиром. А я показываю площадь, где мы с ней гуляли нынче под утро - и она еще не остыла... - площадь накануне моря, обрастающая схолиями все новых охотников.
Что, что происходит? Стрельба из пушек, иллюминации, фейерверки? Здесь гуляют маковые красотки и гарцуют на верблюдах и яках такие летучие амазонки-шляпки!.. У нас составился заговор, имеющий блестящий сюжет! Не жмите мне на ногу - вычлените опору из общего дела... Ха, блестящий заговор, что существует - сюжет! И куда вы спешите с ним на руках?
Значит, чью-то физиономию обкорнала сорока, чьи-то радужные медали - с его профилем, раз не видите - кто впереди! Могли догадаться - мы идем брать Париж! Почему бы нам не взять его без единого выстрела?
О, это шествие - китайская стена глупости!..
Так у вас ксантопсия - вы все видите в желтом свете...
Но к чему вам - этот сборчатый, завитый, весенний Париж? Этот фривольный, напудренный солнцем... Слушайте сюда - о великом любителе прихватить знаменитые города - молниеносно, как в зеркале: одним орлиным профилем! Так он тоже назначил свою клептоманию бессмертным сюжетом - и сразил этой шуткой тысячи...
Пока не попался ему городок на помочах высохших водостоков, полыхающий желтыми, как египет, глазами - там проживали исключительно петухи, не расклюнувшие его тонкой шутки... и не сразишь ни сорок, ни дорог: времена петухов, и в воздухе - драные перья их наседки-Осени... да, оставили его с петушьим носом...
Так потому мы и идем брать Париж! А ваше излишество чем скорей ускользнет...

Император старше меня на 184 карусельных круга, арендованных прогрессистами - для официального торжества... Впрочем, Карусельщик, для кого дневной сбор кругов... дневное развеяние... возможно, гиппарх лишь час назад простился с императором в егерском гвардейском мундире, с почетной протокой ленты, - разорвавшим заезженный сюжет и поднявшимся - над черновиком сего подсолнечного выпаса... а в полдень очередной виток сюжета уже подхватываю я.
"Император - так и сказано - тебе одному, ничтожнейшему из его подданных, жалкой, прячущейся перед императорским солнечным ликом в бесконечной дали тени, именно тебе со своего смертного одра направил послание", - так и сказано мне Кафкой.

Все назначенные на мое имя и на это лето известия об императоре подбрасывались в главную городскую библиотеку - плывущую на всех витражах, надутых над длинными взлетами лестниц, пока четыре зала на квадриге этажей настигают - друг друга, день, собственный исход? -странствуя, как часы... крутясь - между всесторонним, как геометрия, светом - и потусторонним хранилищем, посаженным на вестфальское королевство, о-оо - на ось! - осененным тайнами! - впрочем, отпускающим их на сторону, заложив в печатные сэндвичи... напружинив отчеркнутые от зал бреши - фюзеляжами этажей в крикливом оперении блудящих сюжетов, и сквозя из черных брешей строк - пламенем... и сшивая распахнутые в пламя страницы - черной строчкой...
Но мое промежуточное положение в зале, настигающем зелеными луковыми стрелами окон - запад, юг и прочие неожиданности... или - слюдяные двустворчатые мотыльки, разлетевшиеся на бьющий свет? - шаткость моей позиции вынуждает меня ухватиться за противоположное площадное зло - скрытное книжное пространство: хранилище, крепость! - и наплывающий оттуда перезвон чайных приборов... или - такой же камуфляж, что и ветер страниц в переходе зала - сквозь налет мотыльков - к наглядно-реальным пособиям: развесистым бронхам деревьев... бельведерам застекленных облачком черепов - и прочим конькам... шпицам, левреткам... финалам и завершениям, озвученным творящейся в них волынкой?
Для полного извлечения уложений я разгрызаю сэндвичи - непременно - у окна с синим фитилем в многожильных, красных, базарных ладонях, выперших из балахона горшка...
На входе в библиотеку меня метили контрольной карточкой, износившей свою независимость - наизнанку... на изнанке - до лоскутьев некоей настоящей карты, до моря безотносительных подробностей, и как ни просеивай латинские имена - местность ускользает! И голубые плети, рассекшие ей телеса за привязанность к морю - или к отцу его Океану, и горы драных лисьих хребтов у ней на плечах, и мерцающая под ними нищенская штопка железных дорог... И наступающие, как ночь, города, укрывшие жизнь во тьму моего невежества... и полезно-ископаемая выморочная морковь - как вымпел на пепелищах великих армий, побитых пробелами моего знания... да, день за днем, карта за картой - я бью всю страну!
Но - варианты: сначала - война, война! - набрасываюсь на известия, отвоевывая у них преувеличенный плац, значительно ими преуменьшенный, и лишь в тоске, что больше не отскребешь, принимаюсь за карту - но уже попала в область пустот...
Или: ускользает - непобедимой, как глупость, занесенной переносными именами, засвеченной зияющими метафорами, не имеющими почвы... тьфу, карта!
Суть - в раздирающей замкнутости пространства, замкнувшего -императора, и хотя - со вкусом размазано на пропасть земель и времен, откуда и докрикиваются до меня персонажи, но - пред страной, нарастающей с каждой контрольной карточкой, и особенно бесконтрольно - между... одно утешение - в спертом избранничестве между светом и тьмой, как между этой и той сторонами - зеркало, или - в матроске стволов - терраса, сияя параллелями дней - из транспоранта с определяющей линией ночи... как сад, разрастающийся - в будущее и прошлое: в глубь страницы, оставив настоящее - за чугунной строкой, сейчас и здесь обернувшийся - флорой речей...
В общем, мои адресанты, выписывающие все новые геркулесовы столбцы, не расширяют пространностью - обетованных пространств, но запираются - на уже бывшем... ни разу не сбившись!
И чем больше я получаю известий, тем они - меньше... тем мельче в правдоподобиях, будто к мясу император предпочитает бобы или чечевицу (как бобовый король и гороховый шут), его повинная обыденщина -шамбертен... и вечный кофе... что колесный аппартамент "Из России во Францию" - околев на зимнем склоне дня в пунцовом околыше... навертев такие вьюки сугробов, навьючив такие вьюги...
Но из мелкой станции вытянулся ящик на полозьях, в каковой императору не удалось привнести ни несессера - только шубы и револьверы, саблю -и ту под полой... усидеть же в сем мизере - немыслимо, как босяку на троне - так освистан, что император, заложив свою южную натуру - за медвежью полость, за сапог на меху, пробует на зуб марши, и на императора набрасывается половина маркиза: шуба, половина коей - подельщик-маркиз - всю дорогу сметает с сидений снег - не оказаться б сидящими в луже!
Ящик, полоз, змея, съевшая полководца, съевшего великую армию - ибо: ne quid nimis - так что и корабли уже сожжены... Верней, потоплены несколькими годами прежде, а сожжены города! - императорская прибавка ледяного смеха - к обледеневшему от дыхания потолку, сжечь дома, чтоб не дать нам разок переночевать... керосинки! Вы, надеюсь, разборчивы, маркиз? В записях? Никому не приходилось так долго находиться с глазу на глаз со своим государем. Это путешествие будет историческим воспоминанием в вашей семье. В семье народов, к каковой вы принадлежите.
Огонь - если ваши надежды зовутся Зима? И похоже, у вас сколотилась армия? Эта драчунья... эти дьяволы-казачки, самовары, вскипающие на шишках и тумаках... и - жечь?! Наскрести больше зла, чем сможете унести от расщедрившегося колосса, неприятеля яви... a propos: не забудьте меня - с полными слез глазами!
Но не компрометирую ли я императора, рассучая вокруг - хвосты мелочи? Мелкие, как ящик, беседы во Французском посольстве - в мимолетной Варшаве - между ящиковым маркизом и послом... цитирую:
Наша армия удостоена Вечности! Отныне - пометьте - синонимы!.. О да, речи герцога Бассано выкованы из одних побед!.. Мы и разбили русских во всех сражениях! Даже напоследок - перешагивая Березину, уже из любви к искусству... тысяча шестьсот пленных! Да я сам их пересчитал!.. Вы слишком сдержанны, герцог Бассано не сдержал сей цифры до шести тысяч... Пустите на волю число, экий пифагореец, чтоб вас пиф-паф! С собой-то ни тех и ни этих не уведешь... А велики ли м-мм... наши потери?.. Безмерны! Таковы, чтобы быть достойными великого вдохновителя этой войны!
И пока император вычитывает... отчитывает лохудру Зиму, явившуюся к маскераду его очей - овечкой в золотом руне Осени, и от льдов - уже в собственной гортани.. о-о! - пошаливая с лексиконом и глубже ускользая в мех, - я сгораю от зависти к главным участникам представления - к зрителям, без которых - все прах... герой - свидетель! И избираю ведущую роль с точки зрения не толпы, но - героя, кто, в сущности - как в нынешнем маскераде Зимы император - секретари своего секретаря. Я - героический зритель, ибо ратные подвиги... и вообще рыси...
Путешествовать - как император, углубившийся в горностаев и в прочих недопесков - инкогнито, не слишком вдаваясь во внешний мир - из собственных мыслей... незначительным барельефом. Но по ту сторону пребывая - императором!
И если, встретив иных знакомых, я забываю приветствия и ни в чем не иду им навстречу - право, не потому что... Но - лицемерным именем Сцены - зрителя нет! И отправляю - лишь мои чувства, не смея связывать чью-то выходку... выход - и мой полет, подчеркнутый императорским театральным креслом, напрочь упуская из вида - свой барельеф... из чужого вида... выпирающий если не с той же приятностью, возможно - с близкой достоверностью?
Но наблюдая безостановочно - экспрессом - собственные экспрессии... тому ли я прихожусь зрителем? Или - за щепетильность: мне - воплощение, а...
Но в последний час меня выжимают лимоном из театрально-библиотечного зала, как из буфетной - из буферной между светом и тьмой просвещения - в изгнание: в свет... из коего еще вычеркну мои отступления - эти длинноты! И Сизифом таская на себе барельеф, поилец... и помимо чертовой тонны внося и другие жертвенные виды... на императора, но пространство и время - не самая материальная связь, чем дальше Великий - тем меньше и больше ко мне приближается... да, привязанность ко мне императора - во власти Моего Слова, а отнюдь не...
О, скучнейший черновик, очерняющий - густым мавританским стилем... где каждое еще не просохшее слово треплет поручившийся за него предмет, придающий ему хоть какой-то вес! И манит войти в тело - все обеляющее... реабилитирующее - как война... не потравленное - ни буквой... ни чертой! - постраничное порхалище, то есть -воздухоплавание...
Так что тяжесть главы "В изгнании из библиотечного зала" - вскользь...

И вдруг раздвижная страна на очередной вмененной мне карточке провисает трамвайной подножкой - и с грохотом растянувшееся море... или растянувшийся нудизм океана... И писанные на воде известия об императоре, разумеется - в тот же день... все концы в воду!..
...когда увянув за инкогнито, как за полярным кругом, император дегустирует собственным сапожком - зашитую в метель варшавскую площадь, насмехаясь над слепотой спешащих мимо встречных...
Но, Сир, поверить - будто Бессмертный... голове, севшей в вашу треуголку, поплывшей на ней... - к тому же сменившая треуголку лиса отъела у императора пол-лица... Здесь я щиплю вас за ухо, маркиз, - где сей ламбрекен? - и вздыхаю: полно, я - как всегда - расхаживаю сверхрасхожим сюжетом: монарх, переодевшийся - в сиюминутность, непроницательность, спесь подданных... взгляните - на пресекших площадь половинчатых, дольчатых, заплатанных где попало - окнами... на каменных арлекинов в треуголках крыш!
И хотя летящие на пелеринах и снежных горжетках, на хрустких шарфах и расхлопанных складках встречные, несомненно, схватывают узор - с отвлеченной бархатной шубы с золотыми бранденбурами... театр!
Но моя неспособность - на сальто... неловкость примкнуть через голову - к плещущей полами стае, заполонившей площадь... к заполошной полонии, сточенной - белым, в час, когда император - без свиты, без славы... не вмещающейся в тесноту Варшавы...
И - замкнувшее меня в огненное кольцо - лето... головокружение перехода во времени, тошнота и удушливость деталей, жажда - символа, знака... Солнце - герб дня?.. Черновики на гербовой бумаге, нечистоты метафор... подтверждение адвентивности аллеи - с шепелявым, как польша, красноречивым шиповников... алеющей, как европа, кустистой речью... И - солнечные золотые рога, вдруг выхватившие ее - из окаменевших фаланг города... из финикийских ландшафтов, сидонских красот, бросившие аллею - allea jacta est - в небесно-морскую синь, не слетела б - с божественного быка... с быков, подпирающих начертания улиц...
Вдруг сверкнувший в книжной витрине горбоносый профиль с прищуром, цветущим - морем... нет, право, чей профиль - императора, Давида, Жана, Луи?
Или - выбивающийся из толпы прохожий, сигнально рыжий? Вызывающе - не он! Избитый, как атрибут огня... как маршал Ней...
И случайный всплеск беседы между стопочками - на пирсе письмовника: за крушение моего сочинения... за мое сокрушительное... Герой прошлого рассказа просил в больницу - книгу об отравлении императора... вернули с Того Света! Война назначила кровопускания... Вернули - кого? Кстати, прошлый тоже - горбонос... медонос... меринос... суть - звучность слова. И у всех, летящих за ним - горбатый, птичий... теперь-то его профиль - плагиат!
Но если все превращать в птиц, птице к лицу - все!
Поджарые, гончие круги лета - по следу текущих - с потолка? напачкавших побелкой? - событий: наследников и предтеч... мнимая неразрывность - когда все должно оборваться: и плоды, угодные для души моей... и все тучное и блистательное... какой стиль, какая беспросветная явь...
Разорванная - фейерверками, пушками! 15 августа - день рождения императора. Раздача подарков, чудес... вакхических восклицаний и... мне?! Письменный знак - в двух блистательно тучных конвертах! Но -откуда... как?! Из-за моря... не все ли равно? В день рождения императора.
Кто вам сказал, что море непрозрачно? И видел я стеклянное море... на десятой странице смешанное с огнем... И любимый литературный старик - во втором послании... роскошен - как Талейран -испепеляющий шутник: так безответственно - ничего в ответ, кроме... адресуете - мне? столь бытийственно -убийственные искания? - брезгливо опираясь на вопросительный знак. Особенно задаетесь сами - в шаге от меня, неужели вы не смешны... как прав император! От великого до смешного...
И полночь хлопушек - перед моим окном, золотое пустозвонство шутих, стозвонный салют - в честь... пока ничего не замечающий город - или незаметный сам...
Но на маленькой станции, польской, немецкой, сновиденной - император, инкогнито... сменить лошадей и оттаять... и - раздувающая в печи огонь - крошка-служанка с корзиночкой... в соломенной корзине на голове... И когда я растаю, - за глотоком кофе, - эти несколько наполеондоров - ей на приданое... уже неприличный сюжет, как жаль, что великий человек столь дурно воспитан!
О, сказал император, играя в ящик... усаживаясь в санки, невзирая на вечный плагиат, как легко сделать счастливыми бедных людей. Этих бедных, бедных...
Но мое заморское письмо - слишком наспех... строка набегает на следующую - что, писали в порту? И второе - размыто, расплывчато... Но что и вовсе смущает меня в императоре... Всякий раз переписывает золотую жизнь - с набитой армейской затверженностью, когда очевидно - нужна другая композиция! Даже я могу перепутать... переставить случившиеся с ним события. И коль скоро его жизнь дискретна - временна, пока перевертываем страницы... А он не смеет -перекроить! Или из новой последовательности не извлечется нравоучение? И превратил великий текст... на бобах, как артиллерийский набоб. И мне не придется воздеть в эпиграф Стендаля: Любовь к Наполеону -единственная страсть, сохранившаяся во мне...
Впрочем, я еще не теряю надежду.

1992-1993