Алексей Цветков

Образцовая любовь



Многие девочки, бегающие в школу и назад через этот парк, хотели бы в ее годах выглядеть так же, но не хотели бы такого мужа. Она катит его впереди себя, почти не замечая и не чувствуя веса коляски. А мальчишки дразнятся - "ебанько!" - завидев калеку на колесиках издали. Она не обращает внимания, только если слишком громко орут, нагибается, чтобы поднять с земли невидимый камень (так учил он ее пугать собак) и мальчишки, действительно, отбегают. Им она тоже, наверное, нравится, хотя она "почти бабка".
Она знает, он все равно никогда не поймет, что они кричат. Она не может предугадать, что руководит им, когда кто-нибудь подходит. Однажды плюнул в бабушку с собачкой, спросившую, как его звать, а в другой раз смеялся, как ребенок, заметив спящего на лавке зловонного нищего.
Иногда она надеется, он проснется, вдруг окажется, эти восемнадцать лет он шутил. Сама улыбается над собой. Знает, такого не произойдет.
В час их вояжа некто воет в мечети. Синяя шапка совсем рядом видна за деревьями. И этой песни не понимает уже она. Поворачивает коляску обратно.
Дальше этого парка он нигде не бывает. Отсюда дорога только домой. Доктор ходит к ним сам.

Он и раньше не думал о деньгах, а теперь перестал совершенно. Странный выигрыш в карты, когда поставил вообщем-то несуществующие, давно нелегально перепроданные ценности, принес немалую сумму, заодно обналичив почти забытый детский сон о незаслуженном богатстве. Думал пересесть с велосипеда за руль какого-нибудь победителя последней выставки. Вместо этого женился и открыл свой маленький, но стильный бук-магазинчик на одной из старейших улиц, с самого начала поручив дела приятелю, вечному студенту и жалкому полиглоту, который видел такой магазинчик даже во сне. Учиться водить и сдавать на права экзамен было лень, теперь он просто останавливал любую на улице и просил по любой цене довести его в нужное место.
Дела в магазинчике складывались на удивленье неплохо. Студент продавал там отчего-то модные тогда старые ноты, букинистические останки, завел салон, подружил хозяина с авторами, коих начали из средств магазина издавать, двух-трех критика признала гениями и через год студент числился уже администратором восходящей издательской фирмы, наследницы шального выигрыша. "Совпадение" - косыми золотыми буквами сверкали обложки первой серии все более и более солидного концерна.
Итак, деньги, которых он никогда не считал, не иссякали. Общество, которым он интересовался меньше, чем полагалось издателю, само всегда старалось быть вокруг. Жена. Вот без кого он действительно не мог. "Образцовая любовь" - почти без лести говорили про хозяина магазина и его маленькую, фигуристую, рыжую супругу те, кого он издавал, кто ходил в салон. Один, позднее высланный из государства и ставший главным архитектором соседей, художник даже писал с нее свою "Спящую Мадонну ".
Всегда наперед знала, какой цвет мужу пойдет больше, хотя ему шло многое. Знала, от какой еды у него точно не будет мрачных сновидений, хотя во сне он обычно предпочитал нахально улыбаться. Не сомневалась в верности, ибо они почти не расставались. Оба одновременно заметили: "без тебя труднее дышать" - "воздух какой-то чужой".
В деревне они купили избу с баней. Изображая будущего папу, он учил ее топить печку, показывал в лесу источник реки, откуда разрешалось пить. "Папина" приметливость легко позволяла издали опознать и показать маленькой целый пень опят, уходящих шеренгой под мох, ласку, высунувшуюся в камышах из воды, глухаря, задремавшего на еловой лапе. Охотно подражая будущему чаду, она благодарно сжимала пальчиками его уверенную руку, тот же жест, но с другим смыслом, применялся в кинозале, если на экране вдруг демонстрировали монстра.
В свое любимое, последнее и первое, время года, добежав на лыжах до сопки, где вообще не водилось людей, они лепили черта со свиным рылом и рогами, богатыря с мечом на ремне или бюст Пушкина в такую величину, чтобы видеть поэта из окна в деревне, где жена грела мужу руки дыханием.

Доктор знает, лучше надеть белый халат. Без него он совсем не доктор. Ведь он ничего нового им не говорит и тем более не предлагает. Случай-то неизлечимый. Купайтесь чаще, вот и все.
Доктор сжимает ее в прихожей вместо приветствия. Не смотря на морщины и старческую смуглость, на ее щеках показывается червоный румянец, а в глазах - сладкая глубина. Она опускается на колени и доктор, наблюдая за этим, предчувствует радость, не сравнимую ни с одним впечатлением о случавшихся у него женщинах. На ней старомодные и оттого очень "провоцирующие" чулки с лайкрой. Она ждала прихода доктора сегодня. Она всегда готова заранее. Запрокидывает голову с высоким стогом крашеных хной волос и серебряной, любимой заколкой в виде улетающей кометы, хвост которой слово "next".
Она поднимается. Доктор в белом, хрустящем, помогает ей, тяжело дыша. Это всегда случается стоя. Она знает, как ему нравится. Перед зеркалом. Доктор никогда не говорил ей. Она сама догадалась, когда впервые была к нему спиной. Она обнимает зеркало, прижимается к стеклу, если он сзади, и гладит языком свое отражение там. Иногда это не трельяж, а раскрытая дверца шкафа. Ей кажется, та, в зеркале, которую она ублажает, моложе ее. И она думает, что доктору кажется то же.
Его совсем не обязательно увозить в другую комнату, чтобы он не заметил супружеской неверности или просто чтоб не куксился из-за шума, достаточно отвернуть его к стене. Любит смотреть на стену, иногда щурится на нее, будто хочет получше видеть вон тот букетик на обоях, впрочем, может он так прислушивается к происходящему за спиной.

Никольское кладбище, любимое место. Безлюдье. Выгоревшие изнутри и заросшие крапивой купеческие, офицерские, масонские склепы. Она помнит, нашли могилу его предка, протоиерея Казанского собора, впрочем, может быть он обманывал насчет семьи, однофамилец. Она любила его ложь, так мало отличимую от его правды. Ей нравилось думать, что он надолго выбрал ее свидетелем своего везения. Она помнит, он нашел на могилах какую-то вполне спелую ягоду и ел.
- На могилах если растет, нельзя есть, я слышала.
- От кого?
Она не смогла ответить и он закончил сам:
- Тем, кто боится сюда попасть, лучше вообще ничего не слышать, а мне здесь весьма нравится.
Тополиный пух, как снег лежал на черной кладбищенской воде в мемориальном пруду. Прячась от зноя по барским склепам, он сочинял ей экспромтики, вроде: "у моей у кошки сладенькие ножки". Жена хихикала и показывала ему снаружи кулачок.
Помнит, однажды ночевали в парке Александрии. Готический айсберг, где на портале не хватало двух святых. Обрушенный мост. Ночной пляж. Он на плечах носил ее купаться. А утром, в Петергофе, мочили ноги в шахматном каскаде, давая чьим-то детям не тот пример. Почитая всякую собственность карточным совпадением и не испытывая почтения к оградам, он махнул через новенький забор. Потом принял ее. Они были одни. Гладкие столбы базальта, нагретые солнцем, лежали спиленной скульптурной рощей, заросшие синерозовым иван-чаем. В трещинах мраморного дна когда-то ремонтируемого, потом заброшенного "фонтана львов" росла дикая земляника. Сладкая, красящая пальцы, никому не известная за забором.
В туристических местах к ним часто приставали фотографы, желавшие запечатлеть едва ли ни бесплатно такую "идеальную пару". Но проверить их бескорыстие не привелось. Он не любил фотографироваться и всегда говорил им "нет".
Однако, если бы ее спросили о самом счастливом случае, она бы вспомнила другое. Тот вековой дуб в лесу залива.
- Полезли - позвал он.
- Не полезу, на нем совсем нет веточек, не за что уцепиться.
Улыбнулся и поднял себя на руках, а она стала прислушиваться: слышны ли здесь волны? Нет, журчит ручей. И не заметила взвизга молнии его грубых джинсовых шорт слоновьей масти. Увидела уже сильную упругую струю, ослепительно игравшую над ней в высоком солнце, в июльском небе, в дубовых листьях, напомнивших какие-то фильмы с армейскими нашивками. Большие тяжелые капли летели дугой немного вверх, а потом уже ей на грудь. Как две порции пломбира, отметил он, окропляемые сиропом. Придерживая свой член, метил в нее, но сначала немного в небо. Она блаженно жмурилась под этим дурманящим ливнем, ловила бриллианты лицом и вздрагивала каждый раз, если живая гроздь капель из его могучего от впечатлений отростка доставалась ей на волосы или на сарафан, трогала шею, плечи, лоб, задевала губы. Она была как актриса в немом сентиментальном кино: юная дева у старого дерева под летним дождем, если, конечно, камера не возьмет план чуть повыше. Тогда получится порно.
Когда он застегнулся и скрылся где-то в кроне, она, тяжело дыша, медленно, будто раненая, пошла к ручью и стала там полоскаться. С высоты он смотрел на ее спину, на ритуалы тонких белых рук и не в слух называл ее: "Моя девочка, моя обоссанная девочка". Потом ему стало казаться, она - животное, живущее у ручья, родственница здешнего бурого енота.
С этими мыслями он закрыл глаза. Она озаглавила это воспоминание "естественный душ".

Без косметики, со следами породы и красоты в лице, катит впереди себя мужа. Голос с минарета примешивается к шороху гравия и поскуливанию колеса. Они останавливаются. Гладит ласково его седые волосы над виском.
- А помнишь, мы с тобой нашли ежа и лечили? Ты думал, еж отравился и совал ему воду с аспирином, а я заметила клещей. И ты сказал, надо капать клеща из пипетки маслом, чтоб выходил, а потом поворачивать пинцетом против часовой стрелки, иначе под кожей останется голова и загниет. И еще ты крестил ежа на ночь, а я смеялась. В коробке из под книг у него домик был. Помнишь, он слопал огурец, когда выздоровел и днем спал, а ночью мы его отпустили?
Не помнит. Мало что помнит. Даже доктора не узнает. Искоса приглядывается к ней, как будто решает, не ударит ли она его. Хотя она ни разу даже не думала поднимать на мужа руку, он не догадывается об этом. Вообще ни о чем не догадывается. "Бедный" - говорит о нем девушка, видящая коляску из окна, каждый раз, когда ей ко второму уроку.
Жена привыкла, все равно разговаривает с ним, как будто помнит. Ведь это именно он, а не другой.
- Смотри, птичка.
Удивленно уставился в указанном направлении, качает головой, словно видит птичку в первый раз, да и видит ли, она не знает. Может, куда-нибудь не туда смотрит, на свое.
Но она говорит. "Ты помнишь, помнишь, мой малыш, наши маленькие домашние пикники, помнишь, милый, помнишь, мой муж".
Я обязан следить за ними. Знать все, что у них. Я не знаю, зачем это нужно и почему мне за это платят. Наши в витринах стоят здесь давно.

Осенняя грибная сырость настала в том году раньше срока. Не смотря на аэропорт, до которого оставались часы, они пошли прогуляться сквозь едва уловимый дождь и он замочил туфли в траве.
"Пусть пузо помоет, пусть пузо помоет" - хохотала она, прутиком обращая на спину серую надутую гусеницу на асфальте. Такую большую они видели первый раз. Прутик повиновался. Гусеница свернулась браслетом. Это пузо, прутик и гусеница отчего-то вызвали в ней смешливую истерику и он ее еле увел.
Так мечтала сама увидеть, едва не увязалась с ним, не хотела слышать про "действительно, невозможно". Удалось подкупить ее только пообещав по возвращении подумать, наконец, о ребенке.
"Везун" - часто звала она его. И не только она. Ему везло и желания сбывались, если только он не успевал их отменять. Вот и опять, стоило ему заикнуться, и среди издаваемых "Совпадением" нашелся вдохновитель и организатор той самой экспедиции, откуда его вернут другим.
Мой отец знал о них все. Он был должен следить за ними, пока я не сменил его. Запоминать их до мелочей. Вряд ли он догадывался зачем это его нанимателям и почему это столько стоит. Но работа его устраивала.



Rambler's Top100

СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1