- На Катьку тебе - сказал он дочке, припрыгавшей встречать папу в прихожую.
- Где ты был? - спросила мама, не появляясь из кухни. Он начал сбивчиво объяснять. В музее кукол продавали копии.
Незапланированных вечерних прогулок с ним не случалось давно, но сегодня у светофора какой-то троллейбус распахнул двери перед его носом и папа прочел на картонке имя нужного метро. Уже внутри оправдался: по земле домой наверняка быстрей, да и познавательней. Папа недавно перевез своих в столицу и такого пути не знал. В тот момент он не знал даже, повезет ли троллейбус в центр или только что оттуда. Через пару коротких остановок транспорт замер в необозримой веренице других машин. Стальные ставни пораженчески сложились, а вожатый вообще куда-то вышел, намекая на дальнейшую свободу передвижения. Понаблюдав в окно за пешими - они охотно сновали между колесных, подмигивая водителям с нескрываемым торжеством - папа к ним присоединился, шагнув в мокрый, сигналящий клаксонами, сиреневый декабрь. Блестящий асфальт вблизи - кожура звероящера-диплодока с камушками-пузырьками жира. Папа видел диплодока вчера по телевизору в сериале "Затерянный во времени". Неверно угадав близость дома, он пошел, считая столбики бульварных оград: каждый увенчан крупным черным яйцом в розетке. И это тоже было в сериале. Одни рептилии церемониально лакомились эмбрионами других.
Догадавшись об ошибке, он повернул от бульвара прочь, перешел площадь с обманчивым - похожим, но не вспомнишь, на что - названием. Потом он часто представлял, как было. Папа стоял у музея кукол, но еще не узнал об этом. Через несколько секунд прохладный свет вывески поманит его. По крайней мере, там скажут, как отсюда выбраться.
Дочка гордилась Катькой даже больше, чем он ожидал. Требовала себе такое же платье. - У нее даже ногти растут - жарко бормотала в папино ухо - не веришь? Мама с папой хохотали.
На следующий день дочка, сажая игрушку папе на колени, занялась шантажом: - Смотри, у неё "подарок", когда дорастет, ты должен что-то Катьке подарить, например, сережки, мы будем с ней их носить по очереди.
- Какие ты хочешь? - спросил папа и она пустилась в подробнейшие разъяснения, несколько раз перепутав даже цвет.
У куклы на по видимости пластмассовом ногте указательного пальчика действительно красовался белесый штрих, фабричный дефект, и папа подумал, сколько такие случайности придают натурализма конвейерным вещам.
"Пора Катьке ногти стричь!" - с этим лозунгом дочка пряталась в свой задиванный вигвам каждые два-три дня. Сначала папа обнаружил на вощеных катькиных пальцах изуверские следы маникюрных ножниц и настрого запретил ребенку портить вещь. Дочка надула губу и заявила, что ей не верят. Через час он нашел подброшенный к нему в карман брюк пакетик из-под блёсток с щепотью серых опилок. - Что такое? - показал он дочке улику издали.
- Катькины - все еще обиженная, ответила она.
Папа осмотрел руки дочери. Ничего нового, кроме пары чернильных меток, никаких криво откромсанных ногтей. - Где ты взяла? - продолжил он допрос. Дочка молча и с лицом победителя указала на куклу.
Папа лукаво взглянул на двух девочек - настоящую и искусственную - и меньшую поставил за стекло в сервант, сказав: - Проверим. - Проверяй - легко отнеслась дочка, пожимая плечами - только помни, что ей спать надо.
- Потерпит, а вот некоторым уже пора.
Отросшие за два дня в серванте катькины ногти производили удивительно живое впечатление. Вечером все было рассказано маме с демонстрацией доказательств. - Опять меня дурить решили? - весело спросила мама, внимательно их выслушав. - Никак нет - голос у папы был слишком тяжелый для розыгрыша. Дочка сцапала освобожденную из серванта игрушку и сейчас же убежала с ней.
- Может быть теперь так делают, чтобы ногти сколько-нибудь росли? - папа делился с мамой мыслями за чаем - может, так сейчас модно, ты ничего такого не слышала? Мама посмотрела на него, будто собираясь вырезать папу по контуру из интерьера. Скорее всего, она все еще не верила. Следующее испытание они устроили, услав дочку на выходные к бабушке и уговорив её расстаться с забавой под предлогом покупки нового сюрпризного наряда. Всем известно, что куклы ходят со взрослыми в свой магазин и там все меряют, как и дети.
Прозрачные уменьшенные ногти росли, как у нормального человекоподобного существа, "подарок" пора было уже срезать. Никаких прочих чудесных признаков на покрытом стойким воском теле - линий жизни на ладонях, отпечатков пальцев, половых отличий или осмысленных движений фарфоровых зрачков - при осмотре не обнаружено.
Папа позвонил по напечатанному внутри коробки номеру, но там вежливо отметили: музей отсюда переехал, знаете ли, экономический кризис, позакрывались многие, место подорожало, пока они без адреса, и способа связи тоже нет, во всяком случае, новым хозяевам не известен, можете оставить свой номер и тогда, возможно, с вами свяжутся, если мы их увидим и т.д.
Делиться с посторонними такой историей папа не спешил.
- А ресницы не растут у нее? - полушутя допытывался у дочки.
- Нет, ты же видишь, ресницы нет, все как у нас с тобой, мы ведь ресницы себе не стрижем, правда?
Раздумывая, не вреден ли открытый секрет для влюбленного в вещь ребенка, папа спрашивал себя, почему он выбрал в музейной лавке именно эту, ведь ему предлагали нескольких? Катька не была самой дешевой или манерной. Ему начинало казаться, она походила на Мальвину, потому и выбрал. Мальвина, конечно, псевдоним, а паспортное имя выяснить уже не выйдет. Единственный папин грех. Жирные вишневые губы, вдвое больше данных природой, обведенные, как мишени, глаза и стеклянный снежный парик. Его семья задерживалась, только сейчас садилась в самолет, встречать в аэропорту было некого. Узнав об этом, папа шел довольно бездельно и курил, пока не увидел Мальвину, поставленную на фоне парфюмерной рекламы - аквариума, полного электрической кровью.
Папа сам не доверял этой версии, кажется, позже ее придумал. В самый первый день появления Катьки в доме, мама, рассмотрев её поближе, сказала папе так, чтобы один он слышал: "На блядь похожа". И папа невольно вспомнил, а так вовсе они не похожи.
- Катя - маминым голосом говорила дочь - папа тебя не обижал?
- Она тебе, я надеюсь, не отвечает? - беспомощно в очередной раз попытался перевести все в шутку папа.
- Я ее и так понимаю, правда, Катя? Пойдем, голубушка плавать в ванну, тебя давно не купали.
Что вообще он помнит о куклах? В школе, после урока, посвященного изобретательству, будущий папа принес в класс радиоуправляемого Деда Мороза. Если идешь железной дорогой, наступая на каждую шпалу, напоминаешь марионетку. Дядя Мамед по утрам кормит с ложечки подаренную ему заграничными друзьями фигурку-вуду. Нет, так ни до чегошеньки не додумаешься. Звонить дяде Мамеду, большому специалисту по таким вещам.
- Ты понимаешь, суфии говорили, что бог ближе нам, чем наш ноготь, ноготь вырвешь - больно, а бога не вырвешь из себя, пока жив. Но и не соединишься с ним, пока жив. Это суфии. Еще есть метемпсихоз, переселение уже живших сущностей в разные тела, не обязательно, в людские. Чернокнижники, знаешь, говаривали, что статуи, куклы, манекены - дети одной, главной куклы и у них свой язык, который мы не ловим. А может, она медиатор, тогда совсем для вас не опасно, тогда ногти это повторяющийся сигнал, ну, допустим, от дальнего предка, который вы должны разгадать, как сообщение на пейджер, а до тех пор оно все будет приходить, пока нет ответа. Не выбрасывайте, ни в коем случае, не выбрасывайте. Я приеду посмотрю, это ведь редко так встречается. Самовозобновляющаяся материя, как в неосушимом кувшине или как манна, выступавшая по утрам прямо на траве.
Папа положил трубку, не дослушав. Дядя Мамед, большой специалист по тому, чего нет.
Папа, мама и дочка - они установили очередность: кому когда стричь.
Папа говорил про город церквей целую неделю, но она плохо слушала и запомнила мало.
Взрослые, поделившись тут на женихов и невест, затеяли какую-то, не сразу понятную, игру. Вышел Дед Мороз, или его осенний брат в пепельной бороде, нарядный, как елка к празднику, и заговорил громко, но нельзя было разобрать, кроме "нашим" и "главы". Откликнулся хор, спрятанный не видно где, девичьими, просящими голосами. Дед в царской шапке стукнул золотой палкой в пол и по лицам многих вокруг пустился первый порыв. Пение усилилось, теперь дед, насупив брови и старательно растягивая рот, нараспев повторял по-прежнему незнакомое, как будто хотел, но не мог, говорить по-русски и некоторые твердили за ним, как будто знали язык страны, откуда он приехал.
Дочка любовалась поющей бородой деда. Сладко пахло маслом. Янтарный воздух вился над лампадами.
Одни начали покачиваться из стороны в сторону, изображая ветер, а иные стояли как окаменелые, с неудобно согнутыми руками и замершим взглядом. Получалась гроза в парке со статуями. Возможно, дед должен был сечь их молниями. Вот одна из таких "статуй" заклацала зубами и затряслась, будто ей невесть как холодно, так промокла, или у нее жар. Приглядевшись, дочка решила: да, тетя - дерево с трясущимися листочками и капли бьют ее снизу доверху. Дядька, с трудом перед этим крестившийся, по незаметной команде нарядного деда, поскакал на месте, пытаясь достать что-то макушкой в воздухе и быстро-быстро всем подмигивал. Он играет забытый во дворе упругий предмет, например, мячик, третируемый ветром или стукающую в порог и отпрыгивающую вверх неразменную каплю. Дочка предположила, может быть, они видят в общем сне эту грозную ночь, а она одна здесь не спит, и значит, бормочут они на языке сна, папа ведь тоже иногда скажет, не проснувшись, и тоже не понять, хоть и похоже.
Бабушка из задних рядов кинулась дуть на свечи, расставленные кругами, как на торте в день рождения, но именинницу за волосы и одежду оттянули другие, которые пока никак не сыграли. Они свечи зажгли по-новой. Дочка не догадалась: что ли бабку убивает гроза, запрет в правилах выскакивать в такую непогоду, и поэтому дней рождения ей больше не будет? И кто-то, не видно за спинами, залаял по-собачьи и заскулил очень похоже. Вот это понятно: полкан в будке боится грома и трясет цепь.
Дед строго вывел за руку одну из толпы, положил ее лицом в старую копченую книгу и стал шептать над ней стих, отчего голова спящей перестала слушаться и болталась в книге, вытирая страницами вымокшее лицо. Когда дед отнял книгу, лицо и вправду оказалось мокрым, блестящим. Дочка совершенно утвердилась: все тут спят, хоть и ходят. Раньше никогда она с такими не играла. Самая маленькая, не спала она посреди их стонущей, колышащейся, шуршащей бури. Подтверждая грозу, дед делал дождь, щедро брызгая с рыжей метелки на головы спящих. Побрызгав, он забирал кого-нибудь в невидимую за колонной комнату, хор крепчал, но сквозь него пару раз доносились из комнаты позорные, дикие слова, какие кричат во дворе, и то редко, самые злые из мальчишек. Их выплевывал мультяшный голос, вряд ли человеческий, скорее кошмарного персонажа. Эти слова, словно отданные назад глотки, смутили дочку и она обернулась за советом к папе с мамой, улыбаясь в знак того, что не спит, на нее дед не действует. Всю службу бледные родители всматривались в маленькую фигурку в платочке: не испугалась ли? не начала ли реветь? Но она с теми же вопросами поглядывала на Катьку, тиская куклу в руках: как она? не боится? не устала еще? Катька вела себя спокойно и дочка одобрительно поправила ей платок, заколотый булавкой на шее.
Последнее, что запомнилось. В самом конце представления, когда артисты выстроились к деду, пробовать что-то темное с маленькой ложечки, один, не захотевший просыпаться, показывая свою силу, перевернулся вверх ногами столь легко, будто был он шахматная фигурка, а не человек и стоял так, выпучив глаза, на одной руке, прижимая другую к сердцу. Вырываемый с корнем куст. Но буря миновала.
После всего "благочестивые отроки" отскребали с противным скрипом восковые пятна от серых половых плит. Семья подошла к деду, успевшему переодеться в черное. И папа назвал его "отец". Это многое меняло. Ей говорили, что у папы был отец, но дедушка умер и теперь, оказалось, вот он. Значит и остальные мертвы? Изображают у себя грозу, а гроза в это время случается где-то у живых. Все, приснившееся мертвым, явь для нас? Признав в нем своего деда, маленькая подобрела к бородачу. Получалось, ее дед у них главный, одевает и снимает с них сон, а ей, да и маме с папой, удается не спать, ведь они родня.
Дочка хотела обо всем этом спросить, но почувствовала, при покойнике, а тем более у него самого, так спрашивать неприлично, лучше подождать, само подтвердится.
- И что нам с этим делать? - вместо нее спросил папа, заканчивая разговор.
- Молитесь, я укажу вам какие молитвы - отвечал дед, почти не шевеля бородой.
- А с куклой? - уточнила мама.
Было видно по лицу, что ответа дед сейчас не знает. Он повел глазами медленно, как следят за тараканом или читают не очень внятный почерк.
- Лучше оставить ее у нас.
Папа протянул деду Катьку, ожидая вопля у себя за правой ногой, но там затаилось маленькое молчание.
Новый владелец куклы, сунув ее в какой-то ларец, тронул гостям лбы своей масляной кисточкой. На прощание папа поцеловал деду руку, а дочка запомнила: так делают не только встречаясь с настоящей дамой, но и прощаясь с мертвым родственником.
Раскрыла рот только на воздухе, спускаясь по ступенькам и рассматривая обступившие храм черные кресты с затейливыми буквами.
- Дед Катьку к себе хоронить забрал?
Папа молча пошел обратно. А мама подумала: "Ну, может, после того, как она побыла в церкви, кончится?" И не смогла себе ответить, кого именно разумеет под словом "она".
Мама пила голубой сок из прозрачного стакана, а папа смотрел в овальное окно на стене. Они плыли между звездами и облаками. Там, внизу, если верить новостям, возникли недавно "неконтролируемые" территории: некто сейчас, разглядев с земли сквозь пелену их мигание, мечтал резануть пулеметом темную надменную ночь, туго натянутую от Урала до Берлина, ни во что особенное не целясь.
Причесанная и умытая, Катя спала в лакированной коробке на скользком батистовом снегу у дочки на коленях. Клетчатая шотландская юбочка, белая рубашка и жилет с блестками. Одеты девочки были совсем одинаково. Вчера в ток-шоу, которое принимали сто стран, папа впервые позволил себе то, чего никогда раньше не произносил на людях: "Я счастлив, что нас посетило чудо, пусть оно и не такое, как представляют многие, но ведь именно поэтому оно настоящее. Чудо не может быть ожиданным. И я желаю, чтобы нечто подобное случилось с каждым. Чтобы жизнь людей изменилась, выбилась за рамки обыденности, благодаря вниманию людей к деятельности высших сил".
Согласившись на контракт с фирмой "Наше чудо" - дочка долго и с удовольствием выписывала свою закорючину и очень хотела, чтоб Катя тоже подписалась - вот уже пол года семья путешествовала. В обнимку с Катей дочка рассматривала себя в обнимку с Катей на обложке самого известного детского журнала. В интервью журналистам отвечала "ну и чёшто?" на вопрос: а как она отнесется, если ногти у ее куклы остановятся? Но ногти не останавливались. Срезать их завтра удостоится чести внучка действующей королевы, а до этого в списке были: победительница конкурса на лучшее желание, отличница христианского приюта, племянница президента, крохотная вундеркиндша, еле достающая до своих клавиш и много других.
На тропическом острове, где у папы все время болела голова от цветов и он не спал, к ним в номер проник какой-то, натворивший шуму. На суде он, между прочим, сказал, что не собирался воровать куклу, а только хотел тайком отчикать у неё пару ноготков, ведь каждый на аукционе стоит дороже, чем бриллиант, везде торгуют подделками, красть же саму незачем, исчезнет, и не докажешь, чьи у тебя в сейфе ногтики. Даже этот случай не заставил дочку согласиться на персонального для Кати охранника и непробиваемый стеклодом.
За эти шесть неполных месяцев всем приходилось много волноваться. Вначале позорная экспертиза: казалось, биолог с теологом не договорятся никогда. О катиных ногтях сняли клип под микроскопом. Это видео, убыстрив, использовало МТV, как заставку. МТV неплохо заплатило семье за пленку. А вот магазин игрушек, выставивший напоказ гигантскую неоновую девочку-рекламу с бегающими туда-сюда огоньками на кончиках пальцев, отказался платить, сославшись, мол, ничего такого в виду не имеем, и все-таки адвокаты добились погасить на огромных пальцах мигание т.е. в чистую дело никто не выиграл.
Потом самозванство: по всему миру объявились куклы с "растущими" и даже "исцеляющими" ногтями, волосами, а то и всем телом, куклы, потеющие маслом, плачущие слезами и пророчествующие изделия. Каждый раз несколько дней уходило на разоблачение фокуса. Катя вновь и вновь оказывалась единственной в своем роде, хотя до сих пор где-то еще дурит народ пара шарлатанов. Любой стране, а тем более, любой фабрике игрушек, хочется свою такую, поэтому семья заявила: чудо принадлежит планете, мы не собственники, мы - хранители, большинство полагающихся нам по контракту денег тратится на благотворительность, если, когда дочь вырастет, чудо не иссякнет, то Катя станет общей в самом буквальном смысле, пойдет по свету, от одних к другим детским ножницам. Мы хотели бы только, чтобы имя, данное нами этой волшебной вещи, не менялось. В память о нас.
Дочь то и дело поправляла подушку под кукольной головой, оборачивалась к родителям, подмигивала папе. В самолетах у нее не получалось спать. Семья летела навстречу утру, туда, где с ними обещал встретиться Далай-лама. Приходилось арендовать себе весь лайнер, чтобы отдохнуть от громких восторгов, сектантских проклятий, идиотских вопросов и завистливого детского рева узнававших их и куклу издали. Им предстояло решить важную вещь: не слишком ли для детской психики предлагаемый "Нашим Чудом" мировой тур? И как понять этих новых "кать", у них съемные ногти, можно резать. Стоит ли вообще звонить адвокату по этому поводу или уже все равно?
Папа загляделся, как винты молотят рассветный воздух. Самолет с куклой на борту снижался. Мама размышляла, пострадала бы или нет Катя, если бы они сейчас разбились, или, как и прежде, поражала бы взрослых и детей, отыскавшись в авиаобломках и заслужив немножечко дурной славы. Неконтролируемые территории остались очень далеко. Чей-то голос предупреждал, что мы уже входим в облачность и возможны ямы.
