|
Случаи коллективного помешательства требуют специалистов моей профессии. Мы не врачи. Мы отыскиваем единственный источник безумия, поразившего многих и многих, как лозаносец обнаруживает воду. Иногда, кстати, бред целых деревень или городских округов получается из-за внезапной перемены направления вод глубоко в глине.
Новейший приступ в далеком городе тоже довольно таки подземный. Ночью, сквозь сон, жители не раз слышали гулкий железный звук двигаемых люков, но думали: "аварийная служба". Утром краны плевались слизью, и гудели, как мастодонты, трубы в стенах. На зов приезжала на этот раз вполне реальная аварийная бригада и средь бела дня лезла в люки, где немедленно получала по мозгам.
Необъяснимые засады в канализационной кроне, чья-то охота на срочных ремонтников, быстро стали популярнейшей притчей сезона в том городе, куда я летел. В действиях нападавших из бетонной темноты легко читался строгий кодекс: не применять оружия, не калечить, никогда ничего светящегося. На стороне ремонтников гаечные ключи, лом, фонари, веревки. На стороне невыясненного противника только тьма и внезапность. Налетали, обычно, сразу с двух сторон, замкнув жертв в особенно неудобном для обороны локте канализационного рукава. Били сзади кулаками и обувью, стараясь сразу в затылок или подкосить по ногам, дабы ремонтник не успел никого увидеть, а там уже, повалив, месили, как тесто.
С тем же дерзким нахальством, ничего не взяв, не объяснив и не оставив никаких автографов на месте разбоя, лихие безобразники скрывались в запутанных галереях подвальных теплотрасс. Обычно, обескураженные, с расквашенными лицами, мужики не преследовали их, а просто матерились и вслух грозились всё узнать. Узнать все нужен был я.
Что же касается воды, то с ней просто: спустившись в люк под утро нахалы закручивали нужный вентиль и, притаившись, там, где тень жирнее, поджидали, вот и вся авария. Таких случаев за несколько недель накопилось уже с десяток, а об облике нападавших так ничего и не. Никто как-то не обращался в окно и не рассветничал во дворе, пока они проникали, да и побитые не могли вспомнить ничего, вроде роста, одежды или голосов.
На нелегких клетчатых крышках под ногами граждане заметили замочные скважины, как на своих домашних дверях, или печати, как на ценных бандеролях. Милицейская мера, да и повышенная бдительность ремонтников, ничего не дала. Последние грозили забастовкой.
Кто-то прыгал из темноты на плечи или хватал за ноги, опрокидывал вниз лицом и молча топтал, либо барабанил ручищами по затылку, с грохотом отбрасывая подальше фонарь и заламывая вам руку, а потом девался неизвестно куда.
- Сначала грешили на карл - объяснял по дороге из аэропорта, в машине, встречавший меня сотрудник службы безопасности - подземную нечисть под землею и пытались искать, ну, по логике. Иначе чего она уходит, как сквозь пальцы? Петр Первый еще их разводил, но не забавы для, а дела ради, слал карликов сюда, к Демидову, в города-рудники, да что там к нам, по всему Уралу гномы работали, сами знаете.
Я, конечно, знал. Поначалу карлицы и карлы, из которых император хотел собрать отдельную республику, скапливались в Петербурге, шлялись по кунсткамере, подавали посетителям заспиртованного инфантиум-лимбуса кружки с алкоголем, для облегчения внутриутробного впечатления. Потом царь наказал приспособить этих существ к горному делу, то есть буквально воспитывать из них гномов, на европейский манер. Силы в них не было никакой, да и лень отличала малых сих превеликая, так что на демидовских разработках, если гномов и допускали до дела, опускали обычно с фонарем в непролазные для мужика каменные щели и трещины, в чем опять же не очень много нашлось смысла, больше забавы. "Нужен, как гном на руднике" - шутливая поговорка тех лет. Однако, желая как-то оправдать царем указанное занятие, многие гномы в следующих поколениях, действительно, научились отлично понимать близость руды по оттенку и запаху камня, даже по мху, а так же разведывать самоцветные жилы и золотые "стежки" по целому перечню одним им известных примет. Карлики служили в этих краях до сих пор, как особое подразделение геологоразведки. Иван, Ванда и Амадей. Я даже знал имена первых трех карл, отправленных на Урал.
Закрыв глаза в машине, несущей нас к месту, я смотрел, как ведра с гномами на веревочном блоке опускали в вертикальную промоину, оставшуюся после сотни лет падавшей вниз никем не виденной воды. Детская одежда мультяшных расцветок до крайности не шла к их тяжелым носатым лицам и даже придавала церемонии настроение крайне циничной казни. Держались карлы очень сосредоточенно, у каждого за спиной, как ружье, пристегнут цилиндр двуглазого фонаря. Нижний достиг, видимо, дна, ведро брякнуло, зашаталась лужа света внизу, к нему, поскрипывая, поступали остальные и, зависнув друг над другом, надвинув к бровям тусклые каски, застучали, один за другим, у меня в висках маленькими молоточками, кололи породу, скребли, зачищали, только что не шили гору, меняясь профессиональными междометиями на своем лягушачьем подземном наречии. Группа трудящихся карл, похожая на проглоченную лампочную гирлянду.
- Оказались ни при чем - не смолкал офицер, обязанный, видимо, как можно детальнее мне все пересказать - и даже обиделись на нас гномы, все во время нападений на месте, полное алиби. Спецоперация понадобилась. Ждали очередной поломки, как объявления войны, аварийные долго не ехали, наши с ночным зрением и искателями тепла, как у спасателей, обложили все входы-выходы из тоннелей, некуда чтобы деться. Вылавливали психов несколько часов, до того они наловчились там шастать, как в норах мыши. Нормальные оказались мужики, здешние, то, что их не накрыли раньше, так это просто везло. Теперь уж ваша забота, мы вообще-то приехали.
Отряд диковинных правонарушителей стерегли в строгом армейском госпитале. Над высоким сплошным забором, порядка ради, режущая спираль, над входом в основной корпус государственный флаг, в окнах - не выбиваемое стекло, между лестниц - сетка. В этой крепости я листал их историю.
Возрастной состав "подземного движения", как условно их обозначили, от двадцати двух до сорока, прежде, до августа этого года, вместе замечены не были, по свидетельствам членов семей, соседей, коллег, новые знакомства, ошибочные действия, неадекватные поступки и неверные ответы на вопросы, только последние два месяца, не раньше.
"Мы все - близнецы" - сообщает любой из них в первой же беседе. Персонал госпиталя поражен совпадением поз, единством мимики, сходством жестов. Замечу от себя, практически одинаковы и словесные ассоциации. "Отражение" через паузу в три секунды у всех вызывает "нападение", "близнец" без паузы "я", "тираж" сразу "наш", "небо" после долгой задержки "огонь", а "земля" немедленно "мать" и так далее. Впрочем, множество слов так и оставлены ими без реакции. Со временем, действительно, почти перестаешь их отличать, не смотря на разницу роста, комплекции, возраста и прочей внешности. Очень хорошие актёры, всегда показывающие одного и того же парня. Если сказал один, остальные как будто слышали и согласились, даже находясь в другом корпусе или во сне. Медики почти сразу изолировали близнецов друг от друга, но пока это одиночество никакого успеха не принесло. Поразительна и реакция всех на церковный тест: из десяти, или большего числа стаканов, расставленных на столе, близнец безошибочно выберет единственный, с не освященной в церкви водой.
- Сними чужую судьбу с пальца - советовал мне один из них, наверное, имея в виду обручальное кольцо. Близнецы считают брак недоразумением. Я повиновался. Посередине разговора часто перестают отвечать на расспросы, с тоской глядят в пол, просят сказать, на каком мы сейчас этаже ("в этих окнах ведь все нарисованное, должно быть мы очень высоко") потом ложатся, прикладывая к паркету ухо и подолгу вслушиваясь. Манят прежние подземные забавы. Мучит выдуманная "высота", ниже которой их "не опускают". При каких обстоятельствах заметили между собой сходство, не отвечают, будто никак не возьмут в толк, о чем речь.
"Ну не всегда же вы были близнецами?". Наконец, старший из них изрёк: "Всегда были, не всегда помнили". Первые расхождения в суждениях заметны, если говорю об их домах. Все близнецы твердят одну историю: наклеил в комнате новые обои и прочел на них иероглифы, вроде "не всякий близнец доводится тебе братом" или "нет противнее, чем лица близнецов" или "жди близнеца из одного с тобой яйца". Варианты прочтения расходятся тем дальше, чем дольше задержанные не виделись. Никаких иероглифов у них в комнатах, конечно, нет, да и обои давно не менялись, к тому же ни один из близнецов скорее всего не знает хотя бы какой-нибудь иероглифической системы. Тест с пятнами подтвердил, любое сочетание гнутых линий, несколько раз повторенное в пространстве, всякий ритм контрастных контуров, орнамент, неоднократный оттиск, прочитают как те самые иероглифы, говорящие один и тот же афоризм, адресованный близнецам.
Самый обнадеживающий, бородатый и старший утверждает, будто стал искать и находить себе подобных после того, как распознал в коридоре самую настоящую родинку. Сколько он ни осматривал, ни трогал, ни на что другое она не была похожа. На обоях выросла родинка, и бумага вокруг этого места напоминала нашу кожу, довольно натянутую, как новая диванная обшивка.
Этот же старейшина уже на третьей встрече положил мне на ладонь предмет и назвал его "забинтованный ад". Я держал в руке крепко спеленутое тельце величиной с лимон. Неизвестно, где именно они его все это время прятали. Сквозь бинт чувствовалась плоть, дрожание и жар. Я предположил, что это самостоятельная органическая опухоль, выросшая из той настенной родинки. Лаборант назавтра сказал: "Там нет ни костей, ни органов, ни слоев, только мясо, и оно испытывает все возможности боли, их много, надолго хватит, прежде чем талисман остынет".
Кто же и где мучается, если внутри нет нервов? - недоумевал главный врач госпиталя. Я пояснил ему, что, согласно внешней анатомии, кое-какие нервы в талисмане все же имеются, трудно сразу обнаружить, а вот их центр ловит сигналы и испытывает ощущения где-то, за пределами здания, обычно такое длится неопределимый срок.
Зато старейшина, избавившись от "ада", явно вселял надежду и первый, недоверчиво щурясь, а за ним и остальные, дал согласие на лечение.
Медленно сбривать свой универсальный облик до прежнего состояния. В течении, скажем, двух-трех недель мнимое сходство потеряется - к этому сводилась выбранная терапия. Применялся Гайсин-метод. Близнецы поодиночке один час в сутки принуждены сидеть, закрыв глаза, как статуи, перед неуловимо мельтешившим светильником дрим-машины, будившей в них "персону". Пробовали оргон. Аппарат Райха заряжал облучаемые тела, вызывая в них "беспричинную" щекотку, эрекцию, сообщая зрению дополнительные оттенки светотени, а ушам позволяя поймать за хвост личные, блуждающие только в твоем скелете, аккорды, все более разлеплявшие близнецов. Для отказа от близнецовства зараженным рекомендовалось вырезать ножницами слова из журналов, газет и книг, а то и целые фразы, чтобы склеивать их в новом, лучшем на их взгляд, порядке, а то и наугад. Разглядывая первые "наугады", врачи не могли поверить, что это не работа одного и того же, причем, весьма зацикленного пациента, который изо дня в день замечает и склеивает "сердце" с какой-нибудь цифрой, подлиннее, а прогноз погоды иллюстрирует несколькими полосами свинцовой темноты, изъятыми из фотографий. Особенно тяжело давалось составление из слайдов в кинозале лиц выдуманных или знакомых. Я мало в этом участвовал, потому что не должен лечить их, свои внешние органы, на то мы и в госпитале, моя задача - искать причину заражения.
Наиболее частые завязи эпидемий - встречи с экзотическими животными-мутантами, результатами генетической порчи, либо с другими иррациональными организмами, например, биофантомами, хищно калечащими не сколько любое индивидуальное тело, сколько любое отдельное сознание, подвернувшееся им. Не оправдалось. В таких фантомных вотчинах всегда исповедуют культ причинившего травму "зверя", паническое и вместе с тем монотонное поклонение мутанту, который называется лишь иносказательно и изображается только символически. Вирус кошмара, передающегося через речь, так же может оказаться результатом работы редких приборов или самодеятельных церковных реформ, затрагивающих регулярные ритуалы - военные отрицают свою роль в нашем деле, а больше устройств, "навязывающих противнику альтернативный сценарий реальности" просто ни у кого нет. Церковь так же чиста, в нее никто из будущих близнецов никогда не ходил. Оставался один из редких вариантов, например, антропоморфный автор болезни. Тем интереснее охотиться.
Признаюсь, вначале я соблазнился ложным следом, ехидно подсказанным мне прежним опытом. С одним из близнецов, если верить документам, несколько лет назад я уже имел дело. Он входил в секту "автофилов", их гуру, ныне счастливо излеченный, учил - "автомобили это люди после смерти".
Тебе небезразлично, какой моделью ты станешь и кого именно повезешь внутри, именно поэтому важно, как ты сейчас живешь. В дорогих, проносящихся мимо, предметах зависти, они узнавали неутомимых подвижников и праведников, а в дешевеньких и разбитых прозревали ленивых неумех. Впрочем, делались расчёты и посложнее: совершенно своеобразная мозаика качеств требовалась, например, чтобы оказаться после похорон грузовиком или автобусом, асфальтовый каток или гоночная ракета - совсем уникальный случай. Особый язык секты называл внутренние органы, как части машин, и привычки, как марки моделей, ну и, разумеется, наоборот. Загробная жизнь или воскрешение из мертвых началось, по вере автофилов, в первых годах двадцатого столетия и сейчас число авто на душу населения есть не просто экономический показатель, но эзотерическая цифра, выражающая отношение живых и воскресших душ.
Он был один из них, правда тогда он держался на обочине автофилии, почти всё принимал за воспитательную притчу, готовился стать "средней, но нужной семье", маркой, "энжелом", например. Я его вообще не помню. Незнакомое лицо, никаких замечаний на его счёт в тогдашнем досье, только фамилия, имя и стандартное описание. Но рецидивы случаются и через много лет, вирус, неподвижно продремавший в памяти не один год, вдруг ошпаривает изнутри, изменившись до неузнаваемости за время сна, заставляет собрать вокруг, пусть уже и совсем иных, последователей. Тихий адепт недолеченного учения воплощается магнитом-апостолом нового очага.
Ничего заразительного в нем не нашлось, снова один из самых заурядных. Насчет прошлого признался, да, думает иногда, почему автомобили сбивают на дорогах одних, а не других, пешеходов, какой в этой случайности смысл? Возможно, покойники мстят своим обидчикам и должникам, или их детям. Однако это так, не всерьез. Конечно, не хочет он никаким "энжелом" становиться на четыре колеса. У него ведь близнецов столько. Выходишь из метро и встречаешь, тот ловит рыбу на Набережной, потом идете домой к другому и там, на обоях прямо, у него иероглифы "близнец манит близнеца", а дальше собираетесь на дело, стемнело, подходят еще наши. Вместе в люк не страшно лезть, а там уж знаешь всё, будто в трубах целую жизнь проползал.
Метро давно подозревалось. Слишком долгая, до минуты, задержка ассоциации у всех, а потом "крючок" или "проверка". Да и смежные слова, если я предлагаю "транспорт", близнецы отвечают "темный", "нижний". Если "поезд", то "тоннель", если "лестница" - "едет" и прочее. Раньше можно было объяснить особое их отношение к метро близостью подземелий, в которых близнецы действовали, но теперь всё яснее обратная связь. Заражение случилось именно там, и потому набеги близнецов так же не поднимались выше грунта. "Энжел" ничем нам больше не помог. Другой вспомнил как недавно, не глядя, плюхнулся в лужу крови, разлитую в подземном вагоне, на сиденье. В такой случай грех не вцепиться, мало ли чья там могла быть кровь, но вновь обман, еще одна пустая версия, в тот, точно установленный день, люки по ночам уже открывались, жители уже жаловались на воду, точнее, на её отсутствие, да и нескольких близнецов не было сего числа в городе, не то что в подземке, а запачканные сиденья у нас, как известно, моют каждую ночь, и моют хорошо, с хлорочкой - все, кроме химических граффити, отмывается.
Что-то всё еще держало их, таких от природы не похожих, но уверенных в обратном, не позволяло вспомнить главного случая, заставляло меня шарить около.
"Забинтованный ад", отданный мне старшим, как я и полагал, оказался коллективным талисманом группы с неизвестным нам центром чувств. Остывал по мере того, как испытывал одну за другой, все возможности физической боли. Наконец, лаборант размотал пинцетом засукровившийся бинт и представил мне зажатый в стальных щипцах, холодный, безвольный и бледный, скользкий, местами бежевый клок ничьего мяса, похожий на изнурённый в уксусе кусочек завтрашнего шашлыка. Страдающий талисман остыл, а значит, я могу знать о заражении гораздо больше, чем раньше.
Они подхватили эту гадость не друг от друга по цепочке, а все - одновременно, в один день, число совпадает. После того, как мы скормили дохлый талисман собаке, жившей у ворот и охранявшей больничную территорию, каждый близнец признался, старается без крайней нужды в метро не ездить. Боится, что его поймает за руку контролер. Конечно, контролеров там не бывает, для справедливости достаточно встречи с бдительным глотателем магнитных сигналов при входе, а все-таки страшно, однажды, на кольце, был контролёр, строгий, сцапал их в поезде: "Предъявите, пожалуйста, что у вас за проезд?" - и они не ведали как ответить, где платят за билет, который нигде не купишь, чувствовали себя рыбой, рефлекторно проглотившей наживку и теперь не верящей в крючок, тянущий вверх внутренности, и захотелось найти себе замену-близнеца, а самому куда-нибудь деться, оставить копию разбираться с вопрошающей властью, ведь нету ничего невозможного в таком выходе, раз нет ничего невозможного в контролёре, который, я предполагаю, и стал их общим прототипом.
Разнервничавшись, отвязавшись от сумасшедшего, каждый из них, куда бы он в тот день не ехал, пропустил свою станцию на кольце, а точнее, не доехал одну, потому что понял - не в ту отправился сторону, надо прибыть с другой. Так повторилось несколько раз, обессиленный пассажир не выдерживал последней остановки, выскакивал, бросался в двери встречного состава и вскоре опять, недолго отдохнув, разъяренный собственной невнимательностью, выпрыгивал из вагона за одну остановку до нужной. Никто из них таким способом до места не доехал, пришлось выходить, двигаться наземным, или ногами, а там уж, у кого сразу, у кого - через день-другой, и близнецы начались. Задержанные откровенничали, раз уж их живая реликвия стала сегодня собачьим дерьмом.
Обрыв терпения, невозможность дождаться остановки - был всего лишь симптом только что случившегося заражения, как шанкр, первая метка сифилиса, исчезающая через пару дней, чтобы вибрион начал точить ни о чём не осведомленный организм.
"Бессознательное", так раньше называли автономные органы человека. "Подсознательное" - говорили врачи о нижних свободных органах, "сверхсознательное" - догадывались теологи о верхних, а публика в подавляющем большинстве своем не делала различий. Так выражались еще до появления внешней анатомии, которой я как раз давно и небезуспешно занят. "Эмпирически досягаемый мир - твое тело, наблюдаемая реальность (не путать с абстрактной "реальностью вообще") - есть твои органы, осталось только их классифицировать" - постулат, породивший внешнюю анатомию, как самодостаточную практику, напечатан на первой странице всех учебников по этому искусству - "катастрофы, жертвой или свидетелем коих ты становишься - твои болезни, "экстраординарные" феномены - твои сны или приступы бреда твоих верхних или нижних органов".
С развитием внешней анатомии объясняются любые совпадения и все символические события, громоздившиеся раньше тревожными пирамидами недоразумений в реальности каждого. Телесные симптомы. Не больше, но и не меньше. "Случайное" попадание или непопадание того или иного лица в ситуацию, "внезапный" поворот событий, вторжение непредвиденных условий в любую твою задачу - избежавший осознания произвол твоего организма, гораздо более объемного, чем считалось. Наши автономные органы, растущие как ниже, так и выше наблюдающих глаз, переплетаются в систему, наподобие грибницы, именуемую по старой привычке "миром феноменов".
Внешняя анатомия открывает качественно новый шанс самопознания. Прочитанная сегодня в газете история о моряке, у которого за одну ночь из спины вырос корабельный якорь и он умер во сне, придавленный, мало кого удивляет. Людей интересует скорее, как избежать подобного, справиться со своей свободной плотью. Опыт внешней анатомии позволяет находить и изучать тех, кого прежнее сознание допускало только в облике кинематографических или литературных монстров. Иррациональные организмы, возникающие и существующие в пределах нашего горизонта благодаря излишку ужаса в психической жизни миллионов, не мыслят, мы притягиваем их сами и сами натравливаем на себя, "бессознательно", как выражались в прошлом веке.
Например, "руки". Гигантская мышца, натянутая на многометровый позвоночник, обросший во множестве передними конечностями человека. Когда "руки" катятся с холма, чтобы напасть на воскресный молодежный пикник, они похожи на возбужденно машущую толпу, свернутую трубочкой, а когда поднимаются из океанской глубины и дружно гребут к прогулочной яхте, чтобы вцепиться, раскачать и утопить, больше напоминают слишком тесно связанную пловцовскую команду. Поверить в то, что к вам приближаются именно "руки" - от двадцати до пятидесяти хваталок, разрывалок и колотилок, растущих вокруг скрытой десятками подмышек оси - может только лицо, постигшее азы внешней анатомии. Кожа "рук", со слов чудесно спасшихся из объятий, самая разная, в зависимости от случая, как стальная обшивка может быть твердой, гладкой, если бить ножом, или упругой, как резина, если отбиваться железным прутом. Война с иррациональными организмами - нечто, вроде уэллсовской войны с марсианскими захватчиками, чем сильнее в неё втягиваешься, тем чаще их встречаешь, с той лишь усугубляющей разницей, что "руки", да и любой другой их родственник-монстр, так же запросто в никуда исчезают, как и появляются отовсюду. Закатываются в лес и там уже не сыщешь, дирижаблеобразно взмывают ввысь и тают в атмосфере или погружаются в морской мрак, будто бы навек растворившись.
Вместе с внешней анатомией и её подразделом - биологией фантомов, сложилась и новая география. Как только люди согласились их замечать, начался поиск, описание и учёт тех движущихся зон, временных пятен, путешествующих мест, меняющихся убежищ и обиталищ всех тех, кого веками именовали призраками и духами, далеко не всегда опасных, порой загадочно декоративных или пассивно многозначительных.
Бывает, пастухи загоняют своих овец туда, где растут прямо на грунте непривычных размеров цветы с синими человечьими головами внутри них. Головы замечаются, плюются и визжат, когда стадо объедает первые лепестки. Немного манерные, сиреневые, но живые, головы отвечают на вопросы, если разворошить маскирующий плотный бутон. Утверждают, были гильотинированы во время французской революции и уверены, что ныне нежатся в раю, между тем, как безголовые тела, по их мнению, наказываются в аду сатанинским конвентом, впрочем, обоюдно общаться с ними смог только на второй день прибывший брат пастуха, немного понимавший по-французски. Овец пришлось гнать назад, а вызванная экспертиза опоздала, ничего необычного на том горном лугу больше не росло, однако, "сад гильотинированных" потом ни раз и ни два встречался на пути самым разным свидетелям совсем в других широтах, жаль, до сих пор "цветущие головы" не описаны специалистом.
Совсем другой цветок, мяукающий на рассвете и на закате, очень похожий на розовую кошачью пасть на длинном стебле, может вырасти у вас под окном и вы не догадаетесь даже, что это не какая-то кошка пробежала мимо, но голос фантомного растения, вряд ли доживущего здесь до ближайшего воскресенья.
Планируется использовать внешнюю анатомию и в социальном смысле. Перед моими ближайшими коллегами поставлена задача: вывести, используя избыток психической активности населения, как бог использовал глину, специальные организмы, поедающие любой, найденный в ареале обитания, мусор и выделяющие плотные брикеты, сжатые из хлама, главное, чтобы такой мусорщик не мог загрызть и сжать источник загрязнения, то есть человека. Настолько предсказуемые, иррациональные организмы на заказ, пока невозможны.
Заявлен и другой, не менее смелый план, разрешающий квартирный вопрос. Предлагается научиться жить одновременно по одним и тем же адресам, проходя друг сквозь друга и воспринимая параллельных жильцов, как добрых и безвредных привидений, а то и вовсе не замечая своих "бесплотных" соседей. Такой опыт может привести к взаимному, друг сквозь друга, бытию нескольких государств с разными правилами и устройством, не входящими при этом в конфликт, так как их граждане не будут особенно встречаться, да и всерьез верить в альтернативное население. Хотя это совсем фантастика, даже про параллельно заселенные квартиры, чья, в конце концов, там будет мебель, техника, да те же обои, не будут ли читаться чужие письма? Параллельный народ? Для этого придется построить тот же дом ещё раз, "сквозь" уже существующий. И все равно, не будут ли граждане двух, или сколько их там планируется, одновременных государств, скакать туда-сюда, пользуясь здесь и там привилегиями и ускользая от обязанностей? Как специалисту, мне рано в это верить.
Труднее всего будет разобраться, сознательный он вредитель или такой же зараженный, только номер один, колба с зашевелившейся в ней отравой, ни в чем не повинная сама по себе. При обнаружении и задержании утверждает: "Хоть башкою о стенку шарахаюсь, но не пью, не курю и не трахаюсь", видимо, таким образом пробуя заранее оправдаться, разыграв полную неадекватность. У метро, где его отследили и выловили, помимо главной клички "пират", за ним прочно держались имена "пьянтозо" и "невминько". Пиратом же его окрестили из-за женской косынки, какой повязывает голову "от солнца", шляясь целыми днями по рынку. "Кто пьёт нарзан, тот скачет, как тарзан" - хочет понравиться торговкам из фруктовых республик, не дождавшись милости, жалится - "я живое существо, я сидел за воровство!" - если и так не действует, угрожает - "я живое существо, изучаю колдовство!" - или - "солнце село за бугор, достаю я свой топор, инструмент ночных прогулок, с ним шагаю в переулок!". Выпрашивает себе чего-нибудь с прилавка в обмен на стихи, на шутливое замечание, мол, стихи-то больно коротки, важно отвечает: "Вам ведь купюрами платят, мой стих не должен быть длиннее купюры". "Прибежала мышка, кокнула яичко, радуется, сволочь, не родится птичка" - с этими словами прячет взятое из картонки яйцо в карман. Таким засняли пирата незаметные агенты, несколько дней наблюдавшие его обыденную жизнь. Борода, излюбленные гримасы, манера замирать посередине фразы - общие для всех наших пациентов, хотя и скопированы ими, теперь, глядя на подлинник это заметно, весьма и весьма условно, еще бы, встреча длилась пару минут, никак не дольше.
В госпитале все время бубнит под нос: "Если в кране есть вода, да, да-да, да-да, да-да". Ассоциативный тест пришлось отложить, потому как я все равно не знал как поступить со словами, вроде "пердила" и "блядовозка", хотя в сфере более общей лексики совпадения гораздо чаще, чем у незнакомых.
Коммуникабельничает с удовольствием, вот дословная запись одного из его ответов:
- Я многим обязан многим. Я мог быть вообще безногим и безголовым мог. Я мог быть вообще рогатым. Хвостатым мог супостатом с добрым волчьим лицом. Уберегли меня. Не допустили, бля! Я многим обязан многим. За то, что не стал, как боги, за то, что потел, как все. Да всем обязан вообще.
На убедительную просьбу признаваться, пожалуйста, по делу, сокрушается: "Я сообщаю не по делу, а по его существу".
- Вы ведь троллейбусный контролёр?
- Да когда оно было? - возвращается пират к автобиографической прозе, раз уж речь зашла о последнем месте его работы - в одна тысяча лохматом году! Вы бы меня еще про армию спросили.
И хотя никто не спросил, вспоминает про армию:
- Аты-баты, шли солдаты, синим пламенем объяты - и, подумав, добавляет - рядовой по фамилии Иванов любит спать в собственном носке, а рядовой по фамилии Сидоров повесился на собственном волоске!
Останавливаем его, нам про армию вряд ли нужно.
В должности троллейбусного контролёра пират полагался на маскарад. С ведерком, удочкой и свернутой черной сетью, что означало "я ловец", он поднимался в салон, усыпляя рыбацким видом бдительность равнодушных к ребусам неплательщиков, и, выбрав нескольких, лукаво наклонялся к ним, приветливый рыболов, чтобы поинтересоваться: "Ваш пожалуйста проездной документик?"
Уволившись из контролеров еще в прошлом веке, околачивался у метро, выпрашивая фрукты у южан, и только в редкие дни, когда удавалось бесплатно проскочить вниз со всеми снастями, спрятанными до поры под курткой, в косынке, скрывавшей трещину во лбу, докапывался к пассажирам: "Предъявляем билетики, где ваш, будьте так любезны?". Умел выбрать жертву, посмотреть, спросить, ухмыльнуться и выйти, небрито улыбаясь, оставив противника разгромленным.
Не наказуемое законом хобби. На вымогательство не тянет. Очную ставку пирату и близнецам остереглись устраивать, хотя я настаивал, не захотели подвергать угрозе и без того трудное выздоровление группы. Он дает обязательную в подобных случаях письменную клятву более никогда в метро себя опасно не вести, ни к кому не приставать, первым не заговаривать, речь об оплате не вести и рыбаком не наряжаться. Готовится публичное телевизионное разоблачение разносчика бредового вибриона, но не раньше, чем терапия в пострадавшей группе будет закончена, то есть когда близнецы начнут без усилий отличать друг друга. Обычно, после излечения выявленных и поучительной передачи на ТV, эпидемии в прежней версии не возобновляются. Пирата отпускают, защелкнув ему на кисть неснимаемый браслет слежения. Пускай несколько месяцев носит, пока болезнь не сойдет на нет, по крайней мере понятно будет, где именно он сейчас находится, достаточно посмотреть на экранную карту, как там ведет себя крестик, распространяющий кружки. Вполне законная мера, если учесть отсутствие у пирата постоянного адреса.
- Отселиться это мечта всей моей почти жизни - делился пират, пока мы ехали в одном вагоне под землей, я за авиабилетом, а он не знаю куда - купил себе квартиру, пока еще в троллейбусах ловил, деньги собирались всю почти жизнь, сразу выяснилось, жилье мое принадлежит двум банкам, они из-за него не первый год судятся, другой бы заплакал, а я продал побыстрее третьему банку и культурно отдыхаю на эти бабули, живу у хороших, но бедных, радушных приятелей. Правда, денег опять-таки нету, куда-то они растаяли.
Слушая его явно на что-то намекавшую притчу, мне не хотелось разбираться в иносказании, я следил, как пират ведет себя в поезде, потому и поехали мы на метро, не будет ли особенно нервничать, не выдаст ли опасных навыков? Вроде бы ничего. Держится. Он вышел раньше меня. На голове окольцованного не было платка и через весь лоб зиял изогнутый зиг-руной шрам.
Назавтра нам сообщили о его смерти. Пират лежал лицом вниз на ступенях, ведущих в какой-то подвал, с сердцем, намотанным на отвертку, просверлившую ребро. Видимо, жизнь шла из его тела, как вода из ванной, постепенно, через отверстие в груди. Первые сутки за ним неотрывно следили из госпиталя и под утро забеспокоились, что он так долго делает там, чуть ниже асфальта? Попросили ближайшее отделение разобраться. Так отказал еще один мой орган. - Самоубийство поэта - иронизировал криминалист, принимавший труп, выяснилось, он часто видел и слышал покойного на рынке, у метро. Хоронили без меня. Мне билет не позволил.
Готовясь забыть эту историю я шел своим городом, приятно знакомым, только стало так же холодно у нас, как там, откуда я только что вернулся. Совсем зима. Своей показалась даже случайная собака, в целом похожая на дым. Двадцать шесть ступеней вниз. Две станции через тьму. Двадцать ступеней вверх. Дорога к дому.
- А сам-то ты? С билетом ездишь? - прощаясь, пират дал руку, вагоны останавливались. Шутливый вопрос, заданный мне позавчера ныне покойным в нескольких часах лету отсюда, мог означать, что все в прошлом, болезнь не вернется, но повторялся теперь сам собой, стоило спуститься к поездам. И пальцы слишком уж точно запомнили его пожатие. Не получалось слишком быстро оттуда улететь.
Самоубийство, конечно, так не выглядит. Если еще кто-то, кроме нас, ищет источники и круто с ними обходится, то лучше с этим разберется тамошний или федеральный розыск. Я диагностик, а не детектив. Шагая, сочинять фразы для жены.
Сложенные зонтики опустевшего кафе у кинотеатра, висят на осях, как повешенные гиганты в красных плащах и капюшонах. Уезжая, я в этом кафе видел человека, читавшего газету, синюю, как небо и очень похожего, если мне не изменяет, ну хватит, тогда сравнивать было еще не с кем, значит, обман.
"Вот вам история о господине со стреляющим зонтом - молча твердил я последнее, силлабо-тоническое, продиктованное творцом эпидемии - который из вагона выкинут, и вот стоит он под дождем средь чиста поля. И не в кого ему палить. Стоит, и мокрый, размышляет: а можно зонтик-то открыть? Не заржавеет ли машина? И не собьется ли прицел? Смогу ли из него убить кого-нибудь? И сам останусь ли я цел?"
Следы автомобильных маневров во дворе, как пулеметные ленты. Иероглифы окон моего дома в сумерках, вечерняя каллиграфия сверху вниз - не читается.
Сгибая пальцы троеперстием, чтобы вдавить нужные цифры подъездного замка. Каждый раз поднимая правую в запрещенном приветствии, чтобы достать дверной звонок. Пока ждал у дверей, рассматривал руки. Восемь братьев, будто только что придуманные, уставились удивленными ногтями, только двое, в иконописном смирении не глядели на владельца, нагнувшись друг к другу, в остальных отражалось, кажется, одно и то же непонятливое лицо. Никого с той стороны. Пошарьте-ка, ребята, в кармане ключи.
Темная прихожая как незапоминаемая эпоха между черно-белой подушкой и цветным сном.
Жены нет. Да я и не предупреждал, что сегодня. Труба рыгнула и скоро закапала мутная, тяжелая, явно опасная для жизни, вода. "Домовые поют" - называет она этот трубный стон в стенах. Кстати, о стенах, начала-таки ремонт без меня. Новые обои. На ощупь, как гладко выбритая кожа, только остывшая, но упругая. И на них не сразу бросающиеся эти иероглифы, которые свободно прочтёт даже неграмотный.
Звук за спиной. Это она пришла. Рада будет. Или это идёт мой близнец. От нижних моих органов, с родины, из-под грунта, оттуда, где нами назначен окончательный поединок с ними.
|
