на "Записи и выписки" Михаила Гаспарова

Татьяна ЧЕРЕДНИЧЕНКО

http://www.nlo.magazine.ru/archive/93.html

В том "Записей и выписок" М.Л.Гаспаров успел вставить отзыв на публикацию журнального варианта в "Новом литературном обозрении": "Из письма О.Ронена: Сегодня на устном магистерском экзамене нашу аспирантку-древнерусистску (монголку) спросили: а что вы читали последнее из современной русской литературы? Она ответила: "Записи и выписки". - К какому жанру, по-вашему, это произведение принадлежит? - Она (неуверенно): Пчела?"

"Пчела" - это, конечно, слишком. Хотя определить жанр книги М.Л.Гаспарова в самом деле трудно.

Можно было бы положиться на указание автора. В обращении к читателям М.Л.Гаспаров ссылается на старинных книжников (Авла Геллия, Плутарха), записывавших интересные словесные выражения и случаи из прошлого. Однако те не располагали поучительные и забавные анекдоты в алфавитном порядке и, похоже, вообще не заботились о жесткой композиции целого. В "Записях и выписках", напротив, прослеживается строгая организация материала, в которой музыковед может легко опознать форму рондо: четыре "рефрена" и три помещенных между ними разных "эпизода". Краткие фрагменты автор расположил в четырех подборках "От А до Я" (разбив их не привязанными к алфавиту тематическими вставками, порой объемистыми, - например, "Моя мать, мой отец, мое детство, война, эвакуация, школа", "Из разговоров С.С.Аверинцева", "Сказка о мешке" из "1001 ночи"). А между "алфавитами" автор поместил тремя блоками ответы на вопросы журнальных анкет, эссе о филологии и критике, статьи и заметки о стиховедении, поэтических переводах, а также и сами переводы.

Композиция книги свидетельствует о профессиональных занятиях автора. Недаром блок экспериментальных переводов-верлибров, ранее автором не публиковавшихся, расположен точно в центре "круга" (четвертый из семи разделов), - этим М.Л.Гаспаров, возможно, обозначает место поэтических переводов в своей профессиональной жизни. В алфавитных же подборках узнаваемы словники энциклопедий, для которых много работал М.Л.Гаспаров, и словарей, которые у филолога и переводчика всегда под рукой.
Однако за профессиональной строгостью, которую исповедует М.Л.Гаспаров (Точноведение: "В переводе, кроме точности, должно быть еще что-то". Я занимаюсь точноведением, а чтотоведением занимайтесь вы"), открывается "еще что-то", очень неожиданное и очень существенное.

В алфавитные каталоги вторгаются "как бы примечания" - записи снов (больше всего снов сына, из них самый доступный краткому пересказу - о человеке четырех национальностей, последняя из которых "секретная"), цитаты из библиотечных аннотаций к книгам и т.п., вовсе не связанные со смежным фрагментом на ту или иную букву. Но даже если бы этих вставок не было, с энциклопедичностью-словарностью вступает в диссонанс содержание "словника".

Тут две неожиданности. Первая: "личное, слишком личное" - "слишком" в смысле шокирующего несовпадения с образом автора, который сложился в сознании читающей публики. В самом деле, трудно совместить с критерием по имени "Гаспаров" такие самоотчеты: "Комментарий к Авсонию, конечно, весь компилятивный (см. ИМПОРТНЫЙ), но я и сам ведь весь компилятивный (к сожалению, не импортный, а очень среднерусский)"; или: "Без меня народ неполный? Нет, полнее чем со мной: я - отрицательная величина, я в нем избыточен".

Вторая: среди фрагментов под заголовками, вполне уместными в энциклопедические словниках ("Прогресс", "Правда", "Педагогика", "Просвещение" и т.п.), вдруг встретятся какие-нибудь "Поручения дамские": "Увалочку полушелковую модного цвета, чулки ажурового цвета с цветочками, кружева на манер барабанных (брабантских), лорнетку - я близкоглаза. Еще купить хорошего кучеренка да тамбурную полочку. Узнать, почем животрепещущая малосольная рыба, а будете в городе, спросите, который час". Сколько же надо было читать, чтоб найти этот образец, затерянный в рутине давнего провинциального быта! От "увалочки полушелковой" - к такой концепции времени, когда оно находится где-то далеко в городе, наряду с "ажуровыми чулками" и "животрепещущей малосольной рыбой", и его можно привезти в деревню в застывшем виде утратившего актуальность ответа на вопрос "который час": нарастание наивности и абсурда, как в специально сделанном концептуальном тексте.

Последний пример - это, так сказать, "пчела". Большинство же "файлов" алфавитного каталога, неважно, каким словом (или даже частью слова, например, "- вцы": "Не случайно ведь толстовцы были, а достоевцев не было") маркированные, - скорее "дерево": "Натуралисты показывают человека как дерево прохожему, реалисты - как дерево - садовнику" (Брехт). М.Л.Гаспаров показывает свои "деревья" (филологические, стиховедческие, переводческие, но также того универсального рода, обозначение которого должно соединить такие слова как "жизнь", "понимание", "человек", "общество") садовникам, которые выступают (при чтении его книги) в роли прохожих (и обратно).

Поэтому в "Записях и выписках" столько нефилологически общего, взятого, однако, с филологической неангажированностью, как если бы речь шла о частотности рифм. "Традицией мы называем наше эгоцентрическое право (точнее, привычку) представлять себе прошлое по своему образу и подобию. Так, средневековый человек считал, что все твари "Фисиолога" созданы затем, чтобы давать ему символические уроки". Или: "Интеллигенция не может простить Ельцину, что ее не перевешали". "Да, сказала, М.Чудакова, - есть такая вещь: комфорт насилия, интеллигенция все не может от нее отвыкнуть". Или: "Наука: Философия была наука, а теперь дисциплина, - сказал моей дочери преподаватель марксизма".

Так что с жанром все-таки трудно. Выдержки из архивов автора - это только внешняя форма. Сожалеют (С.С.Аверинцев, например), что М.Л.Гаспаров так и не опубликовал до сих пор свои поэтические тексты. Между тем "Записи и выписки" можно рассматривать как стихотворное произведение. Не верлибр, рекомендуемый автором для поэтических переводов, но монтаж из чужой-своей речи, как в тестах Т.Кибирова или Л.Рубинштейна. Этим сравнением вступаю на почву, возможно, не самую родную для автора "Записей и выписок". Но Т.Кибиров извлекает щемяще лирический смысл из работы с цитатами; Л.Рубинштейн мыслит свои стихи как ряды карточек библиотечного каталога, а в "Записях и выписках" есть и то и другое.

Но даже если сравнение натянуто, все равно экзистенциальные каталоги М.Л.Гаспарова воспринимаются или как центон (но далекий от шутки) или как текст, в котором чужие речения и прямая речь мемуариста, цитируемые афоризмы и высказывания от себя являются метонимиями друг друга (так примерно, как в следующей записи: "Имя: Прокофьев в детстве сказал матери: Мама! Я написал рапсодию-Листа". Федр озаглавливал свои стихи: "Эзоповых басен книга такая-то". А у Шенгели есть четверостишие под названием "Стихи Щипачева"), вместе обозначая некоторый единый смысл.

Можно оттолкнуться и от другого, тоже натянутого, сравнения. Текст "Записей и выписок" производит впечатление совокупности примечаний и развернутых дополнений к некому "основному тексту", как в "Бесконечном тупике" А.Галковского. Но у Галковского - действительно тупик, поскольку примечания плодят примечания, и основной текст отодвигается и отодвигается в небытие. На него как бы не хватает пороха (воли к краткости-ясности). Галковский - автор примечаний, чувствующий современность как эпоху примечаний… В "Записях и выписках" другое. Основной ее текст, вполне внятный, читателю дан - в виде стержневого пунктира, прочерченного частично в алфавитных блоках книги, а частично - в ее крупных тематических разделах.

Текст этот можно, в соответствии с гаспаровским методом "конспективного верлибра", перевести несколькими тезисами: личность - всего лишь "точка пересечения общественных отношений"; литературные тексты не для нас создавались, и мы не должны "вчитывать" в них свои творческие импульсы; филология как специальная школа понимания требует отказа ученого от себя ("Филология трудна не тем, что она требует изучать чужие системы ценностей, а тем, что она велит нам откладывать на время свою систему ценностей. Прочитать все книги, которые читал Пушкин, трудно, но возможно. А вот забыть (хотя бы на время) все книги, которых Пушкин не читал, а мы читали, гораздо труднее"); соответственно, на первом месте и в филологической науке, и в переводческой деятельности, и в жизни - приземленный, "черновой" труд (исследователь должен "правильно понять слово: в таком-то написании, в таком-то сочетании, в таком-то жанре…, в такой-то стилистической традиции это слово с наибольшей вероятностью значит то-то, с меньшей - то-то, с еще меньшей - то-то, и т.д. А эту наибольшую или наименьшую вероятность мы устанавливаем, подсчитав все контексты употребления слова в памятниках данной чужой культуры… В этом фундаменте филологических исследований, как мы знаем, сделано пока что ничтожно мало"); всякие красивые концептуальные построения (например, структуралистские или деконструктивистские) есть научно и морально неадекватное самоутверждение их авторов, тогда как ученый, да и вообще личность, должны стремиться к самоотрицанию.

Последнее - не просто научная позиция. М.Л.Гаспаров пишет о себе в стилистике отсутствия иллюзий: с годами он становится "исполняющим обязанности себя"; "из меня будет хороший культурный перегной"… В мемуарах о детстве - никакой сентиментальности, даже когда речь идет о родителях. Отцу (а потом и себе самому) поставлен диагноз: "скорее доброжелателен, чем добр". Повествуя о юношеском самообразовании, автор больше подчеркивает то, что ему не удалось (например, стать любителем музыки), чем то, что удалось. В университетских воспоминаниях - ни единого намека на то, как проявлялись в студенческие годы способности автора. В воспоминаниях об ИМЛИ, и вообще в мемуарных фрагментах книги автор присутствует лишь как рассказчик, но не как герой. Героем автор становится лишь в заметках под титлами "личность" "старость", "смерть": "Я - ничто как личность, но я - нечто как частица среды, складывающей другие личности", "Раньше я называл себя "скрещение социальных отношений", теперь - стечение обстоятельств"; "Я сейчас на точке того профессора, который, неожиданно уходя на пенсию, сказал: "Я стал читать хуже: сейчас это замечаю я, а вы не замечаете, - хуже будет, когда станете замечать вы, а я не замечать"; "Расплывающийся, как в ненаведенном бинокле, образ смерти, по которой я собой стреляю, - недолет, перелет, - и стараюсь угадать нужный срок"…

Какая-то устрашающая (и вызывающая пиетет) трезвость. Но не глядящая в сторону самоуничижения и смирения, а универсализующая исследовательский, демифологизирующий, подход.

И все же (или именно поэтому) после "Записей и выписок" убеждение читающей публики в уникальности Гаспаров-исследователя и Гаспарова-личности становится только тверже. В этом смысле автору не удалось демифологизировать самого себя. И это хорошо, потому что вместе с сознанием значения М.Л.Гаспарова утверждаются и воплощаемые в его деятельности представления о гуманитарной науке - как о сфере добываемых кропотливым трудом сведений и знаний, а не концептуального фантазирования, подкрепленного ссылками на энциклопедию "Мифы народов мира" (увы, последний образ науки сегодня широко распространен, и не только в литературоведении и филологии, но, например, в музыкознании).

Напоследок о том, как издали книгу М.Л. Гаспарова. Издательство "Новое литературное обозрение" (одно из немногих - не единственное ли?) культивирует адекватность оформления издания его смыслу. В данном случае, мне кажется, дело решили точная сдержанность и немногочисленность "картинок" (всего их две: взятый на твердую обложку рисунок Сольми и помещенный перед титульным листом дружеский шарж Э.Станкечива, точно передающий чуть сутулую осанку автора книги, - с ней так согласны воспоминания М.Л.Гаспарова о школьных невзгодах и, вообще, та его самооценка, о которой шла речь) и тонкая работа со шрифтами (художник Д.Черногаев). Шрифтовых кодов три: жирный, курсив и обычный. Но их достаточно, чтобы проиллюстрировать и даже объяснить композицию книги. Жирный шрифт служит выделению ключевых слов (что важно в алфавитных каталогах); курсив - маркировке свободных вставок-примечаний (например, "сновидческих"), а обычный шрифт подает основной текст. Аскетизм оформления (при выверенной качественности полиграфии) соответствует отрицанию "Я" во имя ясности предмета, которое М.Л.Гаспаров распространяет и на самого себя.

Замечательная получилась книга. А жанр ее обозначен именем автора.

Назад в "Коллекцию рецензий на "Записи и выписки"







Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1