Текстовая расшифровка беседы, имевшей место быть в Ленинграде 7 апреля 1991 года между

Костровым Николаем Ивановичем (1), Костровой Анной Александровной (2), Шумовым Александором Анатольевичем (3)

1. Да, да, да, да...
3. Когда я бываю в Ленинграде...
1. По существу, у меня связь сейчас с Москвой, с Рождественским только и есть. А так мы реликтовые экземпляры, и нас осталось очень немного. Значит Вас интересуют Константин Ивановича письма?
2. Он читал. Он плохо слышит. Вы далеко сели.
3. Меня интересует...
2. Вы неудачно сели. Вы сядьте.
1. Хорошо, хорошо.
2. Ничего, я буду повторять что ли после этого? Вы все поменяете. Садись сюда, за стол, Коля. Коля, ну, послушай меня, будет хороший разговор. Подвиньте сюда, а вы сюда. У него одно ухо слышит. Вы будете просто прекрасно разговаривать, а не перекликаться.
3. Да, значит, да... Я давно интересуюсь проблемами, связанными с Малевичем. И с ленинградской жизнью того времени. Не могли бы Вы что-нибудь рассказать о своих впечатлениях? Что Вы помните о том периоде? Вы вообще знакомы с Малевичем?
1. Видите ли, ну, конечно, был, был и знаком, и встречался, и знаю его жизнь в Ленинграде. Но я, по-моему, рассказывал.
3. Но они, по-моему, не записывали на диктофон.
1. И слава Богу!
3. Да. Теперь я записываю на диктофон.
2. Это что, уже идет запись?
3. Да уже идет запись.
1. Это что за игрушка?
3. А вот такая японская... нет, немецкая...
1. Япо-н-ская?
3. Нет, немецкая, немецкая. Вот тут даже уже Ваш портрет есть почти (показывает кассету с изображением). Но это не Ваш.
1. Да, да. А у нас в последнее время была из Германии студентка Елизавета.
2. Элизабет!
1. Она из Дрездена. И она интересуется опять Матюшиным и этим периодом.
3. Ну, прекрасно, прекрасно, пока надо все это зафиксировать.
1. Вот в том-то и дело, что мы остались, действительно, реликтовые экземпляры. И уже плохо ходим, плохо слышим. Но еще помним, помним все! Я хочу начать с последнего письма Константина Ивановича. Оно вот здесь в этом шкафу.
2. В котором ящике?
1. В последнее время у нас, в Ленинграде, линия Малевича немножко ожила. Было несколько интересных выставок. Выставка Кондратьева Павла Михайловича. Не слыхали?
3. Я был на ней, очень хорошая.
1. Выставка Волкова. Она была и в Москве.
2. Были?
3. Да, был.
1. Сейчас вот выставка Поваровой в Доме писателей. Ученицы Волкова. Понимаете, прослеживается линия Малевича, причем настоящего. Серьезные художники, не конъюктурные художники. Не для славы работают, а для искусства. И вот он (Рождественский) пишет мне. Я просил его не пропускать выставку Волкова. И вот он мне пишет по поводу Волкова <...>.
2. Ты очень хорошо рассказывал, как после окончания Академии, вы не знали, куда деваться и кто куда пошел. И что ты бывал в ГИНХУКе, бывал в этой мастерской и видел Малевича. Это, по-моему, интересно.
1. Вот, пожалуй, об этом времени я вам и расскажу. Мы учились в высшей Академии художеств, теперь это институт. Матюшин был там профессором, а я учился у Матюшина. У меня были друзья художники: Чарушин, Курдов, Васнецов. Это были друзья, земляки и соратники моей юношеской жизни. Нам диплома не дали, выдали выпускной документ. И мы оказались на распутье, не знали, что делать. А что мы могли делать? Никаких льгот, никаких направлений, распределений, ничего не было. Просто мы кончили, стали cвободными художниками и могли делать что угодно. Но мы даже не знали, что мы можем. Ну, зарабатывали разными случайными вещами, делали плакатики для клубов и тому подобное. Васнецов и Курдов пошли учиться к Малевичу. Параллельно с институтом, в котором мы учились, при Академии художеств начал существовать ГИНХУК в доме Мятлева. Ну и, конечно, мы были, не буду скромничать, передовыми художниками. Мы не любили старое, хотели нового, знали французское искусство. Уже ездили в Москву. У нас были поездки специально к Щукину и Морозову. Мы увлекались кубизмом и чем угодно. Так что мы шли туда морально подготовленными. И параллельно, значит, занимался я у Матюшина. Там была хорошая группа Эндеров. Хорошие очень художники. Ну вот. Я занимался вместе с ними. У нас тоже собралась группа. Тоже устраивались выставки. Но тут случилось так, что после окончания вуза меня взяли в армию, во флот. Это были 26-28, даже 25-27 годы. В это время Курдов и Васнецов постигали кубизм у Малевича. У Курдова много воспоминаний. Курдов писал последние годы своей жизни книгу. Очень интересную книгу. Все об этом времени. И о Малевиче, и о Филонове, и о Матюшине. Прекрасная книга... Курдов умер неожиданно для всех. И книга осталась беспризорной. <...> Шурку (сына Курдова) я знал с таких лет (показывает). И с ним провел годы эвакуации в Казани. Ко мне бы он обратился. Но абсолютно равнодушный человек. И вот эта очень интересная книга, к сожалению, погибает. Кое-что из этой книги напечатано в журналах. «Звезду» читали? (*Книга издана в 1994-м в СПб «В.И.Курдов. Памятные дни и годы.» АО«Арсис»).
3. А почему Вы пошли учиться именно к Матюшину?
2. Васнецов кубизм и так знал.
1. Во-первых, потому, что пока я был во флоте, они учились у Малевича. А во-вторых, с Матюшиным у меня близкое родство душ. Я же учился у него в Академии. И он меня как-то выделял. Мое творческое знакомство с ним все время продолжалось. Когда я был во флоте, я очень много рисовал. Все время рисовал. Приезжая, все ему показывал. У нас с ним был контакт.
3. А Вы здесь, в Ленинграде, служили?
2. В Кронштадте.
1. Он мне близок. Например, я не понимаю Филонова. Так он совершенно противоположен Филонову и как человек, и как художник. Его творческое восприятие было совершенно другое. И мне ближе Матюшин с его широким взглядом на жизнь. С его большой культурой широкого охвата.
3.А Малевич?
1. Малевича я знал меньше. Я узнал его потом, через Курдова, Васнецова. Малевич встречался с Матюшиным, они были дружны. Между ними была переписка. Я бывал у Матюшина и там встречался с Малевичем. Я его знал, я его уважаю, просто люблю. Но опять-таки это не то. Это противоположное, если хотите, матюшинскому восприятию, хотя бы потому, что Малевич исследовал предмет, форму, фактуру. Предмет главным образом. А Матюшин воспринимал мир широко. Если Малевич обходил предмет со всех сторон, то Матюшин ставил себя в центре мира и изображал все, что вокруг. Сложилась даже легенда, что он затылком видел. «Широкое смотрение» был его принцип. А действительно интересный принцип. Он позволяет многое увидеть по-другому. Были у нас расхождения. Например, такой случай. Я поехал в творческую командировку. Был в колхозе и там много писал. Написал трактор, маслом. Мы с приятелями показывали друг другу свои работы. И я приехал и стал показывать. У меня были Курдов и Васнецов. И они говорят: «Трактор в импрессионизме? Это же предмет, фактура, вес. А что у тебя?» Вот такое расхождение с моими друзьями, которые были почти учениками Малевича.
С Константином Ивановичем у нас связь в искусстве была ближе. Он нас понимал. Жили мы недалеко друг от друга: он на Крестовском острове, мы в конце Зелениной улицы. Он часто приходил к нам, и мы вместе разговаривали, думали об искусстве. Так что в этом смысле эпоху эту я чувствовал хорошо и знаю все эти передряги обучения в институте художественной культуры. Надо сказать, что для нас, молодых художников, этот институт художественной культуры был настоящей школой, настоящим открытием. Мы впервые познакомились с Шагалом, с хорошими работами Петрова-Водкина, Пуни, Николаем Николаевичем Пуниным и другими. Это была хорошая школа. Я до сих пор помню летящую по небу пару молодых Шагала. И она до сих пор у меня в глазах и, кажется, сопутствует моему искусству. То же самое Петров-Водкин, «Осень». Там яблоки на переднем плане и жизнь крестьянина от рождения до смерти. Знаете она произвела большое впечатление. Но это уже был не Матюшин, это было другое построение, другое мышление. В конце-концов, у Матюшина мы учились восприятию свежему, живому, но ничему больше. Он нас не учил ни строить картину, ни обрабатывать холст. Тут я почувствовал, что мало знаю, и у меня пошла уже другая жизнь, связанная с познанием, и прочее. В этом случае расхождения Малевича с Матюшиным совершенно ясны.
3. А в тридцатые годы чем Вы занимались, чем зарабатывали на жизнь?
1. Тридцатые годы? Обычное занятие наших художников — это праздники. Майские и октябрьские. Тогда мы нанимались на эту работу. И делали ничего общего с нашим искусством не имеющее. Писали портреты Сталина, Кирова, Ворошилова. Мы с Кондратьевым писали портрет Сталина двадцати девяти метров в высоту.
2. На Московском проспекте, во все здание.
1. Делалось это легко и нам удавалось. Но я помню, как писал сапоги Сталина. Сапоги больше натуральной величины. Я там разделывал блеск. Приходили рабочие, смотрели, как художник здорово делает сапоги. Но это не имело никакого отношения к искусству. Мы шли на это сознательно. Чтобы заработать и обеспечить себе летние поездки, летнюю работу. И наоборот, октябрьские, чтобы обеспечить себе зимнее существование. Все время так мы жили. И не я один, все. Курдов и Чарушин пошли в издательство. Был Лебедев... Васнецов... Курдов и Чарушин выросли, по существу, на Детгизе.
3. А Вы книги делали?
1. Книги я тоже делал, но не смотрел на это серьезно, как на искусство. Я знал, что надо делать хорошо, но это было не мое искусство. И как только я вышел на пенсию, сразу все это бросил. Потому, что пенсия давала возможность работать. Как говорят, «пенсионное Возрождение»... Картину написал большую после поездки в Казахстан: рабочая бригада за молотьбой. Большая, метра 2 на 2. Русский музей ее купил. Она была на выставке, ее похвалили в печати. А потом стали пересматривать то, что приобрели, и за ненадобностью ее мне вернули, как и рисунки учеников Петрова-Водкина. Мне эта картина стала не нужна. Я ее уничтожил. Ничего, я не жалею. В конце концов, она была компромиссная, непринципиальная, но демонстрировала кое-какие знания, полученные у Матюшина. Вот в это время мы и познакомились близко с Рождественским. Юдин и Рождественский были последние ученики, наиболее верные ученики Малевича. И что интересно, вот тот же Кондратьев, Волков... Кондратьев пошел не к Малевичу, не к Матюшину, Кондратьев пошел к Филонову. Их собралась группа, они вышли из Академии демонстративно, не окончив ее. Кондратьев много работал.
Лучшие ученики Филонова того времени — Кондратьев, Глебова и Порет. Вы в Москве встречали, наверное. В Киеве был ученик Филонова. Я к чему это говорю? В это время отпочковались матюшинцы, филоновцы и детгизовцы. Уже разошлись в творчестве. Но дружба у нас была все время. Мы показывали друг другу свои работы, которые делали летом для себя. У меня даже есть фотография, когда мы прощались после Академии художеств...
3. А Вы формальные работы рисовали, абстрактные?
1. Какие? Доматюшинские или какие? Были у меня, были. Можно показать фотографии. Что интересно, они лежали у меня дома и пролежали всю блокаду, их не сожгли. И вот после войны они все оказались в сохранности. Вдруг настало время, когда заинтересовались авангардом. К нам пришли из Русского музея и лучшие работы забрали. Среди них были и абстрактные... Вот какие, например, я делал наброски. Вот этюд алтайский... Матюшинский цвет. Вот морячок стирает парус... Ощущение моря. Они построены на ощущении матюшинском. Вот это абстрактное ощущение: я прыгнул на скамейку и ударился головой о потолок. Это удар по голове. Ощущение тут передано <...>.
2. Общее было состояние. Даже у тех, кто верил в настоящее искусство. Даже тот же Малевич. Я была один раз в его квартире. В прихожей стоял протрет рабочего в синей блузе. Больше мы его не видели.
3. Он сейчас в Русском музее.
2. Да. Ну, я его больше ни видала. Видите, и он делал. А потом он меня провел в следующую комнату, где на стене висели только абстрактные работы.
3. А как Вы думаете, это было специально?
2. Специально. Если кто приходил, ну, может, официальные лица, видели, что он (обрыв ленты)...
3. А Вы у кого учились?
2. А я из Сибири, училась в Омске, в техникуме имени Врубеля.
3. Вы почти земляки с Константином Ивановичем Рождественским — он из Томска...
2. Будучи в Ленинграде, я еще не была знакома с Николаем Ивановичем. У нас общие знакомые были. Бибиков. Он с Серовым на почве общих картинных интересов... У него еще была флотская картина, очень хорошо построена. Он учился у Филонова, и построение картины в филоновском духе. Пострадал из-за ревности Серова. Никакой вины политической за ним нет.
3. А высшего образования у Вас нет?
2. Нет.
3. А у Малевича Вы бывали?
2. Когда приехала из Сибири, у нас был такой горком художников. Там была очень интересная поставлена работа, лекции были. И решили пригласить Малевича, чтобы он выступил. В общем, мне поручили пригласить. Он обещал и не пришел. Но очень интересно провел меня по этой комнате, где абстракция. Там дверь была одна в сторону. И окно... И стены такие пустые — кроме работ, которые очень свободно висели, тут стояли стол, голый, на четырех ножках, и стул. Он стал мне объяснять, но я мало чего понимала. Мне было двадцать лет, и я знала немного. Он стал объяснять, что вот это искусство, а это то, что видите. Художник создает вещи, а не копирует.
3. А в каком году это было?
2. Наверное, в 31-м.
3. А что за мероприятие было?
2. Да я сейчас не помню. К нам немецкий художник приезжал —Отто Нагель. Для нас это был первый иностранный художник. Я помню, мы всей группой сидели и так на него смотрели. Впервые из-за границы художник приехал, очень интересно. Горком находился на углу Кирпичного и Герцена. Там у нас было несколько комнат. Кружки: французский, английский. Танцы, вечера. Хорошая очень библиотека была и масса мероприятий. Потом разгромили все.
1. Типа профсоюза, но не члены творческого союза. Там готовили к поступлению в союз.
3. А почему Вы именно Малевича пригласили?
2. Ну, мне тогда было двадцать два года. Не я же приглашала. Меня попросили пойти к Малевичу, пригласить на какое-то мероприятие. Я не придавала этому особого значения. Это наш горком. Нужно было перейти Исаакиевскую площадь, здесь «Астория», а наш горком — вот здесь. Понимаете? А пригласить нужно вот сюда. Так, что никакого события.
3. Понятно. Ну, а какое впечатление на Вас произвело, когда увидели эти абстрактные работы? Вы подумали, что он ненормальный?
2. Ну, что Вы, что Вы!!!
3. Это сейчас Вы...
2. Нет, нет, нет, нет. У нас все с уважением относились. У нас не было такой критики. Нет, наоборот. Они как-то так... Ну, кого пошлем? Молоденькую. Чтобы не было возражений, чтобы не очень официально. Так, что, наоборот, я с интересом смотрела.
3. А портрет рабочего, что Вы видели, понравился?
2. Я не могу сейчас Вам сказать. Но только, что странно это было — здесь этот портрет, а там вещи совершенно другие. Он меня просвещал таким образом, а потом сказал, ну, а что Вы делаете? Я говорю, рисую. У нас в горкоме кружок. Мы приглашаем натуру, сейчас пишем цыганку. Он говорит: принесите работы. Понимаете, я очень робкая была.
3. А как он выглядел тогда, когда Вы с ним общались?
2. Он был без бороды, очень покрыт оспой. Так как сейчас на многих фотографиях. Такой упитанный, широкий, плотный.
3. Но он был самоуверен?
2. Нет, наоборот, очень любезен был, очень трогательно было. Он говорит: «Вот я рабочего рисую. А вы кто? — Художник. — Где учились? — То-то, то-то.— Вот я вам покажу». И провел меня в ту комнату. И так мне объяснил, что, мол, художник имеет право рисовать не только то, что он видит, а создавать в-е-щ-и. Вот это вещь — стул — эпоха, человек создал то, чего нет в природе. Вот такой примитивный пример.
3. Очень интересно! И потом Вы с ним не виделись?
2. Нет.
3. Когда его хоронили?
2. А когда его хоронили, мы с Николаем Ивановичем там были. Николай Иванович нес венок, цветы. Константин Иванович и Николай Иванович.
1. Вот это гроб Малевича (показывает книгу)... Процессия по Невскому проспекту. На машине везут гроб. А тут несут венки. Вот это я, а вот Константин Иванович Рождественский. Это в гробу лежит среди своих работ Малевич.
2. Было очень много народу! Сп-ло-ш-ной, спло-ш-ной!
1. Деталь могу рассказать. Этот дом Мятлева, старый дом. У него очень узкие лестницы, винтовые.
2. Ну, не то, чтобы винтовые, а знаете...
1. ...Старинной кирпичной кладки. А гроб-то видите, какой нелепый, громадный. И он не проходил на поворотах. Пришлось его вертикально поставить.
2. Почти.
1. Не вынимая, оттуда Малевича, на руках его проносить.
2. А потом на вокзале гроб поместили в товарный вагон, и с ним поехал Юдин. А мы, помню, возвращались, и с нами шел Двораковский такой. Художник. И мне так было неприятно, что он болтал о каких-то вещах, о том же Малевиче. Такой легкомысленный. Все же похороны, проводили человека, и как-то это неприятное чувство у меня сохранилось.
3. Кто-то говорил, что он в ботинках красных был, или это придумано?
2. Нет, нет.
1. Только, когда процессия шла по Невскому, народ смотрел и удивлялся. Кого хоронят? Это что, какой-то баптист? Что за гроб? Вот так.
3. Вы поясняли? Кого хороните?
2. Это такие разговоры были.
3. А прощание было?
2. Знаю только, что он с бородой был не похож на себя совершенно.
1. И было странно, что похорон его в Ленинграде не было, а сразу в вагон.
2. Коля, разве он в ЛОСХе не стоял?
3. Было, было.
2. Стоял <...>
3. Подождите, а это что такое?
1. ...Футуризм у Малевича... Санников. Автор исключительно футуристических работ. Это уроки кубизма, Курдов и Васнецов постигают фактуру и предмет, валенок пишут...

*Многие упоминаемые в тексте персонажи, в том числе представители семейства Эндеров, К.И.Рождественский, да и сама Анна Александровна с Николаем Ивановичем давно уже не с нами, а в иных, лучших мирах.

Вернуться