© 2001 - Художественный журнал N°34
|
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ №34-35 (№2) В ЧЕМ СУЩНОСТЬ ИСКУССТВА |
|
Георгий Литичевский Все уже знают, что в гражданской истории периоды стагнации сменяются периодами бурного развития событий. То же самое можно увидеть и в истории искусства, хотя фазы гражданской активности могут не совпадать с периодами интенсивной генерации художественных идей. Похоже, что в искусстве сегодня после критического пафоса 70-х годов, после эйфории вседозволенности 80-х, после быстро приевшейся самокритической горечи начала 90-х вовсю повалили клубы какого-то то ли вечернего, то ли предрассветного тумана. Самозабвенный азарт участия в общем процессе сменяется едва скрываемым недоумением, в котором повисает вопрос: в чем же состоит неотразимость такой неясной вещи, как искусство? И именно сейчас, во время (или безвременье) крушения всех идеологий у искусства нет другой опоры, кроме самого себя, и ему не уйти от настоящего разговора наедине с самим собой. Говорить ему придется, разумеется, не своим голосом - для этого есть художники, искусствоведы и другие его служители. К ним и обратилась редакция «Художественного журнала» с просьбой дать определение сущности искусства. Не все сочли опрос уместным, полагая, что на вопрос о сущности искусства те, кто его практикует, дают ответ самим результатом своей деятельности. Конечно, если представлять искусство как некое трансцендентное тело или пространство со своими границами, постановка вопроса о том, что прячется за этими границами, выглядит как посягательство на святые права вещи в себе. Впрочем, самая взыскательная стыдливость не обязательно требует категорического отказа отвечать на этот вопрос, ее вполне могут устроить уклончивые, метафорические, апофатические высказывания. Но тем более любопытными и ценными покажутся тогда прямые ответы на вопрос, предполагающие известную меру ответственности и смелости, от которых мы порядком поотвыкли. Ведь можно же, не выходя за рамки кантианских приличий, представить себе искусство не как вещь, а как некую трансцендентальную способность, как особое человеческое качество, умение: именно «умение» и означает искусство, по крайней мере, на всех европейских языках. И тогда искусство - не что-то прячущееся за своими границами, а сама по себе граница или, точнее, способ установления границ. По-видимому, между человеком и природой. Разве не является искусственное антонимом естественного? И разве человек изобретает свои искусства не для того, чтобы отделиться от природы? Все занятия человека/искусства и служат различным насущным потребностям. Этих потребностей не меньше, чем аспектов человеческого феномена, ведь кроме homo sapiens называют еще homo faber, а также homo ludens, amans, moralis, zoon politicon и т. д. Искусство как таковое, не соответствуя целиком ни одному из аспектов, не обслуживая ни одной из отдельных потребностей, является своего рода спортом. Можно сказать, искусство - это упражнение в человечности. БОРИС ГРОЙС Искусство, которое принято считать высоким или серьезным искусством, создается для коллекционирования - и этим отличается от всех прочих продуктов человеческой деятельности, производящихся для потребления. Коллекция искусства образует пространство социальной памяти, одновременно делая наглядным пространство власти, внутри которого мы все живем. Прежде это было иерархизированное пространство храма или дворца. Сегодня это деиерархизированное, энтропизированное, нейтрализованное пространство современной плюралистической демократии, которая также представляет собой коллекцию различных политических позиций. При этом каждое отдельное произведение искусства реализует в себе самом пространство своего коллекционирования: отсюда нейтральное, «нулевое» пространство современного искусства отличается от иерархически структурированного пространства искусства прошлого. ЮРИЙ ЛЕЙДЕРМАН Можно сказать, что современное изобразительное искусство есть путь, на котором пространство и время получают возможность рефлексировать о самих себе и представлять результаты этой рефлексии через особого рода визуальные объекты. Сомнительный пафос этого определения кроется в том, что и пространство и время, по всей видимости, уже не существуют. Не исключено, что мы являемся последним поколением, которое еще воспринимает пространство как возможность куда-то переместиться, где-то присутствовать, а где-то отсутствовать, и время - как возможность исчезновения и смерти. Таким образом само существование зазора между возможным и действительным, в котором и должно гнездиться искусство, представляется сомнительным. Возможно, мы присутствуем при исчезновении искусства как гуманитарного феномена - подобным образом когда-то исчезли алхимия или астрология. Но и не исключено, что такие настроения угасания были всегда или просто свойственны концу века. Чтобы избежать этой эклектической путаницы, я готов уцепиться за остенсивное определение! Искусство - это то, что выставляется в художественных журналах. То есть, пока существуют всякие «флэшарты», сохраняется возможность быть или не быть в них, появляться и исчезать. АЛЕКСАНДР БРЕНЕР Начиная с палеолитических Венер и кончая эротической серией Кунса, искусство всегда было занято одним: оно непрерывно расширяло свои функции и творило новые сущности, сообразуясь с задачами, которые ставили ему, с одной стороны, всякое ощущение, а с другой стороны - социум и его институции. Такова историческая практика искусства. В этом смысле делать искусство - значит, блуждать в кругу возбудителей, о которых художнику известно главным образом то, что он осознает их более или менее. В соответствии с этой точкой зрения произведения искусства можно различать по характеру и степени их замутнения теми или иными возбудителями: религией, философией, идеологией, социокультурными теориями, дизайном... Вся история так называемого большого искусства есть история такого замутнения. Остается дать определение искусства как субстанции - вне всяческой замутненности. Вслед за Кошутом я рассматриваю искусство как очевидную ненужность (бесполезность). Вместе с тем наделение этой ненужности какими бы то ни было чертами системности, явленное в дадаизме и концептуализме, разрушает ненужность и переводит ее в сферу обычного функционирования искусства. Ненужно то, что избегает всякого приведения к единству. В соответствии с этим взглядом мы не сможем найти в истории искусства случай отчетливо ненужного стиля или творчества, а только отдельные ненужные акты или даже намеки на подобные акты. Эти намеки непрерывно различимы в толще искусства - от некоторых наскальных изображений - через графические автопортреты Рембрандта - до конкретных работ Франсиса Пикабиа, Марселя Бродэрса или Сая Туомбли. (Впрочем, мы можем обнаружить их и на стенах наших общественных туалетов.) ВЛАДИМИР КУПРИЯНОВ Существующий принцип аналогии связывает нас в ощущениях и понимании. Он дает возможность выявить и оценить достоверность всего, что ни происходит. Искусство, иллюстрирующее уровень эстетической ассоциативности, связано с любой другой деятельностью именно уровнем этой самой ассоциативности. Уровень этот, в свою очередь, может быть и уже давным-давно определившимся и легко читаемым (поэтому и работать на нем не представляет большого труда), а может быть и только-только намечающимся (поэтому и работать-то не с чем, исходного материала еще практически нет, он только-только формируется). Из всего многообразия отобрать верное - непросто, необходимо большое напряжение, автоматически переходящее в объект искусства. А тот, кто готов к напряжению (в любом виде деятельности), готов и к восприятию искусства. СЕРГЕЙ КУСКОВ Искусство - это язык, мышление, означающая практика. Однако - это не рационализированные язык, мышление, означающая практика, т. е. оно заведомо вне-дискурсивно, пребывает по ту сторону дискурсии. Искусство - это наиболее элитарный слой означающего; элитарность сохраняется в любой, даже самой де-иерархизированной художественной системе (например, в постмодернизме), потому что оно заведомо не утилитарно, «бесполезно», «ничему не служит, но требует себе служения». Искусство - это область хранения и регенерации образного и мифопоэтического (до-логического и до-логоцентрического). Искусство - это резервуар сакральных интенций культуры, наследник культа. Это обнаружение сокрытого, того, что не может быть явлено иным путем: ни в естественном языке (в прагматической означающей практике), ни в природном формообразовании. И все же сущность искусства - всегда в преодолении «наличного-здесь-бытия», в восстании против инерции объективной реальности, в нарушении казуальных связей. При этом неважно, где мыслится горизонт идеала - в прошлом (как в традиционной культуре) или в будущем (как в авангарде). Искусство - это «необходимая бесполезность», «неотменимая иллюзия», «высший инстинкт», но также и Знание по ту сторону дискурсии... ВИТАЛИЙ ПАЦЮКОВ Я живу в неизвестном мне мире, и каждое новое пространство открывается для меня, как открывается незнакомая комната в структуре анфилад. Искусство дает мне образ очередной неизвестной комнаты, снимает страх и называет предметы и явления этого незнакомого пространства. Искусство - это мое зрение в ночи, высвечивание и вслушивание, мой инструментарий, как ультразвук у летучей мыши. Я постоянно двигаюсь и ощупываю дорогу, ощущая слабый свет впереди. Может быть, я слепоглухонемой в этом мире, и искусство компенсирует своими органами мою драму? или сам мир есть только образ? АНАТОЛИЙ ОСМОЛОВСКИЙ Сущность искусства - это волевое усилие по формированию стиля жизни и образа мышления своей эпохи. ВАДИМ ФИШКИН Сущность искусства - в поиске Идеала. Сформулировать Идеал невозможно, поэтому то, чем занимается искусство, - это, скорее, расстановка ориентиров на пути к нему. Важно, чтобы ориентиры не утопали в интерпретационных пространствах, а выстраивались в четкую линию. Ведь Идеал пребывает не в соседнем дворе и не в виртуальных мирах, а в глобальных, но обозримых сферах. Поиски искусства должны лежать, конечно же, в реальности, но не в реальности бытовых склок, а в плоскости реальных устремлений. БОРИС ОРЛОВ Лет 20 назад разбуди меня среди ночи и спроси, в чем сущность искусства, я, не задумываясь, отрапортовал бы весьма безапелляционно что-нибудь вроде того, что искусство - это инструментарий координации трансцендентного и имманентного. Потом рапортовать стало труднее, а потом, как в старом еврейском анекдоте, все стали казаться правыми. Но, поскольку мне опять задан этот «проклятый» вопрос, то отвечу не столь безапелляционно. Скорее всего, это опознание времени в визуальных образах, это расчленение времени, попытка его остановить, это безнадежная и ироническая схватка со смертью вообще и с личной смертью в частности. Как известно, Хронос пожирает своих детей. Что человек может противопоставить этой беспощадной махине? Разве что только окликнуть ее по имени и остановить на мгновение. Какая самая страшная эмоция детства? - Это бесконечность космоса, бесконечность времени. Но, как говорится, покуда свет светит - тьма не объемлет его, и искусство высвечивает ближайшие закоулки. Описание мира, создание языка описания, адекватного насущному мироощущению и миропониманию, - может, это и есть главный смысл существования искусства. И тут подстерегает художника расплата за грехопадение, за библейский соблазн, за безумное соревнование с Богом в акте творения. Расплата за это - осознание своей наготы, беспомощности и обреченности на постоянное поражение, когда приходится, подобно Сизифу, снова и снова начинать все сначала. И так раз за разом, потому что новая волна опрокидывает и смывает все только что построенное снова и снова. Зачем все это? Если смотреть с уровня катастрофы, то видишь только абсурд и бессмысленное трепыхание. Но если обернуться назад, то увидишь пространство, тщательно разработанное, веха за вехой, дерево за деревом, культура за культурой. И вот зрение этого пространства, сознание встроенности в него, сознание того, что высветил и назвал по имени кусочек того пространства, в которое поставлен судьбой, может, и есть малая толика утешения и личного спасения художника. ОЛЕГ КУЛИК Сущность искусства сегодня - это уничтожение границ искусства, погружение в реальность. Художник может существовать сегодня где угодно, только не на территории искусства. Он должен искать рычаги прямого воздействия на политику, экономику, науку, должен пытаться заслужить любовь пространства, в котором существует, преодолевая дикое сопротивление земли, «изъеденной шашлями». Посмотрите в квадратный иллюминатор Малевича: на территории искусства - мрак, там нечего делать русскому художнику. Он должен работать с живым, с тем, что дышит рядом. ЕЛЕНА КУРЛЯНДЦЕВА В русском языке слово «искусство», с этими СС, - странное и двусмысленное. С «художеством» проще, «худо» слышится очевидно и определяет суть явления. По крайней мере, я слышала, что художествами называли дурные мысли, посещавшие иконописцев и отвлекавшие их от канона. Так что все точно: художественное - это отличное от нормального, нужного, полезного обществу восприятие. Искусство тоже, конечно, от искусителя, из кустов вылезающего. То, что он предложил Еве, и есть сущность искусства: новая степень познания - через свободу от запрета - и любовь. Мера свободы, то есть провокация, границу свободы определяющая. А с другой стороны - отказ от свободы, абсолютная несвобода - любовь. Вся история искусства - это история романов человечества: то с античностью, то с Богом, а в нашем веке - всепоглощающая страсть к себе и, как открытие, жизнь без любви. «Возлюбленная моя - перспектива», - говорил Учелло; так же можно полюбить один цвет или один имидж. Кстати, может, именно разница между общепринятым понятием свободы и русской волей, как и наша лишенная чувственных претензий любовь-страдание, и есть корень различия в пластическом результате, никакой бедностью не объяснимый? Но это уже так, к слову. |