Владимир Архипов принадлежит к последнему концептуальному поколению, и его творческая метаморфоза попадает в фокус затянувшейся дискуссии о судьбах концептуализма в России. В тексте к проекту "Лаборатория Берлин - Москва" Томас Вульфен справедливо заметил, что Запад отличается от России автономностью языка, который теряет связь с объектами. Сопротивление российских художников автономному обращению знаков и отсутствие конвенциональной знаковой системы в современном российском искусстве - точки схода критических изысканий, толкующих эти явления либо как архаичность и провинциальность, либо как оригинальность, что для современной мысли, видимо, тождественно. Владимир Архипов, начавший в 90-е годы свою творческую карьеру с поп-артистских объектов, вдруг остановился перед тупиком тотальной закодированности при отсутствии общепризнанных кодов для считывания. Собственный опыт и мобильное сознание позволили ему быстро почувствовать неукорененность приемов деконструкции для российского менталитета. Причина этого в не сложившейся здесь системе обращения вещей, которая и определяет нефункциональность сознания и отсутствие обратимой знаковой системы. Знак никак не может отделиться от означаемого, поскольку само означаемое не только единично, но и не привязано к своей функции. Таким образом, деконструкция становится новой мифологизацией. От соблазна языка-хамелеона Архипова спас крючок из согнутой зубной щетки. Для него это был ответ, как выйти из двухгодичного постконцептуального молчания. Начав собирать коллекцию "народного объекта", он выявил важную отличительную тенденцию российского сознания - отношение к вещи как к единичному предмету, незаменимому в своей конкретности, но легко изменяющему свою функцию или идеологию. Одна из нагляднейших иллюстраций этой ментальной особенности - топор, сделанный из молотка.Парадоксальное ощущение вечности западной вещи, в то время как на самом деле она очень быстро выкидывается на помойку, связано с вечностью функции вещи и тиражированностью самого материального предмета. В этой связи расковать молоток для западного сознания невообразимо и безумно, это действие сродни патологическому насилию. Образцы стихийного научно-технического творчества, главным принципом которого является усовершенствование предмета, можно встретить в разных странах. Это область телевизионных конкурсов на оригинальные конструкторские решения, которые, кстати говоря, успешно проводятся и в России. Авторы "конструкторских" объектов стремятся к серийности, а Архипова интересует уникальность, неповторимость вещи. Научно-техническое творчество концептуально, а в архиповских объектах идея имманентна материалу. Итак, вещь в России не обращается, а, исчерпав свою изначальную функцию, хранится на антресолях или чердаках, и даже выбрасывание на помойку означает лишь смену владельца. Еще одно отличие российского народного объекта от западного - это присутствие в последнем сознательного эстетического элемента. Российский вещевой фольклор возникает из специфической бытовой нужды без желания украсить или хотя бы покрасить. В объектах коллекции отсутствует не только принцип коммуникации, поскольку приданная вещи функция действительна только для владельца (он же создатель объекта) и, стало быть, неинформативна. Отсутствует в этих предметах также и целесообразность в смысле западной философии. Ибо в каких категориях можно осмыслить шедевр коллекции - затычку для ванны, состоящую из куска резины, в которую воткнута погнутая старинная вилка? Советский колорит коллекции Архипова - это современная форма выражения менталитета, которому чужд функционализм товарного общества. Ведь в России никогда не существовало общества потребления, и тысячи пыльных вещей и в прошлом веке хранились на чердаках и в чуланах. "Совковость" предметов, собираемых Архиповым, - это не идеологическая характеристика, а предметная, некая "советская вещность". Социальная обусловленность советского вещевого фольклора важна не только как историческое свидетельство, но и как актуальный для самого художника контекст. Немалую роль в обращении Архипова к народному объекту сыграло его собственное ощущение социального неравенства, особенно обострившееся в 90-е годы. Социально-корректное искусство было для художника "осознанной необходимостью". Архипов не ограничивается собиранием объектов, в его коллекции присутствуют и субъекты вещевого фольклора - портреты и голоса. По признанию художника, на его вопрос о конкретной вещи он почти всегда получает в ответ историю, в которой вещи уделяется минимальное место. Для художника чрезвычайно важно присутствие этого событийного момента, этого индивидуального контекста вещи. Субъект советского вещевого фольклора раскрывается трудно и неохотно, пытаясь скрыть интимность творческого акта превращения предмета. Это бессознательное творчество предстает проявлением свободы личности, уходом в индивидуальный миф от господствующей социальной мифологии. Этот психологический протест гораздо глубже протеста идеологического. Если считать важнейшей чертой художественного творчества свободу обращения с материалом, то здесь безусловно присутствует творческий акт. По мнению Архипова, это то самое "народное искусство", о котором мечтал Йозеф Бойс. 
Владимир Архипов считает документальность, подлинность предметов своей коллекции принципом нового искусства, приходящего после симуляционных практик. Он противопоставляет сообщество творческих актов, свидетельствующее об общем отношении к действительности, "произволу" постмодернистского индивидуума.Этот проект можно рассматривать как документ уходящей эпохи, поскольку современные социально-экономические процессы очень быстро меняют современное сознание. Собственно художественное высказывание В. Архипова заключается в способе репрезентации вещей - переходе их в инсталляционный контекст, в зону коммуникаций. При этом вещи начинают работать эстетически, поскольку их конкретные бытовые функции в основном не поддаются расшифровке. В созданной художником искусственной среде предметы выглядят подчеркнуто самодостаточно. Этот инсталляционный прием художника противоположен деконструкции, поскольку вещь очищается от метафоричности и предстает в своей предметности и уникальности. Каждая вещь выступает как явление. Предметы вещевого фольклора, собранные Архиповым, безусловно, материал для исследования во многих областях знания - психологии, социологии, этнографии. Но важнейшей составляющей архиповского проекта все же является его эстетика "возрождения действительности". Своей коллекцией Владимир Архипов решил для себя и еще одну проблему современного искусства - вернул себе потерянную любовь к произведению. В настоящее время в коллекции Архипова около 130 вещей и около 300 слайдов. |
