Много наших уже побывали в разных Европах. Наших уже этим не удивишь. А вот до Японии добрались пока немногие. Если кто и добрался, то пока молчит. Но я молчать не буду. Я буду кричать, но достойно, понятно, в пределах правил и приличий, принятых в наших местах, с небольшой поправкой на еще большую и даже сугубую вежливость и этикетность далеких японских островов.Так вот. Замечу вам, что сразу же по приезде хочется написать о Японии целую книгу. Такую большую-большую, обстоятельную и уважительную, все объясняющую. Через год на ум уже приходит только статья, но все, буквально все охватывающая, квалифицирующая и систематизирующая. Лет через пять пребывания здесь и включения в обыденную рутину окружающей жизни (как отмечают опытные в этом деле люди) - уже ничего не хочется писать. Как говорится, жизнь и среда заели. Вот и спешу запечатлеть нечто, пока не иссяк, не атрофировался первый, посему во многом и простительный, благодатный созидательный порыв. Начнем описание тамошних особенностей и необыкновенностей с самого начала - то есть прямо от последних прощальных вершков родной беляевской земли. Итак, доезжаешь до Шереметьева на машине, в общем-то похожей на все машины во всем мире (если особенно не вдаваться в подробности дизайна и двигательной части и быть чем-то немного озобоченным, что несложно при такой-то жизни). Приезжаешь в аэропорт, который, по сути, похож на все аэропорты мира. Садишься в самолет, трудно различаемый по национальной или какой там еще иной принадлежности (при достаточной унифицированности внутреннего дизайна, обслуживания да и нехитрой пищи-выпивки). Летишь несколько часов в непонятном почти провале, неидентифицируемом пространстве-времени. Прилетаешь в похожий аэропорт. На неразличимой машине тебя везут в гостиницу, чрезвычайно напоминающую любую другую такого же класса в любой другой части обитаемой цивилизованной вселенной. Правда, иногда в гостинице похуже, похлипче бывает, что туалет вынесен куда-то там наружу. Иногда и душ в дальнем конце коридора. Это, действительно, неудобно и неприятно. Однако такое в нынешнем регулярно и монотонно обустроенном, себя уважающем мире встречается столь редко, что и не достойно упоминания. Утром потребляешь или не потребляешь заведенный всеобщим нудным человеческим распорядком завтрак (я так почти никогда не потребляю по причине позднего вставания и отвратительной раннести этого мероприятия). Потом оказываешься в музее или выставочном зале, минимально рознящимся с подобными же в крупных городах всего света. Делаешь привычную свою инсталляцию, которую ты нудно и надоедливо воспроизводишь уже на протяжении многих лет по всем городам и весям. Или, как вариант, читаешь набивший тебе уже самому оскомину привычный набор никому не понятных русских высоких и заунывных стихов. На открытие выставки или чтении собирается привычный народ, изъясняющийся с тобой, да и между собой, так как всегда и везде полно иностранцев, на столь же чуждом им, сколь и тебе, как бы английском. После этого следует визит в столь же рутинный уже итальянский ресторан местного разлива. Впрочем, ресторан весьма итальянский и неотличимый от прочих заведений по всему миру с итальянской же кухней, поскольку содержится обыкновенным, не отличимым от других итальянцев, итальянцем, поселившимся здесь давно и навсегда несколько поколений назад, но болеющим за итальянский футбольный клуб, типа Милана, и развесивший по стенам фотографии Рима, Флоренции, Софи Лорен, Паоло Росси, Баджио и Папы Римского в полном папском облачении и с поднятой для благословения старческой дрожащей рукой. После этого возвращаешься в гостиницу. Наутро в той же или подобной же машине снова в аэропорт. Самолет. Шереметьево. Машина. Дом. Где был? Был ли? Сейчас ли или уже в прошлый раз? Ты ли или кто другой? Вообще, о чем все это? Кто навел на тебя морок? С какой такой своей коварной целью? Куда бежать дальше?! Кстати, как-то подобным же образом, прибыв откуда-то куда-то, извинительно-виновато, то есть заранее сам себе простив эту вину, я заявил: - Извините, но я не говорю по-датски. - Да мы тоже по-датски не говорим, - был мне ответ. И, действительно, они по-датски не говорили, так как это была какая-то совсем уж другая, неведомо какая страна, где даже не подозревали, как это - говорить по-датски. Но вообще-то для тех, кто бывал и знает, все города мира почти одинаковы под быстрым, сканирующим их принципиальную структуру взглядом. Везде присутствуют (я не поминаю такой уже вызывающий скуку и даже досаду пример всех борцов за кулинарную национальную независимость, как Макдональдс) мостовые, проезжие части, переходы, дорожные происшествия и заторы. Для тех же, кто озабочен проблемой и способом захвата власти, наличествуют разновременной постройки и возведения мосты, почтамт, телефон и телеграф, казармы и арсеналы. Везде есть рестораны. Да, рестораны есть везде. В ресторанах присутствуют высокие европейские или низенькие азиатские столы, покрытые или не покрытые скатертями, меню и персонал, называемый официантами. Иногда бывает даже и метрдотель. В маленьких и уютных ресторанчиках в боковых улочках между посетителями прохаживается и сам полноватый усатый улыбчатый владелец, наклоняясь к столикам и ласковым голосом расспрашивая посетителей: - Как вам у нас нравится? - - Приятно. - И мне приятно, если посетителям приятно. Приходите еще раз. - Непременно придем. Конечно, сейчас я говорю и буду говорить о банальном. Настолько банальном и самоочевидном, что даже приличным людям как-то не приходит в голову в приличном обществе заикаться об этом. Самому просто стыдно упоминать об подобном. Но, к счастью, во мне еще не умер прямодушный и простой паренек из двора на углу Мытной улицы, близ Даниловского рынка. Все, о чем я поминаю сейчас, как бы само собой разумеющееся. Вот я и буду говорить о нем, как о само собой разумеющемся. Оно известно всем и везде, что можно было вроде бы заняться чем-нибудь более оригинальным и невероятным. Но я об этом. Именно об этом! Слишком уж наболело. Да к тому же все равно ведь кто-нибудь иной в результате не выдержит, и выскочит, и выкрикнет: - Я вам сейчас расскажу... - Нет, постой, постой! Уж лучше пусть это буду я. Пусть уж лучше пальма первенства принадлежит мне. А то вот так же с Тарантино вышло. - Как с Тарантино вышло? - Да очень просто. Мне все это давно уже в голову пришло. Задолго до него, так как я и постарше лет на 30 буду. Просто по лени я долго и медленно ворочал все это в голове. Присматривался, как бы получше обкатать да подать требовательной публике. Ждал и возраста соответствующе-приличного, чтобы с самим собой тоже было по-честному - мол, не скороспелое, а пережитое и выстраданное. Да чтобы и перед внешним миром не было стыдно - мол, человек в возрасте, знает, что говорит. А тут Тарантино! - Что, тот самый Тарантино? - Да, тот самый. Объявился как недоросль. Выскочил без всяких там моих русских сложно-изощренно-психологических переживаний и самотерзаний. Просто выбежал впереди всех, стоящих в честной очереди, да и все это выкрикнул от своего имени. Но оказалось, что людям-то плевать на такие тонкие соображения и изящные переживания, которыми я томился столько лет. Посему и спешу вам сообщить: да, везде, везде все одно и то же! Даже больше - ничего другого-то, по большому счету, в мире и нет. В высотных зданиях, как правило, по всему свету присутствуют лифты, останавливающиеся обычно на любом функционирующем этаже, за исключением специально-служебных, закрытых и секретных. Внутри на стенке лифта, если приглядеться, даже не разбирая языка, просто определяя по привычному канонизированному расположению, на ощупь даже при полной темноте, можно обнаружить кнопки этажей, закрытия дверей и их открытия, а также бесполезная кнопка связи с оператором, на случай застревания. У подъездов есть либо звонки, либо домофоны. Ну, естественно, иногда и не бывает. Пообдирали все. Либо не успели установить. Есть продуктовые магазины и магазины различной промтоварной специализации - обувные, одежные, мебельные, посудные, писчебумажные, музыкальные и игрушек, стеклопосуды, строительных материалов, комиссионные или уцененных товаров, всяческой техники, машин, электроники. Да, косметические магазины. Магазины всяческих причуд. Есть еще цветочные магазины и всевозможной умилительно мяукающей, гавкающей, каркающей, рычащей, свербящей и упорно под водой молчащей живности. Парикмахерские и пункты обмена валюты встречаются повсеместно. Пункты продажи мороженого и всяческих напитков вразливную есть. Пункты сбора металлолома и стеклянной посуды. Опорные пункты охраны общественного порядка. Я повторяю, что говорю вещи известные. Все это так нехитро, почти не замечаемое и не упоминаемое в серьезных писаниях и описаниях за обычностью и непривлекательностью. Но когда-то и кому-то же надо помянуть! Есть университеты и институты для молодежи. Театры, кинотеатры, клубы, дискотеки, стадионы и парки разнообразные. Почти везде есть зоопарки. Господи, куда я попал? Выезжал ли я когда-либо и куда-либо из Москвы, из своего родного Беляева?! Или же весь мир и есть одно большое, родное, разросшееся до планетарного размера Беляево?! Есть вокзалы, аэропорты и автовокзалы с их моментально узнаваемыми поездами, самолетами и автобусами. Есть также такси и метро. По одной стороне улицы уедешь в одну сторону, по другой - в другую. Смотри внимательно на светофоры. На красный стой, на желтый расслабься, на зеленый гуляй - не хочу! В метро есть кассы и пропускные автоматы. По рельсам зачастую шастают потерявшие всякую стеснительность и страх крысы и мыши. Это, понятно, я согласен с вами, неприятное зрелище, но оно почти повсеместное, так что не помянуть его нет никакой возможности. Если вы невольно загляделись на этих мерзостно-завораживающих тварей и опоздали на поезд - ничего. Через некоторое время со строгой периодичностью подойдут другие. Есть гостиницы, справочные и туристические бюро. Много чего другого есть, что просто не приходит вот сейчас прямо на ум. Ничего, потом вспомню и впишу. Есть администрация, пожарные команды и полиция. Я не говорю о степени эффективности работы каждой из перечисленных институций. Я говорю о принципиальной унифицирующей урбанистической структуре, наложенной на жизнь любого крупного современного города, независимо от его географического расположения, исторических традиций и национальных особенностей. И, конечно же, люди, люди, чудовищно похожие друг на друга. Просто до неприличия похожие. А что они, люди? Они везде - люди. И убить могут. Не могут? Почему не могут? Очень даже могут. Да, и здесь убивают десятками и зараз. Я не буду вам рассказывать обо всех убийствах, но лишь о тех, которые нам понятны и близки. Вот недавно совсем один подросток 14-ти лет отрезал голову другому, 12-ти лет, поставил ее у себя в комнате на стол и о чем-то долго и взволнованно с ней беседовал. О чем - он так и не смог припомнить на допросах. Да и важно ли? Другой прямо-таки по-раскольниковски молотком прибил соседскую старушку и записал себе в дневник, что хотел испытать, как это убивают. Ну, испытал, - никаких восторгов по этому поводу дневник испытателя не содержит. Как, впрочем, ужасов, мучений загубленной души и раскаяния. Третий попросту мать пришил - ну, это дело и в комментариях даже особенных не нуждается. Мать - она и есть мать. Еще один залез в туристический автобус, отправлявшийся с предвкушавшими сладкий отдых жителями шумной и перенапряженной столицы. Подросток зашел в автобус, взял у какой-то нерасторопной мамаши малолетнего трогательного ребеночка, посадил себе на колени, приставил к его горлышку ножик и почти со слезами на глазах стал рассказывать про своего братика примерно такого же возраста. Поведал, как он его любит, как играет с ним, как спать укладывает в мягкую постельку и что-то там на ночь даже рассказывает и напевает. Никаких конкретных требования или реальных причин своего явно неадекватного поведения юный любитель малолеток не предъявлял. Подержал так ребенка, подержал и отпустил. И зачем держал? Что у него там в уме вертелось? Что в душе неоформленной копошилось? Ни он сам объяснить не смог, никто иной за него. Да в общем-то все и так понятно. 
Следующий юный преступник вырезал всю семью своего соученика. Объяснял он своей поступок тоже весьма туманно и сбивчиво, но хоть как-то и в какой-то степени, более приближенной к правдоподобности. Вроде бы на каком-то там школьном празднике или соревновании он ожидал более энтуазиастической реакции от своего близкого друга и его семьи по поводу своих спортивных или художественных достижений, уж не припомню каких. Заметим, что в отличие от американских тинейджеров, убивающих своих соучеников все-таки на расстоянии из винтовок с оптическим прицелом или в крайнем случае из какого ни на есть револьвера, наш подросток все это сделал обычным, но достаточно внушительным ножом. Это страшное, прямо-таки хищное орудие убийства потом часто демонстрировали по телевизору со следами еще сохранившейся запекшейся крови. Ведь это надо же - ведь это же требуется подбежать, приблизиться к каждому телу, податливому и трепещущему, вонзить, погрузить в него по самую рукоять нож на всю длину гигантского лезвия. Потом выдернуть и, не обтерев, вонзить в следующее. Потом, может быть, поворочав его в мягкой, всхлипывающей и податливой массе ослабевающей, опять выдернуть и погрузить в следующее. И все это еще полудетскими тонкими и не очень приспособленными, но уже жесткими и нервическими подростковыми руками. Бррр! И так по очереди всех пятерых членов не опомнившейся среди ночи семьи. По очереди. А они? Они сопротивляются, хватаются беспомощными ладошками за лезвие, мгновенно взрезая их почти до костей и обагряясь преждевременной кровью. Единственно, для меня до сих пор остается загадкой, как это пятеро людей, из которых трое вполне взрослых, не смогли если не защитить себя и родных, то хотя бы как-то избежать поголовного вырезания. Не знаю. Может быть, все были сонные и, просыпаясь на крик предыдущего зарезанного, не успевали осознать происходящее и предпринять хоть какие-то минимальные, даже просто инстинктивные, оборонительные действия. Не знаю. Может быть, они были обречены заранее и, понимая, даже по каким-то угадывающимся знакам и признакам зная это наперед чуть ли не в подробностях, вплоть до места и времени ожидаемого, просто смиренно принимали предопределение судьбы и ее карающую руку в виде нервической руки этого подростка. В общем, они себя не защитили и никто иной защитить их также не смог. И все произошло самым убийственно-невероятным способом.Это про мальчиков. Теперь, естественно, обратим внимание и расскажем кое-что о девочках. В последнее время здесь возникло и получило необыкновенную распространенность движение так называемых кагяру - молодых девушек. Эта мода распространяется исключительно на школьниц старших классов, только-только выпрыгнувших из подросткового возраста. Выпрыгнув из этого мучительного возраста, но не образа, они тут же впрыгивают в коротенькие юбочки и непомерного размера высоченные платформы, красят волосы в абсолютно светлые цвета. Где-то и каким-то образом - загорают ли или мажутся, не ведаю - приобретают и постоянно поддерживают, независимо от сезона и погоды, ровно-шоколадный густо-загорелый цвет кожи (стилистической подкладкой этого движения называют подражание афро-американской юношеской моде). Попутно они выкрашивают бело-утопленнической помадой губы и белым макияжем подводят глаза. Это, несомненно, является протестом-вызовом достаточно жестой и авторитарной школьной японской системе и подобной же системе семейных отношений. Возможно, даже скорее всего, данный феномен подростковой моды минует через достаточно короткий промежуток времени и новому путешественнику, забредшему сюда, все предстанет совершенно в другом виде, и в исполнении других персонажей, и в другом окружении. Обнаружатся совсем другие молодые люди, обуреваемые другими страстями и модами, представленные публике, экстерьезированные, так сказать, совершенно иным способом, иными нарядами и иными красками. А спросишь: - Где тут такие среди вас кагяру? - Кагяру? - Бродили здесь такие! - Где? - Прямо здесь! - Прямо здесь? - в недоумении оглядываются. Ну да, еще все из себя рыжие, на высоких платформах, молоденькие. - Молоденькие? Нет, тут у нас только люди в возрасте, солидные, а таких не знаем! И только совсем уже дряхлые и престарелые, с усилием наморщив лоб, припомнят что-то смутное. Но на платформах ли, рыжие ли, молодые ли, кагяру ли - нет, тоже не припомнят. Так что спешу запечатлеть. Мода эта носит достаточно выраженный постэротический характер. Она не имеет какого-нибудь минимального юношеского адекватного варианта. Девочки, как правило, отдельными группками без всяких там необходимых бы в подобных случаях сопутствующих бой-френдов часами и часами простаивают на людных и модных улицах мест своего обитания, типа района Шабуйе в Токио. Естественно, где-то там, на стороне, в свободное от основного занятия время они с кем-то, возможно, и встречаются, и совершают нечто естественное эротически-сексуальное, если время подоспело и желание созрело. Но это не включено в идеологию поведения и восприятия жизни, не начертано пылающими буквами на знаменах. Наоборот, в данном пункте программы зрим странно-ощутимый и сразу бросающийся в глаза постороннему прохладный провал. При помощи одного местного доброхота я попытался произвести опрос двух таких кагяру. Оказалось, что стоят они на модных перекрестках не только по вечерам, как мы предполагали, но целыми днями. Ради сего им пришлось даже оставить школу, так как она не совпадала ни со временем, ни со смыслом избранного ими способа жизнепроведения. Чем занимаются во время своего многочасового стояния, они толком не смогли объяснить. Не могли они толком и объяснить ни свои цели, ни назвать музыки, которую они предпочитают, ни припомнить какие-либо фильмы или телепередачи. В общем, все понятно. Как правило, после подобных эскапад молодежь честно и добросовестно включается в жесткую рутину японской весьма утомляющей жизни. Не знаю, так ли все будет и с этим нынешним поколением - посмотрим. Вернее, японцы посмотрят. А мы, если нас еще раз занесет сюда через пять-шесть лет, от них и узнаем результаты данного нехитрого полудетского бунта. Других, более явных, жестких и осмысленных противостояний режиму и обществу, наподобие, скажем, движения 68-го года, я не заметил. Да и никто о них не поминал. Вот. Что еще рассказать? Можно много еще чего поведать. О мастере дзэн-буддизма, незаметно за разговором растворяющемся в воздухе и возвращающемся назад. О храме упокоения сломанных иголок, храме упокоения сломанных кукол и о таком же для упокоения душ умерших подростков, не испытавших плотской любви. Можно рассказать и объяснить, как пролезать в ноздрю Будды, правда, для нас, христиан, это и не столь уж необходимое знание. Можно и рассказать о публичном доме с мальчиками прямо у стен буддийского монастыря, чтобы монахам в дождливую погоду не бегать неведомо куда за тридевять земель, рискуя здоровьем. Можно рассказать и о борцах сумо, которые в специальным способом высвобождаемые пазухи внутри кожи наращивают специальное же свирепое мясо. Много о чем можно понарассказать. Но уже в следующий раз. Приглашайте меня, и я охотно вам поведаю обо всех чудесах Японии да и любой другой страны, которая вам приглянется. Пока. |
