Григорий Васильевич Ситнов родился в 1909 году в семье лесничего, во время
революции потерял родителей, до 15 лет жил у тетки в деревне Кандиевка Пензенской
области. В 1924 году переехал в Пензу, работал в местной типографии, затем
подручным в фотоателье, откуда был выгнан за порчу материалов (по непроверенным
данным, фотографировал облака).
В 1934 году возвращается в деревню, хоронит тетку, устраивается на
работу почтальоном. В 1939-м - покалечен в пьяной драке, после чего
постоянно испытывает трудности со связной речью. По этой причине не был
мобилизован, оставаясь почтальоном всю войну.
В 1948 году с шумом уволен за рассылку поздравительных писем
неизвестным ему людям. Уезжает из деревни в неустановленном направлении.
В течение пяти лет о нем ничего не известно. Вернувшись в Пензу, пробует
рисовать, писать стихи, активно и много пьет. Несколько раз пытается
покончить с собой. Затем полностью переключается на не понятную никому в
округе художественную деятельность – устраивает нечто, напоминающее
серийный перформанс. Совершенно отказывается от алкоголя. Пытается
описывать собственную теорию “Длинности”.
В 1962 году тело Григория Васильевича Ситнова обнаружено в одном из
городских парков с признаками асфиксии.

Исследование жизни совершенно неизвестного провинциального художника,
да еще попытка показать, что он предвосхитил ключевые линии развития
мирового искусства, всегда попахивают фальсификацией. Даже не в буквальном
смысле, а из-за временных искривлений, замены оценки-тогда на оценку-сейчас. С
этим трудно спорить, но искушение оказаться первооткрывателями сильнее
страха быть обвиненными в подтасовке.
Мы впервые услышали про Ситнова года два назад. Постепенно распробовав
попавшийся материал, мы начали проникаться ситновской гениальностью.
Информации оказалось крайне мало, поэтому пришлось медленно и
планомерно обрабатывать единственного живого свидетеля подвигов Григория
Васильевича, знавшего его лично; правда, недолго и в молодости. Свидетель
оказался обладателем двух тетрадей – дневников, в которых Ситнов то описывает
свои художественные радения, то погружается в нудное и подробное
бытоописание:

…картошки нет вся кончилась до последней картошинки ни поесть ни
денег взять негде…

Мы отыскали деревянный домик, где он долгое время проживал. Там его уже
никто не помнит. Отыскали и очень важную физическую реликвию – стул,
отправную точку многих действий Ситнова, которые можно называть
перформансами. Собственно, именно перформанс со стулом и натолкнул нас на
мысль о неопознанной гениальности и первооткрывательстве Ситнова.
Происходили эти действия, видимо, так: не имея никаких зрителей, Григорий
Васильевич периодически прибегал к помощи доверчивых соседей, которых
зазывал к себе в комнату под разными предлогами; учитывая его серьезные
проблемы с речью, это, должно быть, стоило ему немалых усилий и большой
изобретательности. Пришедшие простаки обнаруживали немыслимые, с их точки
зрения, картины. Ситнов привязывал себя к стулу и сидел так несколько часов,
пока не засыпал от усталости, что давало соседям полное право отвязать его. В
другой раз он, сидя на стуле посреди комнаты, несколько часов жевал страницы из
какой-то книги вперемежку с собственными рукописями, объединяя таким образом
тексты. Вскоре соседи поняли, в чем дело, и, несмотря на сочувственное
отношение к чудаку, стали всячески его избегать. Нам кажется, после этого Ситнов
начал описывать совершаемые действия на бумаге. Невнятность изложения,
наряду с вплетанием в текст запутанных схем и значков, говорит о том, что сама
технология письма его сильно увлекала.
Имеется косвенное подтверждение того, что в годы непонятного отсутствия
Ситнов находился вблизи столиц и общался с патриархами русского авангарда. С
кем именно, к сожалению, неизвестно.
Сильное, даже шоковое впечатление на него произвел «Черный квадрат»
Малевича.

…черное конец ложного точка я все кричу каркаю а потом просто сел и
начал урисовывать свои руки грудь живот лоб мелкими черными
квадратами изведя остатки краски…

В своих письменах он практически не упоминает Хлебникова, но даже при
поверхностном знакомстве с радениями Ситнова заметно соревновательное или
антагонистическое противостояние. Если Хлебников видит формулу мира,
выраженную буквой, цифрой и их общим ритмом, то Ситнов доказывает, что ключ
ко всему лежит внутри личного действия. Получается смесь догадок в духе
восточной мудрости и недоверия к буквам как проводникам речи, с которой у него
были проблемы. Особое место Ситнов отводит понятию длительности,
протяженности или “длинности”, как он ее обозначал. Именно так он и озаглавил
свои постулаты, а точнее, бессвязные призывы к художественным действиям.

…мало сгибать пальцы но можно сжав их в кулак дождаться когда он
начнет менять цвет и если не торопиться и делать это долго пока
хватает сил то это уже обращение к любому кто может увидеть и
разобраться даже если он сам не может делать что-то достаточно
долго…

Тема временной протяженности занимала его почти параноидально, о чем
свидетельствует множество страниц, исписанных словом “длина” вдоль, потом
поперек, из центра к краям и т. д.

…моя малая длительность есть начало длительности большой
всемирной нескончаемой стремящейся…

Видимо, патриархи авангарда заронили в него страсть к мистериям
творчества, ощущение причастности к всемирному движению – “длительности” -
бесконечности, беспосадочному перелету в будущее. Ощущение причастности к
единому универсальному телу искусства позволило Ситнову без оглядки на
тусклое и вязкое провинциальное окружение жить собственными
художественными подвигами.
По биографическим отметинам видно, что победа далась ему не сразу – запои
и попытки самоубийства, хотя и слишком частые, чтобы считать их серьезными,
долго служили фоном для вполне традиционных самопроявлений.
Что стало переломным моментом, после которого наступило совершенно
иное, целеустремленно-творческое состояние, не оставившее места ни алкоголю,
ни мыслям о смерти, неизвестно. Но слабо верится, что это было результатом
стороннего влияния. В провинциальной Пензе той поры не было никого, кто
связывал деяния Ситнова с искусством и чью критику он воспринял бы адекватно.
Скорее всего, внутренние перемены произошли по внутренним причинам.
Последний год жизни оказался самым продуктивным: Ситнов осуществлял
некий непрерывный перформанс, на который возлагал особые надежды. Из
обрывочных пометок того периода понятно только, что тема “длинностей”
сменяется темой “быстрот”.

...разломать пересечь длинное удлиненное все что делать так это
быстряться еще еще и еще поднимая пыль но не мельтешить а делать
все скоро…

Ситнов ходил по городу, совершая странные действия. Делал надписи на
стенах зданий, заговаривал с прохожими, “терял” записки, ходил в баню. Все
события были внутренне связаны, длились недолго и перетекали одно в другое.
Совершаемое не было импровизацией, напротив, заранее составлялся
схематичный план поведения и набор образов, которые нужно было все время
прокручивать в голове. И это в непрекращающемся, нарастающем темпе, словно
Ситнов надеялся благодаря движению оказаться во всех местах города
одновременно или, по крайней мере, раствориться в пространстве между ними.
Получилось ли у него осуществить задуманное, или ощущение стремительности, в
котором он находился, и было главной целью? Непонятно, на какие средства
Ситнов жил в этот период, раньше были подработки грузчиком на местном рынке,
но с началом непрерывного перформансирования у него не оставалось на это
времени.
Все закончилось внезапно, прекратились и “длительность” и “быстрота”,
перформанс вступил в завершающую фазу. Григорий Васильевич Ситнов умер в
возрасте 53 лет. Его тело было найдено в центральном сквере города в одно из
холодных сентябрьских утр.
Обстоятельства смерти неизвестны. По словам единственного нашего
свидетеля, получается, что Григорий Васильевич задохнулся, поговаривали, что
его задушили или он сам покончил с собой. В последнее утверждение мы
поверить не можем.
Никаких глобальных перемен ни его жизнь, ни тем более его смерть за собой
не повлекла. Не подтверждена значимость его персональных и художественных
достижений.