Александр Дугин (р. 1962) - кандидат философских наук, публицист, основатель идейного течения "неоевразийство", создатель современной российской школы геополитики, лидер политической партии "Евразия", автор полутора десятка книг. Живет в Москве. "Художественный журнал": Последнее время интеллектуальный и художественный мир проявляет интерес к теме Империи. Можно сказать, что тема эта стала даже дурной модой. Нам бы хотелось лучше понять ваше понимание этой проблематики. Ведь именно вы первым заговорили на эту тему многие годы тому назад!
Александр Дугин: На мой взгляд, проблематика Империи не может быть понята вне тематики постмодерна. При этом важно иметь в виду, что постмодерн, ставший актуальным с конца 70-х, не исчерпан и до сих пор. И это несмотря на то, что все уже не первый год постмодерн хоронят. Когда некоторые критики объявляют конец постмодерна, они, как мне кажется, не понимают, что, собственно, провозглашают. А провозглашают они ни много ни мало как конец света. Ведь модерн как стиль, как исторический тренд вобрал в себя всю историю. Модерн явил собой, в том числе и в изобразительном искусстве, некое суммирование всего предшествующего в преодоленном, снятом и не предполагающем возврата виде. К 70-м, на мой взгляд, возобладало ощущение, что подразумеваемый модерном историцизм развития цивилизации дошел до своего пика, до своего акме, не предполагая при этом никакой "золотой осени", плавного скольжения вниз, в тихий уютный маразм старости. Процесс постмодерна - это процесс осознания исчерпанности модерна как такового. По сути дела модерн, когда он возник, провозгласил себя единственным наследником всей истории - за ним (в прошлом) была выжженная земля, так как все ценное было уже в нем самом. Новое время, несмотря на свой провозглашенный индивидуализм, было универсалистским, и модерн как стиль в полной мере вобрал это в себя. Когда в модерне начался кризис жанра, когда он был десемантизирован как художественный процесс, не было сделано (возможно, и не могло быть сделано) парадигмального выбора в ином направлении. Дискуссия по постмодерну рассыпалась шрапнелью по воробьям. Фундамент смыслового континента, который постмодерн хотел изменить, остался нетронут.
Я полагаю, что в постмодерне существуют два направления. Первое из них - это "гипермодерн" или "ультрамодерн", т. е. продление того же модерна, остающегося самим собой до своего собственного предела, но не преодолевая его... Гипермодерн принимает формы тотального нигилизма, полной десемантизации содержательного исторического процесса, когда сам человек упраздняется, но не заменяется при этом ничем, становясь отжившей маской упраздненных смыслов.
Второе направление в постмодерне развивает то, что было отброшено на пороге Нового времени - т. е. перелицованный премодерн. Это наивное, сакральное мировоззрение является подоплекой человеческого существования, его подсознанием, телесностью, в общем - архаикой. В сущности, речь идет о том, что в результате своего рода nettoyage par le vide, "очищения пустотой" (термин Жана Парвулеско) фундамента человеческой культуры начинают проступать фундаментальные архаические черты. Но это чревато и тем, что может быть названо le retour des Grands Temps (также термин Жана Парвулеско и название его недавнего романа) - "возвращением Великих Времен", т. е. возвратом к премодерну и к ревалоризации всего, что было отброшено на пороге модерна. И вот тут мы вплотную приближаемся к тематике Империи. Ведь мы знаем, что Империя как принцип была отброшена именно на пороге Нового времени, с созданием буржуазных государств-наций (Etats-Nations). Империя сущностно принадлежит к премодерну, она задает свой баланс между индивидуальным и универсальным, причем баланс этот основан на довольно архаичном отношении к онтологии, социуму, культуре. Итак, постмодерн - это процесс, который, с одной стороны, завершает модерн и утверждает его последний аккорд - нигилистический гипермодерн, с другой же стороны, он предполагает вкрапление архаических элементов в область, выжженную модерном, он ставит вопросы, которые на протяжении всего Нового времени оставались за гранью политкорректности. И сейчас мы подходим к самой интересной теме - постмодерн совершенно не исчерпан. Только сейчас мы начинаем понимать, что он сделал, и никаких похорон его, оказывается, устраивать сейчас нельзя. Постмодерн на новом витке осмысления подошел к проблеме премодерна, но уже с совершенно новым знаком. Если модерн - это процесс десемантизации и дезонтологизации традиционной системы ценностей, то постмодерн - это напряженная, ироничная, пусть двусмысленная, но все же ревалоризация всего забытого на пороге Нового времени, особенно того, что в это Новое время было не принято на легальных основаниях. Это ревалоризация вытесненного, стыдливо убранного, сокрытого...
Значит, постмодерн и его наступление есть событие колоссальной важности, он ультранасыщен и повлечет за собой изменения в структурах исчезающих смыслов. Мы стоим на пороге глобальной консервативной революции, на пороге нового человечества, смены самого антропологического кода. Пока этот процесс отображается игровым, хихикающим образом. Но вспомним, какими были первые ячейки коммунистов, социалистов или фашистов, где политика была перемешана с искусством, футуристами, парадоксалистами, поэтами и художниками-декадентами. Брюсов, Стефан Георге, Готфрид Бенн, те же Маринетти, Маяковский, Хлебников... Да, начиналось это все смешно - вот только кончилось совершенно не смешно. Это очень несмешная, очень серьезная вещь - "возвращение Великих Времен". Вот почему отнюдь не случаен интерес современных художников к премодерну вообще и к имперскому проекту в частности. Характер этого интереса к архаике переходит сейчас от ироничной стадии, свойственной ультрамодерну, к новой серьезности. И мой покойный друг Тимур Новиков хорошо чувствовал эту серьезность. Его Академия является таким переходным звеном от модерна к новой проблеме постмодерна как новой аватары премодерна со всеми соответствующими выводами из этого жеста.
"ХЖ": Если мы рассматриваем Империю как производное от редукции к условиям премодерна, то тогда мы связываем с Империей ценности иерархии, подчинения частного целому. Однако Тони Негри, известный теоретик новой Империи, постулировал обратное. Он говорит о современной Империи как о структуре сетевой, как о последней стадии капитализма, лишенной единого центра, основанной на сложном балансе разных центров власти. Протестует против Империи такая же сетевая по своей структуре "множественность" - multitude. Отсюда, с его точки зрения, и обреченность Империи - она не может подчинить себе множественность, так как сама имеет сетевую структуру.
А. Дугин: Но что такое иерархичность? Фуко, например, вслед за Ницше понимал всю историю человеческого устройства как баланс, игру власти. В то же самое время любой дискурс строится по законам принуждения. Любая фраза, даже "Я сегодня пойду в кино" или "Хотите выпить кофе?" несет в себе иерархизацию отношений, субъектно-объектное подчинение и т. д. Человеческая природа сама по себе иерархична - у нас два глаза, а не пятнадцать, мы стоим вертикально, а не горизонтально. А человеческое устройство, в свою очередь, отражается во всей человеческой культуре. Что касается делезовской анархической попытки с помощью ризом или сетей деструктурировать общество, то в конечном счете на практике аналогичные стратегии в реальности лишь создают новую иерархическую модель - возникает контрсистема, которая реорганизует систему властных функций. Любая попытка абсолютной свободы всегда приводит к абсолютной иерархии, стремление освободить все и вся кончается ГУЛАГом и приходом новой элиты на место старой. И это явление не только политическое, но и культурное, религиозное и так далее.
Что касается конкретно Негри... "Империя", которую он описывает, это мондиальный, однополярный мир, глобализмический с американской системой ценностей в качестве главенствующей идеологии, с ультракапитализмом как его экономико-философской моделью. "Империя" Негри - это акме ультрамодерна, его апофеоз. Теневая сторона "множества" - это нигилистическая сторона ультрамодерна, его темная основа и никак не альтернатива. Можно ли сказать то же самое в отношении "коммунизма" Маркса? Не знаю... Не готов однозначно ответить, мы, реальные постмодернисты, читаем Маркса по-другому, справа, если хотите, он для нас пророк экстатической Империи золотого века... У Негри и "Империя", и "революционный класс множества" суть сетевые структуры, продолжающие - каждая на свой лад - тренды обычного модернизма, только доведенные до логического предела в двух версиях - в версии порядка (турбокапитализм мирового правительства) и в версии хаоса (пирсинговые трансвеститы-халявщики и полоумные мигранты Тони Негри). И то и другое - последняя агония модерна. Это все еще XX век и попытки спроецировать его в ХХI, и в бесконечность. Империи XXI века будут иными. Они будут более премодернистскими. Возникать они будут в Черной Африке, Латинской Америке, даже в Европе, где хотя бы есть история, в отличие от США - этого лабораторного и ультрамодернистского эксперимента. Возможно, это будет Евразийская империя, с шаманами и церквями, или империя Исламская, или Китайская. Я уверен, что расцвет империй придет после заката "Империи". Империя как попытка создать мировое правительство с критической ассамблеей сетевиков - это судороги ультрамодерна. Эти судороги уже заглядывают в тот мир, где их не будет, и отсюда появляется этот элемент макабра - Бен Ладен, отключение электричества в Нью-Йорке - все эти эстетические хэппенинговые интуиции "нового мирового порядка" вместе с его критической антитезой, которые истошно вибрируют на пороге того, куда они не попадут. За пределом постистории уже брезжит тот самый le retour des Grands Temps, время новых империй. А о какой Империи мы вообще думаем, мечтаем? Империя - это специфическое сочетание универсального и частного. Внутри той же Византийской империи было много различных царств. Мысль об Империи - это относительно универсальная рациональность. Сетевые структуры в новых империях превратятся в этнос, возникший на основе ассамблеи типовых физических и умственных особенностей, - например, может возникнуть этнос из байкеров, футболистов, художников или компьютерщиков. Такие новые этносы наряду со старыми и классическими будут включаться в состав новых империй по языковому, географическому принципу, как раньше включались по религиозному. И они принесут с собой свой особый рационализм. Таким образом, в новых империях истинного постмодерна будет много рациональностей - в противоположность монорациональной "Империи" ультрамодерна. Тем самым будет достигнут премодернистский эффект, когда был многополярный мир с разными рациональностями в основах больших цивилизаций. Теперь это не обязательно будет религиозная рациональность - кто-то (если, конечно, захочет) может обожествить Канта, как сейчас в одной из "новых религий" в Бразилии поклоняются Вольтеру и Руссо. Дыхание премодерна видно уже в самом возвращении термина "империя". Это возвращение премодерна после модерна порождает специфическую иронию, которую наиболее проницательные люди чувствуют в этой претензии на становление "нового мирового порядка". Что-то иронично-фашистское можно услышать в словах Буша: "The God said me - strike Iraq". Нельзя сказать, чтобы это было позитивным, но уж точно - до боли знакомо из эпох , sorry, до Нового времени. Да, пока все это еще пародия, прикрывающаяся лозунгами вроде "свободы" и "демократии", в духе extensive empire Джефферсона (о чем пишет Негри), но это уже что-то явно из прошлого. Буш-младший, душка, - знаковый персонаж постмодерна, - он в своем либеральном фанатизме похож на Бен Ладена, в нем есть что-то безумное и симпатичное. Говорят, он идиот и закодированный синяк, дипсоман... Может быть, после своей отставки он даже примкнет к нашему проекту... Я вижу его строго марширующим в рядах "Евразии", снова вдупель пьяным...
"ХЖ": Но насколько совместимы "Империя" и империи? Ведь "Империя" всегда предполагает имперскую нацию. Так Римскую империю населял римский народ - populus romanum. Правящая идеология нашего времени постулирует глобализацию всех процессов, а в художественной среде авторитетно мнение, что современное искусство - это западное изобретение и никакого другого современного искусства не существует.
А. Дугин: Думаю, что "Империя" как глобализм требует некой универсальности стиля. В той "Империи", что строится сейчас - в западноцентричной мондиалистской Империи, - существует ярко выраженная идеология, которая - как продемонстрировал на приеме в Кремле в моем присутствии американский посол в РФ Вершбоу - может быть сформулирована за 60 секунд. "Глобальный мир", "все для индивидуальности", "свобода как универсальная ценность", "национальные администрации под слом" и так далее. (Молодец посол Вершбоу, мне это начинает нравиться...) Средством построения этой Империи служат не только нефтяные монополии или ВС США, но и MTV, и мондиальная культура в целом. Поэтому до какого-то момента участие русских художников в мировом процессе современного искусства оказывается своего рода сотрудничеством с колониальной администрацией, люди искусства как бы полицаи... Это помощь оккупантам в деле колонизации, споспешествование освоению нашего культурного пространства. Ведь при однополярном мире включение в мировой художественный контекст - это по сути процесс подчинения других полюсов, их растворение... А сотрудничество с полицаями бывает разное, не все бегают по лесам с собаками и ловят партизан - некоторые еще и агитационные плакаты рисуют. И участие, повторяю, именно участие в современном художественном мире - это сотрудничество с оккупантами и предательство собственной идентичности. Но тут возникает интересный момент. Даниэл Бэлл в одной из своих книг высказывает любопытную мысль - в нынешней Империи культура должна отмереть, поскольку по сути это альтернативный проект технологическому развитию. Ведь культура и искусство - это завуалированный премодерн, базирующийся на тех иррациональных сторонах души человека, которые явно не попадают в "список Вершбоу". В Империи есть только "свобода от", т. е. "liberty", но никак не свобода сама по себе, не "свобода для", т. е. "freedom". А в искусстве есть и то и другое. Свобода как содержательное понятие, то есть freedom, - ценность премодерна, свобода как отрицательное понятие, то есть liberty, - это уже концепт модерна. И потому культура, по мнению строителей "Империи", должна быть изжита, как, впрочем, и пол. Не зря же Жан Бодрийар говорил, что наличие в половом акте двух субъектов - это уже непозволительный архаизм. В стерильном мире глобализма все должны порождаться однополо - простым делением, как клоны, инфузории или раковые клетки. Хотя, конечно, первоначально все было наоборот - свобода нравов была модерном по отношению к традиционной семье. Сегодня половой акт двух существ - тем паче разного пола - это уже "консервативная революция", своего рода "черносотенное" действо... Политкорректны лишь асексуальность, овца Долли, белесый инфантильный импотент-миллиардер Билл Гэйтс и т. д.
Поэтому вовлечение в мировую художественную среду представителей художественной России - это не только их включение в процесс колонизации. Они могут, если сообразят что к чему, принять участие в революционном процессе. Отстаивание иррациональности, эротики, архаики - это и есть путь их возвращения в проект премодерна. Но только для этого художнику надо еще и провести очень сложную процедуру - заглянуть за предел, увидеть что-то там, где - как всем кажется - ничего нет. И на стороне русских художников может стать то обстоятельство, что, включившись в общество ультрамодерна, они все же имеют консервативные корни - и такое сочетание может изменить их и сделать из пособников оккупации и колонизации важными фигурами революционного движения. Но это очень тонкий и сложный процесс, тут нужно учитывать изменение понятий во времени. Если когда-то гетеросексуальный либертинаж был, по сути дела, левым процессом, то после всех сексуальных революций он превратился в процесс весьма правый и даже "консервативный" в сравнении с однополой любовью и особенно тотальным унисексом. А бывшие непримиримые враги и противоположности - коммунизм и фашизм, после того как модернизм их преодолел, слились - существенной разницы между ними не осталось. Разницу между ними вычленить сегодня сложно - вот, например, Хаким-Бей, он кто - ультратрадиционалист или радикальный левый анархист? И потому так велик революционный потенциал "возвращения Великих Времен" - туда можно записать очень и очень много "преодоленных модерном" элементов.
"ХЖ": Как вы себе представляете новое имперское искусство? Имеется в виду не искусство единой "Империи", а искусство противостоящих ей новых империй? Можно ли воссоздать его поэтику? Будет ли она соответствовать традиционным чертам имперского искусства?
А. Дугин: Я думаю, основным принципом будет отсутствие иронии, т. е. новая серьезность. Вместо улыбки - гримаса, вместо смешной шутки - шутка страшная. Фундаментальность появится во всем, хотя фундаментальность не обязательно подразумевает громоздкость. Даже лучше употребить термин "тяжесть", так как традиционная империя (не "Империя" Негри) всегда сопряжена с тяжестью, с бременем. Вместо игры со смыслами появится символистическое включение этих смыслов в возвращенную онтологию. Искусство империй будет сочетать те виды искусства, которые раньше не сочетались или сочетались, но с иронией, например натюрморт и перформанс. В новых империях будет тотальная эклектика - там есть место телеграфам, маскам шаманов, скоростным поездам TGV, японскому шумовому террору, минимализму Руссоло и горловому пению. Но эклектичность эта не будет смешна, наоборот, она будет ультрасерьезна, в ней будет корениться новый имперский неогностицизм. Причем включение в "новую серьезность" возможно не только у вещей серьезных, но и, казалось бы, таких странных и даже глупых явлений вроде какой-нибудь программы "Белый Попугай". Новое имперское искусство должно вобрать в себя все, показать свою безальтернативность. Здесь будет иметь место то же переваривание истории, что и в ультрамодерне, но со знаком плюс.
"ХЖ": В одном из последних номеров "ХЖ" Борис Гройс говорит о последней утопии, которая осталась в неолиберальном мире, - утопии денег. Именно деньги, с его точки зрения, есть последнее универсальное начало - универсальный эквивалент, гарантирующий единство все более распадающемуся на частности современному миру. Возникает вопрос: в какой мере эти "новые империи" смогут вести между собой диалог? На какой основе? Есть ли у них между собой что-то общее, универсальное? Разумеется, кроме общего противостояния единой "Империи".
А. Дугин: Как говорил Гегель, "не будем недооценивать великой силы отрицательности". Отрицая нечто, мы что-то формируем. Поэтому факт противостояния потенциальных "новых империй" нынешней актуальной "Империи" конститутивен: по крайней мере, понятно, что они вместе отрицают. А отрицают они ультрамодернистское понимание искусства, отрицают "свободу от" вместо просто "свободы для" и так далее. Консолидирующим мифом "новых империй" станет именно борьба с неолиберальной "Империей", как консолидирует христиан для борьбы с грехом миф о дьяволе. Да отрицание в какой-то момент предполагает и создание альтернативы. Если все будут против рыночной экономики, то в каждой империи обязательно возникнет что-то свое, чтобы эти рыночные отношения заменить. Причем чаще это будет даже не придумывание чего-то нового, а ревалоризация того, что у нас уже есть. Допустим, в России деньги сохранятся, но универсальной ценностью вновь станет русский балет.
"ХЖ": Тогда получается, что "новые империи" лишены собственной идентичности, они питаются лишь негативом, он и гарантирует им конституирующий принцип. По сути получается, что империи вступили в тайный сговор с "Империей".
А. Дугин: Да... как дьявол у Элиаде тайно симпатизирует Богу... Причем не какой-то там мелкий бес, а глобальный исторический черт, преодоление которого в каждом конкретном случае вырабатывает свои пути спасения. Вызов общий - ответ частный. Как в свое время соблазнительное строительство Вавилонской башни конституировало возникновение народов. Да, у всех был общий язык - но говорить на нем в какой-то момент стало нечего. Всех разогнали, и вместо языка возникли языки... И когда нынешняя "Империя", этот онтологический вызов, будет преодолена, она станет фокусом конституирования "новых империй". Но это будет не множество разрозненных "сингулярностей", которое есть сетевая составляющая нынешней "Империи", чей революционный потенциал, sorry, фиктивен. Это будет локальный рационализм, рациональность, ограниченная конкретным "большим пространством". На территории каждой из "новых империй" будет свой общий язык, но в нем будет множество диалектов.
"ХЖ": А нет ли тут тайного замысла "Империи"? Ведь "Империя" все 90-е говорила о "политической корректности" и о "правах меньшинств", о "принятии другого". И за всем этим стоял тонкий расчет - политэкономия позднего капитализма требовала новых брендов, в том числе и этнических?
А. Дугин: Отчасти это справедливо. На каком-то этапе "Империи" становятся нужны уже не только разные этносы, но и маленькие квазиимперии. На определенных условиях "Империя" легко переваривает локальное - на парижских выставках бедуин за стеклом совершает намаз, племянница Усамы Бен Ладена - солистка исламской рок-группы.
Власть "Империи" не только прагматическая, она еще и идеологизированная, она разлагает любые холистские ансамбли. Поэтому этническое как факт поддерживается, но до определенной степени, как инерция... В определенный момент рано или поздно этническое выходит из-под контроля "Империи". Этническое как таковое никогда не может быть включено в "Империю", так как не совпадает с ее рациональностью. Этническое - это "анти-Империя". Судьба русского искусства на Западе тому прекрасный пример. Первоначально Запад приветствовал бывший нонконфморизм, так как видел в нем "пятую колонну" в СССР, сколок общего "имперского" глобалистского искусства. Но затем включиться на равных в общий культурный обмен русскому искусству дано не было, так как сквозь его универсализированный язык стала просвечивать этничность. И русских художников послали... Где и что они теперь? Ничто! Их функция исчерпана... И они теперь будут в наших рядах, ибо они никому не нужны...
"ХЖ": В свое время интерес на Западе к советскому неофициальному искусству совершенно явно был вызван геополитической борьбой "Империи" с СССР. Сейчас мы можем констатировать в Европе симптомы нового интереса, который, похоже, вызван общим противостоянием США со стороны Франции, Германии и России
А. Дугин: Безусловно. Теперь Европе хочется посмотреть, что же мы из себя представляем в этнокультурном плане. Тут может играть свою роль евразийский элемент - ведь франки пришли из наших степей. И мы воспроизводим им кусок земли, по которому шли их предки из Крыма. Мы можем вернуть им предшествующую стадию их этногенеза, утраченный фундаментал. И настоящее евразийское или консервативное искусство должно родиться среди авангардного направления...
"ХЖ": Кстати об авангарде. Как вы понимаете связь искусства новой серьезности, т. е. искусства "новых империй" с инновацией? Русский - и не только русский - авангард так же апеллировал к этничности, к первородным корням и при этом был устремлен к новаторскому порыву, к отказу от канона. Имперское же искусство по определению статичное, традиционалистское.
А. Дугин: А к чему сводится инновация для модерна? Инновация для модерна - это форма преодоления, т. е. это не созидательная вещь. Открытие новых горизонтов - это на самом деле свержение старых авторитетов, преодоление табу. Все проекты модерна - проекты "свободы от". Поэтому от инновации в ультрамодерне перешли к стереотипу. Основной ценностью стало серийное, а не индивидуальное. В отношении высокого модерна нельзя говорить о реальной креативности - это лишь рециклирование нигилистических паттернов. Выход в "новую архаику" не может быть инерциально консервативным; он осуществим лишь через осознание нигилистической сущности ультрамодерна. Все консервативное, что не осознало модерна, заражено им изнутри. Вспомните слова Ницше о "выздоравливающем"... Ценен не "здоровый", он просто "еще не больной", ценен "больной", но "выздоравливающий"... "Бывший больной"... Все подвергается десемантизации модерна изнутри. Простой инерциальный консерватизм всегда идет в паре с модернизмом, причем модернизм непременно побеждает - он впереди, по крайней мере в нынешнюю эпоху. В le retour des Grands Temps имеют больше шанса пробиться сами модернисты - они ближе к бездне, они знают, что дальше пути нет и надо взлетать. А консерватор всегда уверен, что еще есть твердая почва, и не хочет идти к бездне. Но модернист всегда тащит консерватора к этой бездне, а тот упирается... Потому дело творения искусства "новых империй" - это дело модернистских художников, которые на самом деле аутентично пережили драматический опыт бездны. Здесь очень важно, что в процесс современности вовлечены сейчас японцы, русские, арабы, т. е. этносы, органически принадлежащие к традиционному обществу. Нигилизм должен отмыть все консервативные предрассудки, чтобы обнаружился глобальный, тоталитарный фундаментализм. Мы построим "экстатические империи" - ведь только экстатичностью можно противостоять технократической и бюрократической "Империи". "Новые империи" возникнут только от резкого порыва вперед, но никак не от попыток отстоять что-то по инерции...
ХЖ": Искусство "новых империй", как вы его описываете, т. е. полное новой серьезности, чурающееся модернистского стереотипа, экстатичное, такое искусство, похоже, несовместимо с массовой продукцией. Экстатический объект должен быть уникальным. Но как тогда это искусство сможет выполнять идеологическую функцию? Как она сможет повелевать массами?
А. Дугин: Я думаю, что определенный эзотеризм в искусстве был всегда, есть он и сейчас. Причем вне зависимости от того, идет он к массам или нет. Другой вопрос, что формат этих отношений изменится с появлением "новой серьезности". Сейчас художник должен быть пропагандистом, он должен включать зрителя в свой контекст. Потому сейчас нужен герменевт, комментатор, повествователь, объясняющий массам смысл произведения, которое может быть и картиной, и клипом, и песней, и симфонией, и пьесой... Но необходимо делать это серьезно, создавать новую мифологию. Массы должны вовлекаться в "новое имперское сновидение", в премодернистское-постмодернистское бытие, почувствовать себя там уверенно. Пока же у нас есть только имитация мысли о культуре - канал "Культура". Но даже она уже заставляет человека задуматься, заинтересоваться этой сферой жизни.
Я думаю, что в процессе модерна происходил сложный диалог художника с материалом, а это весьма непростой процесс. Если помните, Хайдеггер писал об этом: "Когда творец создает мир, он выставляет землю". "Wann der Schoepfer ein Welt aufsteht, stellt er die Erde hervor". У него это было объяснением того, почему ботинки на картине Ван Гога в земле. У творца всегда есть материал, с которым он работает. И по ходу движения к современному обществу происходило постепенное расколдовывание - desenchantement - окружающей среды, вплоть до ее полного исчезновения. В "Империи" Негри нет среды - там есть средства коммуникации, деньги, технологии. Здесь нет зрителя, массы - это реципиенты, ничего не стоящие, потому что труд уже давно потерял ценность. Капитализм может существовать и без эксплуатации, и без налогоплательщиков - всегда найдется какой-нибудь Тайвань, где все сделают дешевле и сами потом заплатят дороже за произведенное барахло с наклеенной европейской маркой. Потому нет и подлинного спроса - есть симуляция спроса, "спровоцированная жизнь" (das provozierte Leben Готфрида Бенна). Зритель (потребитель) уже не нужен. Рейтинги - игра, имитированная капиталом. Население "Империи" с ее тотально технологическим характером уже по сути отменено. Население лишено онтологии. А нет онтологии - нет и среды. Есть индивидуальное, но нет человеческого. Перформансы 90-х - яркие выразители этого отсутствия среды, так как у художника уже нет ни материала, ни внутреннего мира, а остается только прыгать, визжать, пускать пузыри... Художник тотально одинок (индивидуален) и ему нечего сказать - вот основное содержание художественного мира ультрамодерна, ведь среда уже расколдована, а значит - десемантизирована.
Новому имперскому искусству предстоит заново найти заколдованную среду. Пусть художник и травмирован, но обращаться он будет не к психоаналитику или в общество анонимных алкоголиков, а к среде, чтобы обрести "околдованную среду". И совсем не обязательно такой средой должна быть природа - это может быть и социальная среда, это может быть другой человек. Новая империя вернет массы, заставит обрести иррационального Другого, новое понимание материи, новую субъектность - пророческую, терапевтическую, герменевтическую. Противостоять технократичной и максимально настроенной на утилитарность "Империи" можно витализмом и кажущейся неутилитарностью, луддизмом. Только луддизм этот должен быть избирательным - он оставит все позитивное: пусть это и будет выглядеть странно - изба с Интернетом, - но это будет встроено в среду. А автомобили все сожжем к чертовой матери! И нефти больше не будет! И газа! Только Интернет! И солнце будет работать... И рис расти, и японцы... И китайцы построят нам дома, а турки их раскрасят, а сербы придут и сделают отличную черепицу... Сменится парадигма технического, изменится характер войн - и все из-за изменения отношения к материи. Это не означает возвращения в прошлое, это скорее, по Леви-Стросу, открытие себя Иному. Художники - паладины пустоты должны найти Грааль среды, осознать новую диалектику. И после трех столетий существования в ницшеанской пустыне это уже попадание в оазис. Хотя оазис этот пока все еще нереальный, это мираж, так как для появления настоящего оазиса необходимо осуществить геополитическую революцию.

В беседе участвовали Екатерина БОБРИНСКАЯ, Виктор МИЗИАНО
Над материалом работал Василий ШЕВЧЕНКО