Галерея М.Гельмана

Игорь Яркевич

От Бунина к Бунину



Покинув Россию один раз, Бунин возвращался в нее дважды. И дважды Бунин, едва ли не самый аполитичный из русских писателей двадцатого века, становился литературным знаком изменений политических режимов.
При Хрущеве Бунин оказался единственным писателем - эмигрантом. Возвращенным на Родину не одной - двумя публикациями в литературных журналах и снисходительными упоминаниями в энциклопедиях, а книгами и включением в школьные хрестоматии. Бунин был признан "большим" писателем наравне с классиками соцреализма.
Бунин вернулся еще раз и при Горбачеве. Опубликованные тогда бунинские "Окаянные дни" стали символом прощания с коммунистической идеологией. Хотя Бунин в этой книге и совсем не антагонист Советской власти, а откровенно растерявшийся человек, по писательской привычке фиксирующий все происходящее вокруг - и кровавые дела нового строя, и первые неуклюжие шаги советского языка.
Но даже такое двойное триумфальное возвращение не изменило отношения к Бунину в русском культурном сознании.
Может быть, недобрую службу сыграла здесь сама фамилия "Бунин", которая ассоциируется с таким грустными понятиями, как "бузина", "рябина", "луна", "осень". И сразу же возникает образ простого скромного писателя, с умилением рассказывающего о неярком солнце родной земли. А место Бунина оказывается где-то посередине между ансамблем "Березка" и заброшенным сельским кладбищем.
А отсюда, из этого места, уже миф о Бунине как о певце тихой и непритязательной России. Но Бунин-то Россию не пел и не очень-то, представляется, ее любил. По крайней мере, деревня для Бунина - уже не романтическая идиллия "тихого скромного" пушкинского уголка, и не тургеневский заповедник, где утром покос и по вечерам песня, а зона абсолютного распада. В одной из программных бунинских вещей, в "Деревне", вообще нет какой-либо "любовной" или хотя бы сочувствующей интонации. Это не то что не идиллия, а самое настоящее "Падение дома Ашеров", место деградации и гибели старинных крестьянских и дворянских родов, населенное больными уродливыми персонажами, существующими на последней стадии вырождения.
Не повезло и "бунинским женщинам". Для русского литературного слуха они почему-то сразу слились с "тургеневскими девушками", хотя между "женщинами" Бунина и "девушками" Тургенева такая же пропасть, как между бунинской деревней и тургеневской усадьбой. И Оля Мещерская из "Легкого дыхания", и Муза Граф из "Музы", и Антигона из "Антигоны" - женщины страстные, нервные, откровенные и совершенно не платонические в любви. Они привыкли сами выбирать мужчин, и их позиция в выборе для мужчины остается навсегда тайной. Кажется, еще немного, и любая из них вполне могла бы "дойти" до того, чтобы заменить Шарон Стоун в основном инстинкте.
Вобще о "бунинских женщинах" разговор особый. Эти женщины абсолютно непохожи на всех известных женщин русской прозы. В них нет растерянности перед жизнью, но в них нет и пресыщенности жизнью. Они относятся к мужчинам как-то слишком по-хозяйски, высасывают их, и, даже принимая смерть от мужской руки, они все равно хозяйки жизни, а не жалкие страдалицы, как это положено "приличным" женщинам в русской литературе. Не знаю, приняли бы или нет сегодняшние феминистки Бунина как своего писателя, но более самодостаточных женщин, чем бунинские, в классической русской прозе представить сложно. Даже Настасья Филипповна выглядит как-то бледно рядом и с Оленькой Мещерской, и с Музой Граф, и с Ганей Ганской. Женщины Бунина не делают никаких глупостей, кроме любви.
Бунина всегда воспринимали в России как писателя "второго" ряда, и мировое признание здесь мало что изменило. Даже присуждение ему, первому из русских писателей, Нобелевской, "самой" главной, литературной премии, было похоже на политический акт, хотя никакой большой политики здесь вроде бы не было.
Сам Бунин был уверен, что Нобелевскую премию он получил прежде всего за роман "Жизнь Арсеньева". Наверное, так и было, но представляется, что этот роман - далеко не самое лучшее из того, что есть у Бунина. От "Жизни Арсеньева" остается впечатление, как от добротного среднестатистического европейского романа - с долгим началом, долгой серединой и долгим финалом, но сделанного на русском материале. И дело здесь не в конкретном романе. Все-таки козырным тузом русской прозы всегда была более короткая форма и если положить на гипотетическую чашу весов "Жизнь Арсеньева" и какую-нибудь новеллу из "Темных аллей" и "Кратких рассказов", то неизвестно, что перетянет.
Для русской прозы новелла осталась чужеродным телом. Для Бунина же новелла была именно "новеллой" в европейском понимании этого слова. Но дальше движения у новеллы не было. Если бы не Бунин, то о новелле в русской прозе можно было бы забыть. Новелла в России началась и кончилась на Бунине.
Творчество Бунина, на мой взгляд, довольно жестко расходится с классической русской традицией, с "реализмом", сквозь призму которого и принято прочитывать Бунина. В самом этом слове нет ничего ни хорошего, ни плохого; слово как слово, означающее одну из литературных номинаций. Но последние два-три поколения российских читателей однозначно воспринимали это слово только с приставкой "соц", против которой у них выработался вполне понятный идеологический иммунитет. И хотя реализм, с приставкой "соц" или без нее, является на сегодняшний день чисто музейным экспонатом, Бунин к этой традиции имеет довольно мало отношения.
Пристальное внимание к смерти, натурализм, эротика, ощущение того, что вся жизнь в прошлом - все это есть в бунинской прозе в большом количестве и все это довольно легко вписывается в традицию модернизма. Лев Толстой как-то сказал знаменитую фразу о Леониде Андрееве: "Он пугает, а мне не страшно". Бунин был с Андреевым в хороших отношениях, Бунину была близка и проза Андреева, и, в принципе, то же самое Толстой мог сказать и о Бунине. В прозе Бунина есть много того, что пугало самого Бунина, но вряд ли бы испугало боготворимого Буниным Толстого; в крайнем случае, заставило бы поморщиться. "Подключившись" к энергетике толстовской прозы, Бунин полностью отказался от толстовского моралитета и попыток социального диагноза. Бунин дал возможность жизни самой идти туда, куда она захочет.
В качестве реалиста Бунин вызывает только скуку, но как модернист он интересен уже хотя бы тем, что прочно вписывается во все гуманитарные поиски писателей первой половины двадцатого века и органично сопоставляется со всеми столпами европейского модернизма. Просто таких аналогий никто еще не проводил. И, прежде всего "виноват" в этом сам Бунин; известна его неприязнь к любым именам русского модернизма. Но, возможно, он был к ним строг совершенно справедливо, а время решило само, кто "истинный" модернист.
Вместе с Пушкиным, Лермонтовым, Мандельштамом Бунин принадлежит к тем уникальным именам русской литературы, которые могли одинаково мощно организовать и стихи, и прозу. Обычно стихи были извинительной слабостью знаменитого прозаика, или проза становилась своеобразным хобби известного поэта. Как заметил Бродский, роман в стихах ("Евгений Онегин") стал в итоге стихами из романа (стихи из "Доктора Живаго"). У Бунина стихи и проза словно бы живут в параллельных мирах, не пересекаясь. В ситуации узкого профессионализма довольно сложно представить, что перевод "Песни о Гайавате" и повесть "Деревня" были сделаны одним писателем.
За последнее время в России произошла и происходит неоднократная смена всех возможных социально-культурных контекстов. Любой крупный писатель после такой смены словно сбрасывает кожу и оказывается перед читателем в новом, ранее незамеченном качестве. Бунин уже дважды "возвращался" в Россию, и не исключено, что такие возвращения станут регулярными.


Guelman.Ru - Современное искусство в сети

SpyLOG

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1